может, в этом и была причина последовавшего разлада между ними».
Чтобы оттянуть окончательный разрыв, Афанасий старался не стеснять свободы Марии Александровны и не вмешивался в ее личную жизнь. Но время и обстоятельства только углубляли разверзшуюся между ними пропасть. Мучительная семейная жизнь тянулась еще почти целый год, и в конце концов они вынуждены были расстаться.
Пассек, поселившись в Гейдельберге, стал зазывать к себе Марию Александровну: «Приедете ли вы сюда, мой добрый друг; я все надеюсь. А как бы вам здесь было хорошо, покойно — и для вас, и для меня, и для Богдася: ему все средства многостороннего образования, вам — здоровый климат и, может быть, спокойствие духа. А что может быть лучше этого?! Устройте дела так, чтобы вам можно было сюда приехать. Как хорошо может сложиться наша жизнь здесь».
В этом послании есть еще любопытная приписка: «Если вас не затруднит, пришлите мне слова и голос двух малороссийских песен: вашей любимой и песню про Галю. Или нет — вы ведь сами приедете — и тогда сами скажете слова и споете мотив. Да?»
Да, она приехала к Пассеку и пела ему украинские песни — и в Гейдельберге, и в Лозанне, и в Риме, и в Париже.
Александр Вадимович вырос на Украине, чтил память своего отца, украинского историка и этнографа. Он с детства полюбил народные песни и понимал в них толк.
В одной из парижских тетрадей Марко Вовчка выписаны заглавия книг и статей Вадима Пассека, которые она читала вместе с его сыном во Франции: «Путевые записки Вадима», «Курганы и городища в Харьковской губернии», «Киево-Печерская обитель», «Праздник Купало», «Веснянки», «Киев — Золотые ворота» и др.
Украинские симпатии Пассека сблизили их еще больше.
Из-за него она осталась за границей, потеряла лучших друзей, перенесла много невзгод. И пока они не осели в Париже, ее беспорядочные скитания по разным городам и странам почти всегда совпадали или перекрещивались с маршрутами Пассека, продолжавшего собирать материалы для пересмотра тюремного законодательства.
Огорченная Татьяна Петровна сделала все, чтобы разлучить любящих, возбудила против Марии Александровны общественное мнение, но, что бы ни думали и ни говорили окружающие, победил голос сердца, а не разума.
ГЕЙДЕЛЬБЕРГ
В середине ноября 1859 года Марковичи были уже в Гейдельберге и провели там всю зиму.
Этот старинный университетский город, приютившийся в горной лощине, на левом берегу Неккара, служил притягательным центром для русской учащейся молодежи. «Выбору Гейдельберга, — вспоминал В. И. Модестов, — способствовала дешевизна и блестящий состав преподавателей: физиолог Гельмгольц, химик Бунзен, физик Кирхгоф, историк Шлоссер, юристы Блунчли и Миттермейер». Под руководством лучших профессоров здесь проходили стажировку и молодые русские ученые. В то время в Гейдельберге вели экспериментальную работу Д. И. Менделеев, И. М. Сеченов, А. П. Бородин; слушали лекции историк С. В. Ешевский, юрист П. Г. Редкин, киевский знакомый Марко Вовчка Сидоренко и еще один преподаватель из Киева — Демченко.
Любопытную характеристику города и приезжих из России оставил Бородин: «Гейдельберг очень миленький и чистенький городок, — писал он матери в ноябре 1859 года, — до того чистенький, что о калошах здесь нет и речи. По субботам неуклюжие немки моют не только тротуары, но и улицы. Местоположение города необыкновенно живописно: с одной стороны горы (на одной из них чудные развалины замка, обросшего плющом), с другой стороны — прекрасная река. Вид из моих окон бесподобный — прямо перед окнами начинается огромная гора — Kanzel с башнею на вершине. Русских здесь много; между ними даже две литераторши — Марко Вовчок и еще какая-то барыня, пописывающая статейки. Есть даже русские литературные вечера. Русские разделяются на две группы: ничего не делающие, т. е. аристократы Голицыны, Олсуфьевы и пр., и делающие что-нибудь, т. е. штудирующие; эти держатся все вместе и сходятся за обедами и по вечерам».
Позже, когда они стали соседями по пансиону Гофмана и попали в одну компанию, Бородин отозвался о писательнице совсем иначе: «Познакомился я еще с одною милою, премилою барыней — Маркович (Марко Вовчок) и m-me Пассек, сестрою Герцена».
Среди москвичей и петербуржцев Гофман был популярной личностью. В недавнем прошлом преподаватель древних языков в Московском университете, он читал теперь на правах приват-доцента сравнительную филологию, но слушателей у него было так мало (преподавателей выбирали и оплачивали сами студенты), что по примеру многих немецких профессоров сдавал комнаты и содержал пансион. Предпочтение он оказывал русским постояльцам, а Марковичам симпатизировал больше, чем другим; когда у них не было денег, кормил в долг и даже выдавал на расходы.
В семейные анналы добропорядочных Гофманов вошел не один подвиг Богдана, не забывавшего после школы поучить уму-разуму младших отпрысков профессорской четы. Почти двадцать лет спустя, при вторичном посещении Гейдельберга, Бородин напомнил своей жене забавный эпизод, — как неугомонный «Богдася Марко-Вовчок» посадил в бадью с дождевой водой юного Генриха Гофмана.
Сам же Бородин, многообещающий химик и никому еще не известный композитор, тщательно скрывал свои серьезные занятия музыкой, удивляя знакомых умением играть на память, без нот, все, что от него требовали. Мария Александровна слушала с наслаждением его виртуозную игру в зале гофмановского пансиона и в доме Пассек, где собирались по вечерам русские ученые и литераторы.
В это время в Гейдельберг приехал со своей семьей недавно вышедший в отставку вице-президент Академии художеств Ф. П. Толстой. По словам его дочери Е. Ф. Юнге, около Татьяны Петровны «всегда образовывалась теплая родная атмосфера, веяло чем-то широко русским…». Молодежь затевала споры, которые «прерывались рассказами, анекдотами, воспоминаниями. А тут на столе Герцен, Пушкин; возьмет кто-нибудь и прочтет любимое место». Здесь всегда можно было найти последний номер «Колокола» и новинки Вольной русской типографии. О чем бы ни заходила речь — об университетских профессорах, о немецких студентах с их шумными пирушками и вечными дуэлями, о здешнем театре или концертах симфонического общества, разговор неизменно возвращался к русским делам, и снова разгорались споры.
Вспоминает об этих вечерах и И. М. Сеченов: «Т. П. Пассек нередко приглашала Дмитрия Ивановича Менделеева и меня к себе то на чай, то на русский пирог или на русские щи, и в ее семье мы всегда встречали г-жу Марко Вовчок, уже писательницу, которая была отрекомендована в глаза как таковая, а за глаза, как бедная женщина, страдающая от сурового нрава мужа. То ли она не обращала на нас никакого внимания и мы не доросли до понимания заключавшихся в ней душевных сокровищ, но у меня по крайней мере не осталось в памяти никаких впечатлений от нее в этом направлении — ничего более, как белокурая, некрасивая, но очень молодая и довольно полная дама, без всяких
