"Человек, который слишком спешит, обучая сокола, рискует совсем потерять его, выпустив в первый раз, – напомнил себе Доминик. – Я преуспел только в том, чтобы набросить путы, но еще не в том, чтобы приучить его летать туда и так, как я захочу.
Взять ее сейчас – значит проиграть всю битву ради победы в одном, пусть и сладостном, сражении".
Выпустив руки Мэг, он развернул ее к себе спиной. Доминик снял обруч и головной убор, который она поспешно надела после их стычки. В неверном свете от пламени свечей распущенные волосы Мэг отливали золотом. Соблазн погрузить руки в их шелковый водопад был так силен, что он почти поддался ему. Но вместо этого он быстро заплел косы, обвил каждую цепочкой с колокольцами и бросил их на спину.
Теперь в руках у Доминика осталась только одна длинная цепь. Он обвил ею тонкую талию Мэг, потом бедра и скрепил замочком в виде цветка. Длинные концы спускались почти до пола.
Мэг стояла, окутанная тихой музыкой. С каждым ее вздохом, с каждым движением колокольчики нежно позванивали.
– Ты похожа на огненного сокола, – сказал Доминнк, глядя на игру бликов в волосах Мэг. – И одета в золотые путы, как и следует волшебной птице.
Он неторопливо повернул Мэг лицом к себе. Держа ее за подбородок, он сверху вниз смотрел на жену глазами, холодными и ясными, как талая вода.
– Ты голодна, жена?
– Да, – произнесла она низким голосом. – С утра я съела только кусок хлеба с сыром.
Со странной улыбкой Доминик повернулся и пошел к двери. Открыв ее, он увидел холодный ужин, который принес Саймон.
– Хлеб, сыр, дичь, горчица, эль… – начал Доминик.
Он поднял поднос и вошел в комнату, захлопнув дверь небрежным движением ноги.
– …Смоквы, изюм, орехи, засахаренный миндаль, – продолжал он, – и куча свежей зелени, не пойму зачем. Или Саймон думал, что с нами вместе будут ужинать кролики?
Мэг улыбнулась:
– Это Марта, повариха. Она знает, что я обожаю весной свежую зелень.
– Правда?
При виде небольшого стожка травы черная бровь Доминика удивленно поползла вверх.
– Это обычай Глендруидов? – спросил он.
– Нет, – смеясь, ответила Мэг и потянулась к молодым побегам. – Даже моя Гвин дразнит меня, что я пасусь на своем огороде, как овечка.
Доминик развернулся, перехватил руку Мэг и прижал к своему телу, прежде чем она успела взять хоть что-нибудь.
– Терпение, соколенок. Прежде чем покормить тебя, мне нужно кое-что сделать.
Мэг недоуменно смотрела, как Доминик поставил поднос на стол возле ее кресла, а потом неторопливо начал тушить свечи и масляные светильники. Их было много, так как Мэг инстинктивно любила свет, так же как чистую воду и свои растения.
– Что? – спросила она ошеломленно.
– Клетки обычно затемняют. Или ты предпочитаешь капюшон?
– Вы шутите.
– Нет. Я совершенно серьезен. Темная клетка или шелковый капюшон для моего соколенка. Выбирай.
Ледяная сталь за шутливым тоном Доминика подсказала Мэг, что ее муж готов на все. Слова, которые он сказал в церкви, зловеще звучали в ее ушах: «Мудрый человек поймет, что его новый хозяин милосерден, но не слаб. Дурак снова начнет испытывать мое терпение. И умрет». Она уже пыталась сопротивляться ему. Повторить попытку было бы глупостью.
– Темная клетка, – сказала Мэг холодно.
Доминик закрыл ставни. Заметив это, Мэг издала протестующий звук. В любую погоду она держала ставни открытыми. Она любила, когда лучезарное солнце свободно разливало свой свет по ее покоям.
И теперь, оглядывая комнату, освещенную только догорающим очагом, она почувствовала себя… именно как в клетке.
Когда Доминик хотел погасить и его, она не смогла подавить тихого жалобного крика. Он оглянулся, задумчиво посмотрел на нее и добавил еще несколько поленьев в огонь. У Мэг вырвался глубокий вздох облегчения.
Услышав его, Доминик улыбнулся: он понял, что ведет себя правильно. Первая битва была выиграна; она согласилась со своим пленом. Теперь они могут обговорить его условия.
Он сел в большое кресло и показал себе на колени:
– Садись. Я буду служить тебе.
Мэг неуверенно отступила. Бесчисленные маленькие колокольчики зазвенели и запели.
– О, – невольно произнесла она, замерев, и снова пошевелилась. – Как чудесно!
– Как пение цветов? – проговорил Доминик.
– Да, – ответила она, улыбаясь, несмотря на растерянность, – или как смех бабочек.
– Я рад, что мой подарок нравится тебе.
– Да, нравится, лорд… Доминик. Вы очень добры.
– Я рад и тому, что ты считаешь меня добрым, – сказал он с загадочной улыбкой.
Мэг осторожно опустилась Доминику на колени. Он приподнял ее и развернул боком, так что она наполовину опиралась на его левую руку. Мэг вопросительно взглянула на него.
Правой рукой Доминик взял утиную ножку с переполненного большого блюда. Мэг потянулась за едой. Но он вытянул руку, чтобы она ничего не могла достать.
– Нет, – возразил Доминик. – Я сам буду кормить тебя, соколенок.
Мэг бросила на него недоуменный взгляд. Доминик улыбнулся и оторвал от ножки белыми и крепкими, как у молодого пса, зубами кусочек мяса. Потом взял его в руку и поднес ко рту Мэг. Когда она попыталась взять мясо рукой, еда снова оказалась далеко.
– Нет, – мягко сказал Доминик. – У соколов нет пальцев.
Мэг от удивления раскрыла рот. Доминик ловко просунул кусочек мяса между ее губами.
– Вот, – пробормотал он, словно разговаривая с не прирученным еще соколом. – Ведь это совсем несложно, правда?
Медленно жуя, она покачала головой. Колокольчики на концах ее кос зазвенели, будто путы.
– Еще? – спросил Доминик.
Она кивнула.
Он мрачно улыбнулся.
– Некоторые соколы – особые, волшебные соколы – умеют говорить.
– О чем? – грустно поинтересовалась Мэг, пока Доминик отламывал новый кусочек мяса.
– Пища, вода, охота, неистовство полета…
– И свобода… – прошептала она.
– Да, – ответил он, протягивая пищу. – Думаю, непокорные соколы говорят об этом больше всего.
Принимая пищу из его рук, Мэг смотрела Доминику в глаза. В этом была какая-то загадочная близость. Связь, тонкая, как шелковая нить, возникала между ними с каждым кусочком пищи, которую она ела. Но когда блестящие нити свиваются в жгут, разорвать его уже невозможно.
И тогда в тишине, пронизанной мелодичным звоном ее пут, Мэг поняла, почему лучшие охотничьи собаки берут пищу только из рук хозяина и почему младенцы с молоком матери впитывают любовь к ней.
И почему соколы – самые свободолюбивые из Божьих созданий – едят только из рук хозяев, садятся только на их запястья, откликаются только на их особый зов.
