македонского оружия. Скоро разгорится сильный огонь, жарко станет обидчикам македонян! Не будешь же ты отсиживаться у домашнего очага, когда твой царь и друг пойдёт сражаться за отечество?
У Фрасила глаза загорелись преданностью.
– Филипп, почему ты сомневаешься в моей верности тебе и нашей дружбе? Я готов сейчас же оседлать коня и устремиться за тобой!
Царь улыбнулся.
– Нет-нет, мой друг, не сейчас. Выздоравливай. Я тебя позову.
Филипп снова замолчал, думая о своём. Словно очнулся, обратился к Фрасилу:
– Ты вспоминаешь Фивы?
– А как же, Филипп! Разве можно забыть Фивы, где прошло наше детство?
Филипп согласно закивал. Фивы всплыли вдруг так ясно, будто вчера он вернулся оттуда домой. Мудрое время сгладило многие подробности украденной юности, но горький осадок безысходности остался навсегда…
Глава 9. Фиванский заложник
Эпаминонд
Во время спора за македонский престол между Пердиккой, сыном умершего царя Аминты, и Птолемеем, опекуном его детей и зятем, за третейским решением стороны обратились к Фивам. Прославленный фиванский полководец Пелопид поделил Македонское царство на две неравные части, из которых большую передал в управление Птолемею, остальную – юному Пердикке. Покидая Македонию, Пелопид забрал с собой в качестве заложников пятьдесят детей из родовитых македонских семей, в числе которых был двенадцатилетний Филипп, младший брат Пердикки, и шестнадцатилетний Филоксен, сын Птолемея. Такова была практика решения многих военных конфликтов и межродовых розней.
Филоксена поселили в доме олигарха Паммена, где жил он, не общаясь почти ни с кем из земляков-сверстников. У дома постоянно находился стражник – то ли опекал его, то ли стерёг. За остальными ребятами особого надзора не велось. Их судьбой, как и настроением или здоровьем, никто никогда не интересовался, в то же время со стороны фивян особой враждебности к ним не проявлялось. Разве что на первых порах на лицах граждан можно было увидеть некое любопытство, сменившееся вскоре полным безразличием. Юные македоняне с первых дней в Фивах чувствовали себя с определённой долей свободы, но помнили, что находятся в лагере неприятеля, без любви и внимания родных и близких. Со временем ребята и к этому состоянию пообвыкли, справлялись с жизненными проблемами вне семьи и отчизны.
Товарищей Филиппа расселили по двое-трое в домах не очень богатых, но состоятельных фивян. Они питались совместно с хозяевами, общались с членами семей и сверстниками. На их содержание городские власти выделяли немного средств, достаточных, чтобы ребята не чувствовали себя нахлебниками. Их родители, горько переживая разлуку с детьми, как могли поддерживали деньгами и вещами, передавая их с оказией в Фивы. Это была единственная и не очень надёжная связь с родным домом, с Македонией…
Филиппа определили в дом Эпаминонда, известного всей Греции пятидесятилетнего военачальника, победами которого фивяне безмерно гордились, но к нему самому относились странным образом, проявляя неуважение к его боевому прошлому, забыв его беспримерные личные заслуги. Отстранённый от государственных дел, несправедливо невостребованный, он жил вдвоем с женой – детей у них не было – в небольшом, скромно обставленном доме. Именно это обстоятельство сыграло большую роль в отношениях хозяина и юного македонского постояльца. Жильё мальчику определили в угловой комнате, где имелось всё необходимое: стол, стул, низкая деревянная кровать и настенная полка, которую Филипп стал постепенно заполнять папирусами с текстами греческих поэтов. Он добывал их у фиванских книготорговцев, в частности, любимых Алкея и Пиндара. Одежда и постельное бельё хранились в стенной нише.
Эпаминонд зря не беспокоил постояльца ни разговорами, ни действиями, через молчаливого слугу приглашал на завтрак, обед или ужин. И если получалось, что Филипп опаздывал к трапезе, непременно ворчал по-доброму. Когда при первом знакомстве юнец с вызывающей гордостью сообщил, что он сын царя и что Геракл его предок, Эпаминонду сказал:
– А знаешь ли ты, славный потомок Геракла, что судьба не зря забросили тебя в Фивы?
– Это как понимать?
– Понимай, как хочешь, но ты должен знать, что Геракл родился от Зевса и Алкмены. Алкмена, жена тиринфского царя Амфитриона, который волей богов оказался в Фивах. Сам Зевс не устоял перед красотой Алкмены. Воспользовавшись отсутствием Амфитриона, Зевс принял его облик и провёл с ней три дня и три ночи, после чего возлюбленная бога родила сына Геракла. Вот почему я сказал, что не зря судьба тебя забросила в Фивы. У тебя тоже есть возможность стать если не богом, то героем, как твой божественный предок.
Слова бывшего полководца, в шутку или всерьёз сказанные подростку, крепко запали в его впечатлительную душу. С этого дня Филипп поверил в свою судьбу, потомка Геракла, предначертанную богами Олимпа.
* * *
В юности Эпаминонд получил прекрасное домашнее образование: сочинял стихи, музицировал на флейте, обучался танцам. Но жизнь круто изменилась, когда он познакомился с бродячим последователем Пифагора, Лисисом из Тарента, угрюмым на вид стариком. Юноша поселил его у себя дома, несмотря на возражения родных, и, наслушавшись страстных высказываний, увлёкся пифагорейскими идеями. Ученик оказался способным: словно морская губка, он впитывал в себя оригинальные философские заповеди о скромности и бессмертии души. Восприняв Лисиса за образец мудрости, почерпнув от него строгую мораль и добродетель, Эпаминонд вознамерился собственным примером воздействовать на прогнившие, как он считал теперь, моральные устои фиванского общества. Высшей целью жизни сделал самопожертвование ради отечества и этой жизненной философии следовал до конца.
Готовя себя служению Отечеству на полях сражений с врагами Фив, Эпаминонд до изнеможения занимался физическими упражнениями в гимнасиях и палестрах; полюбив гимнастику, укрепил здоровье, обрел силу в мышцах и выносливость в теле, что подготовило его для перенесения тягот суровой воинской службы.
– Готовить себя служению Отечеству надо с молодости, – говорил Эпаминонд Филиппу, – пропустишь молодые годы – не заметишь, как состаришься; и уж тогда точно никому, помимо близких, не понадобишься. Надо прожить всю жизнь, прежде чем станет понятно, насколько жизнь коротка.
Со временем Филипп слышал от него много рассказов об устройстве армии, о дальних и ближних походах, победах и неудачах фиванского войска под его командованием. Поэтому юному македонянину, воспитанному в духе всенародного уважения военачальников, показалось странным видеть Эпаминонда в бездеятельном состоянии. Вместо того чтобы управлять войсками или передавать боевой опыт младшим командирам, полководец чувствовал себя ненужным своему народу. Из-за этого с утра неспешно шёл к храму Зевса, затем обратно, сидел на скамье в роще вместе с такими же пожилыми и ничем не занятыми людьми, отдыхал или негромко спорил, стараясь не привлекать к себе внимания.
Однажды вечером, выждав, когда хозяин дома располагал временем и, главное, настроением, Филипп набрался
