но все равно, когда вот так, без особых эмоций, словно жуков колорадских…
В усадьбе и вовсе легко справились. Тем более, что половина бандитов спали, и хоть и проснулись из-за поднятого шума, но заскочившие в опочивальню Алексашка со Степаном быстро уложили их обратно, но уже навеки.
Серьезное сопротивление оказали только двое казачков, один из которых позже ранил меня. Они же ухитрились ранить боярина Басманова и Савелия, но несерьезно — боярину слегка полоснули по груди, а Савелия по предплечью. Обоих бандитов зарубили в той же комнате.
Когда рассмотрели еще четыре тела, двое из которых оказались просто оглушены, и их пришлось добить, то подивились, что я один с ними справился. Ну не производил я впечатления воина. Поэтому, когда Савелий сообщил о том, что я бросился один на выручку кричащей девушке, никто меня живым увидеть не надеялся. А когда позже успокоившаяся Алена — так оказывается, зовут зеленоглазку — рассказала, что я побил вооруженных бандитов простой палкой, меня и вовсе зауважали. Светлейший заявил, что если я так дерусь обычной жердиной, то он не хотел бы сразиться со мной, когда в моих руках будет хороший клинок. А еще и Савелий показал на здоровяка, которого я уделал этой же палкой. Здоровяк кстати тоже очнулся, и ползал по двору на четвереньках, что-то мыча. Меньшиков ради эксперимента приложил его по затылку моей жердиной, но та переломилась-таки в месте, где ее рубанул чернявый, а здоровяку пришлось рубить шею более традиционным оружием.
Трупы хозяина усадьбы и холопов занесли в дом, а трупы бандитов складировали во дворе. Я к тому времени уже перевязанный лежал в беспамятстве на кровати, на которой давеча сидела напуганная девушка.
С рассветом князь отправил Алексашку со Степаном за оставленным привязанным к лавке Евлампием Савиным, отдав им двух, оказавшихся под седлами, лошадок.
Еще четырех лошадей попарно запрягли в сани-розвальни и в возок с мягким диваном.
Меня погрузили в сани, поручив уход Алене, которая держалась на удивление достойно, не истерила и не выла в голос, а лишь изредка всхлипывала, вытирая редкие слезы. За вожжи взялся Федор. В возке поехали Светлейший Князь и Савелий.
К обеду уже были в Осколе. Но вот Меньшиков не появился ни к вечеру, ни к следующему утру, отчего Петр Александрович очень переживал.
Утром воевода крепости послал в имение отряд стрельцов для захоронения погибших. С ними, естественно, поехала и Алена, чтобы проводить в последний путь своего батюшку, а также няньку, которая была при ней практически с самого Алениного рождения.
Тем же путем в сопровождении казачьей сотни отправились и князь с Федором Басмановым. Светлейший торопился в столицу и попутно намеревался разведать куда канул его верный денщик, и что стало со связанным изменником.
Савелия князь оставил при мне, как я понял в качестве телохранителя.
Что все же случилось с Алексашкой, гвардеец не знал, как не знал, вернулась ли в крепость Алена после похорон отца, или уехала обратно в столицу. Думаю, что, скорее всего, уехала. Иначе навестила бы меня. Ведь я, как-никак, спас ей жизнь. Хотя, кто их этих зеленоглазых знает?
После моих расспросов Савелий проявил неожиданно настойчивое любопытство по поводу того, где и каким образом я научился так фехтовать жердинами. Пришлось поведать, что к нам в монастырь приезжали по обмену опытом два китайских коллеги Джеки Чук и Чуки Гек, и преподали несколько уроков мастерства взамен на наши отечественные многоэтажные заклинания. Естественно гвардеец поинтересовался, мол, что за заклинания такие? Но я вновь сослался на загадочную амнезию, и посоветовал ему не лезть с расспросами, ибо могу непроизвольно вспомнить одно из заклинаний, последствия чего могут быть непредсказуемы. И вообще сие знание является великой государственной тайной, и с какой целью ее пытается выведать Савелий, мне непонятно. Мужик тут же залопотал что-то про свое невежество и глупое любопытство, и я отпустил его с миром, заявив, что устал и желаю отдохнуть.
Через день Яков со своим помощником Прохором меняли мне повязку. Лекарь зачем-то каждый раз нюхал снятые бинты и удовлетворенно кивал, словно по запаху определяя процесс заживления.
По его рекомендации я пил много жидкостей — в основном медовую воду и разбавленное красное вино.
Еще по рекомендации того же Ильи ежедневно Прохор потчевал меня протертой вареной печенью, смешанной с тертыми яблоками. Ужасное блюдо, что по внешнему ввиду, что по запаху. Я и так-то не был особым любителем печени, а после того, как пожил пару месяцев с одной фанаткой блюд из этого органа, то чуть не стал вегетарианцем. Первое время мне в любом куске мяса чудился запах печенки. Но постепенно при помощи хороших вин и свиных шашлыков на ребрышках снова вернулся к нормальному человеческому питанию и даже мог сжевать несколько кусочков жареной печенки. Но то, что увидел в миске, поставленной передо мной Прохором… Если запах жареной печени напоминал мне сгоревший автомобильный ручник, то запах печенки, протертой с яблоком напоминал именно то, на что это блюдо походило внешне. Я крайне небрезгливый человек, и благодаря этому, вкупе с заверениями лекаря, что в данной массе содержится залог быстрого выздоровления, ежедневно съедал большую миску пахучего светло-коричневого месива.
Крепость
Наконец мой организм окреп настолько, что я смог выйти из дома.
В том мире я часто бывал в Осколе, и было любопытно увидеть его в качестве порубежной крепости. Жаль, что никогда не интересовался историей родного края. Помню только, что изначально существовал некий Усть-ублинский дозор. Затем, кто-то из государей оценил перспективность этого места и велел поставить крепость. Так как для крепости скрытности не требовалось, то поставили ее не на месте бывшего дозора в устье речки Убля, а на возвышенности у слияния рек Оскол и Осколец.
Невысокое крыльцо дома воеводы выходило на большую площадь, вокруг которой без всякого порядка были расположены однотипные рубленые дома в два этажа. Пока я валялся в постели, на дворе значительно потеплело. Снег частично растаял, превратив дороги в неприятное грязное месиво, которое и встретило меня при выходе из дома воеводы. Несколько человек двигались в разных направлениях, хлюпая и чавкая промокшими ногами. Низкое пасмурное небо, давящее сверху серыми тучами, дополняло мрачную картину, словно сошедшую с полотна какого-нибудь Репина. Или кто там рисовал суровую Российскую действительность?
Оценив царящее вокруг безобразие, я потерял желание прогуляться по крепости. Но и сидеть в доме больше было невмоготу. Пересилив себя, ступил с крыльца в мокрый снег. Почва еще не растаяла, потому грязи особо
