В середине 2000-х татарин из Конотопа Марат Немешев, ныне 25-летний, сочинил роман под названием «Книга для…». Произведение живо напоминает курковские: элементы гротеска, экзистенциально ранимый герой, давилка городской повседневности. Разве что стилистика вычурней и лиризм гуще, но юным это простительно. Минувшим апрелем роман получил главную «Русскую премию» (учреждена для поощрения граждан стран СНГ и Прибалтики) в номинации «Крупная проза». Финальная церемония прошла в московском театре «Эрмитаж» при значительном стечении публики. На сцене председатель жюри Чингиз Айтматов торжественно приветствовал Немешева, а затем приблизил рот к его уху и что-то туда забормотал; наверное, профессиональные напутствия. Назавтра Марат отбыл восвояси; шансы на публикацию «Книги для…» возросли, однако спрашивать о том, будет ли она замечена критикой и аудиторией, коли увидит свет, наивно.
Она не будет замечена, ни за рубежом, ни тем более в России. Счастливый билетик выпадает одному из тысячи. Да и действует этот билетик не на всякой территории. Недавно издательство «Амфора» выставило на стеллажи персональную серию А. Куркова в броском оформлении, и серия так на стеллажах и пребывает без особого финансового эффекта. Русскоязычные евробестселлеры с украинской подноготной здесь мало кому интересны.
Кунсткамера обскура
Обитателей когдатошних британских колоний и протекторатов, не обделенных писательским даром и приверженных английской лексике и грамматике, прежняя митрополия носит на руках. Южноафриканец Джон Кутзее, индианки Арундати Рой и Киран Десаи удостаиваются престижных экспертных премий и крупных тиражей, да и к авторам «оттуда» калибром помельче клиенты и участники книжного рынка относятся с трепетной благодарностью, норовят похлопать по плечу на дипломатическом фуршете, авансировать комплиментарной рецензией, организовать промо-тур по сассексским и лестерширским домам призрения. На худой конец, дать грант. А при попытке осмыслить ту ситуацию, в которой оказались литераторы, живущие на территории бывших республик СССР и пишущие по-русски, череп заполняется сырой фиолетовой ватой. Их положение на редкость тухлое.
Официальные источники разных уровней на сей счет либо помалкивают, либо отделываются лучезарной демагогией. Некая инициативная группа влиятельных лиц объявила о подготовке, жутко вымолвить, «чемпионата по русскому языку»; на нем поэтов и прозаиков из постсоветских республик заставят соревноваться в метании суффиксов и прыжках через синекдоху. Вышеупомянутая «Русская премия», на паях учрежденная Институтом евразийских исследований и Кавказским институтом демократии (оба они не научно-учебные заведения, а фонды), не без заминки отыграла второй сезон; девочки и мальчики, работающие в премиальном оргкомитете, очень симпатичны и исполнены культуртрегерского пыла. Но невозможно отделаться от подозрения, что изначально эта каша заваривалась совсем не любителями художественных букв. Когда в театре «Эрмитаж» финалиста из Молдавии, на каждом шагу подчеркивающего свою бескомпромиссную оппозиционность режиму Владимира Воронова, поздравлял, фамильярно кривясь, руководитель ФЭП Г. Павловский, у многих неприятно засосало под ложечкой.
Не чувствуется энтузиазма и в среде потребителей книгопечатной продукции. Возможно, у них еще свежи воспоминания о неудобоваримых национальных эпопеях, коими в эпоху застоя изобиловали прилавки магазинов и полки библиотек. Возможно, в их сердцах уже и вовсе ничего свежего не осталось, робкие ростки пытливости задавлены миллионопалым ассортиментом. Да что там, давайте я в лоб спрошу: не желаете ли приобрести толстую книгу, в которой подробно описано, как умирает киргизский патриарх Орозкул; а автора книги зовут Турусбек Мадылбаев? Ага, мнетесь, озабоченно смотрите на часы. Между тем роман «Феникс», про который речь, - литература высочайшего качества. «Так вот откуда мои сны! Вот откуда моя жажда! Вот откуда пустыня! Это родственники иссушили мою душу. Они, оказывается, самые коварные мои враги, потому что всегда бьют исподтишка. Когда тебе тяжело, когда тебе холодно и когда ты голоден, их всегда нет. А когда ты выбиваешься в люди, то и каждая собака тебе родня… Это они, родственники, понапридумывали всякие там обычаи и традиции, верования и религии, чтобы окутать человека со всех сторон путами, чтобы он не смел выделяться среди людей, чтобы он был как все, чтобы он тоже был быдлом… И эти люди называют себя народом и требуют, чтобы все подчинялось им. Именем народа восхваляют и хулят, именем народа возвышают и ниспровергают, именем народа поднимают на трон и изгоняют царя». Не Гарсиа Маркес, но почти. К сожалению, знаю об этом только я и еще полдюжины счастливчиков, прочитавших рукопись. А вот вы ее прочесть не сумеете, даже если, паче чаяния, захотите: вероятность того, что «Феникс» когда-либо оденется в переплет, близка к нулевой.
Издать его у нас могут, лишь подчинившись настойчивой просьбе могущественного неформального куратора. Или под угрозой пытки испанским сапогом. По результатам первого сезона «Русской премии» та же «Амфора» (ее арт-директор Вадим Назаров, как, впрочем, теперь и Андрей Курков, член жюри) обещала выпустить несколько названий, но фактически осилила один-единственный текст-лауреат, «Ташкентский роман» Сухбата Афлатуни (тираж минимальный). Яркую фарсово-мистериальную повесть казахского писателя с несерьезной фамилией Николай Веревочкин «Человек без имени» тиснул журнал «Дружба народов» и лучше б этого не делал: готовя повесть к публикации, из нее вырезали все сцены неотмирных видений героя, отрихтовали под ширпотреб.
За последние десять лет отечественные книжники только раз предприняли членораздельные усилия по промоушну дебютанта «из СНГ». В петербургскую «Азбуку» самотеком поступила мятая тетрадка с автобиографией некоей гражданки Узбекистана, перебравшейся на жительство во Владимир. Перед глазами редактора развернулся сбивчивый монолог юродивой: не поймешь, где кончается реалистическая зарисовка и начинается горячечная фантазия, площадные остроты соседствуют с надрывными медитациями в духе блатного романса. Вдобавок манускрипт был чудовищно безграмотен; вторая фраза выглядела так: «Мамина папа родом из Ирана».
Из этой тетрадки и возник проект «Бибиш». Текст выправили (то есть целиком переписали, многое досочинив), напечатали книгу и номинировали ее на премию «Национальный бестселлер». Отзвучал хор сочувственных рецензий, «танцовщицу из Хивы» позвали в телевизор. Еще бы: неотесанная Бибиш, идеально соответствуя карикатурному образу «понаехавших», укоренившемуся в сознании масс, демонстрировала зачатки общедоступных человеческих эмоций. Дескать, и чучмеки страдать умеют. Как это поучительно, как трогательно.
2005, из интервью Бибиш российской блогерше: «Смотрите: премия «Нацбест» прошлый год была, три человека лидеры - Дэн Браун, Пелевин и я… У меня тонна наброски, тонна мысли лежат в бумагах, в дисках. Шесть тысяча штук - мои афоризмы и изречения… И параллельно пишу третью и четвертую книгу. У меня пока получается лучше четвертая. Будет она называться “Письмо Диогену” или “365 дней с Диогеном”».
Диоген здесь явно не с крыши рухнул: великий мыслитель нередко развлекал почтенную афинскую публику, прилюдно мастурбируя средь бела дня. Жаждешь заинтересовать своей персоной прежнюю метрополию? Вот тебе алгоритм: стань фриком. Клоуном.
Однако подавляющему большинству русскопишущих ближнего зарубежья паясничать не к лицу - и не перед кем. У них достаточно мозгов, чтобы сообразить: плексигласовая стена безразличия, сама собою выросшая на федеративных рубежах, - всерьез и надолго. По ту сторону перемигиваются приветливые огонечки, но на практике стена непреодолима. Да и ради каких таких драгоценных выгод стоило б биться об нее головой?
Муха в консервном ряду
2007, из интервью Марата Немешева украинскому сетевому агентству: «Ведущие (финальной церемонии. - Б. К.) говорили, что русский язык объединяет людей вокруг России. Но я общался с писателями из Киргизстана и Молдовы. Они писали о своих личных переживаниях. Моя книга тоже не о России».
Банальная истина: приверженность языку государства не означает верности государству языка; формулировки схожи, а скрытые за ними вещи - из несопрягаемых сфер. Истина еще более банальная: не мы артикулируем речь, а она артикулирует нас и мир вокруг нас. Эскимос распознает сорок цветов снега, но зазор между мужчиной и женщиной, камнем и нерпой для него не столь принципиален, потому что в югытском существует сорок названий снежных оттенков и отсутствуют категории рода и одушевленности.
Пребывая в яви, ты, независимо от национальности и гражданства, видишь, реагируешь и живешь в соответствии с грамматическими и словарными лекалами, въевшимися в твои синапсы, как лайкра в колготки. Перепрыгнуть из одного языкового универсума в другой - все равно что вырвать себе глаза, без наркоза, с мясом, и вставить новые, крепящиеся к КГМ металлическими штырями. Для писателя такая операция вдвойне ответственна: Сирин и Набоков кардинально разные авторы (и, скорей всего, разные люди). И вдвойне рискованна: а ну как из Джекила вылупится Хайд. Перед лицом столь серьезного выбора соображения здравомыслия, имущественного статуса, карьеры, репутации, лояльности отступают на задний план.
