— Может, не настолько утрировано, — пожал плечами Миро̀. — И пусть это будет благоустроенный дом с бассейном и детской площадкой, а рядом лес, река и припаркованная у мостков прогулочная яхта, суть — в умении радоваться тому, что есть. Никому ничего не доказывать. Ни с кем не соревноваться. Просто жить.
Собственно, на этом мы и сошлись. Я великодушно разрешила ему сидеть со всеми нашими детьми, пока сама буду управлять компанией и покорять мир, большой и страшный.
— Знаешь, что меня смущает? — когда вермут был допит, сказала я, раз уж речь снова зашла о компаниях. — Стоимость, в которую оценён «Экос» как бренд. Он превышает капитализацию компании в семь раз. И как товарный знак подорожал за пять лет с сорока восьми до шестисот пятидесяти миллионов. Настолько же в отчётности увеличены нематериальные активы.
— А рост долгов и убытков? — словно и не пил, и не засыпал, посмотрел на меня Миро̀.
— Вырос прямо пропорционально. Переоценку товарных знаков для улучшения отчётности практикуют многие компании. Но у аудиторов могут возникнуть вопросы. Ты же понимаешь, что это значит?
— Воздух. И сомнения в достоверности оценки реальной стоимости компании.
— Помнишь всем известную авиакомпанию, которая обанкротилась? К ней, конечно, было много вопросов, помимо этого. Но самой большой цифрой в их капитале была стоимость бренда. — Без шуток, «80%». — Я не зря записывала. И проверила после того, как Пряник привёл авиакомпанию в пример.
Миро̀ обдумывал мои слова несколько долгих минут.
А потом я заслужила поцелуй. И не только…
— Чёрт, — перебирала я в связке ключи, раздумывая, как лучше войти в квартиру: тихо как мышка прокрасться к себе, чтобы никого не разбудить, или громко как ни в чём не бывало.
Ну да, опоздала немного, всего на каких-то семь часов, но с кем ни бывает.
Шарахнувшая сквозняком о стену дверь не оставила мне выбора. Потом я ещё запнулась о брошенные на пороге новые мужские кроссовки, которые видела в первый раз. Ну и раз уж ввалилась как пьяный докер в порванной тельняшке, то уже не особо и церемонилась — на ходу сбросила туфли, пошагала к себе…
— Знаешь, что говорят в Японии, когда признаются в любви, — сказал Миро̀, когда мы наговорились до чёртиков и почти засыпали.
— Нет, — честно призналась я.
— Ты моя тишина. Потому что любовь — это не про страсть, любовь — это про глубину. А на глубине — тишина. Тонко, правда?
— Да, — всё так же незамысловато ответила я.
— Ты моя тишина, — прошептал он.
— А ты — моя, — ответила я…
Повернула в гостиную. И замерла в ужасе.
У подножия лестницы лежал Гарик. Без сознания.
Глава 29
Всё же, когда мир рушиться, это должно быть громче. Ярче. Звонче. Со спецэффектами. Со вспышками молний, запахом серы, громовыми раскатами.
Но он просто рухнул, а никто даже не заметил.
— Только не вздумай себя винить, — уставшая после суточной смены и потрясённая случившимся не меньше меня Вета сидела на низкой кушетке в коридоре.
— Есть варианты? — сидела я рядом с ней возле кабинета томографии оглушённая, онемевшая, словно заледеневшая.
— Да. Потому что ты не виновата.
— Он рассёк лоб о перила, когда падал. Он пролежал несколько часов без сознания, — ответила я бесцветным голосом, глядя в стену перед собой. — Один. Потому что меня не было.
— Никого не было, — возразила Вета.
— Потому что он ждал меня. Мы договорились на десять. А я не пришла.
— Никто не заставлял его тащиться на эту грёбаную лестницу. И не твоя вина, что он упал.
Я покачала головой. Наверное, покачала.
— Ты даже по лестнице подняться не можешь.
— А если однажды я поднимусь?
— Выйду за тебя замуж.
— Моя, — ответила я.
— Зачем его ввели в искусственную кому? — спросила Вета, оглянувшись в пустом длинном коридоре, освещённом так, словно это был переход на ту сторону.
— Решили, если он очнётся сейчас, будет хуже.
— Сотрясение. Гематома, — понимающе кивнула она. — А это…. Чёрт, — выдохнула она.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Да, это мозг, — кивнула я. И поёжилась. Наверное, в коридоре объективно было холодно, но ничто не могло сравниться с холодом, сковавшим меня изнутри.
Если бы только я пришла вовремя.
А если он не очнётся…
По всему телу дыбом встали волосы.
— Он знал, что с правой ногой всё не слава богу, Кристина, — не унималась Вета. — Знал, что она не слушается. Протез он освоил очень быстро. За неделю. Бионические они как настоящие ноги, как у киборгов, послушные, чувствительные. С датчиками, сенсорами, дистанционным управлением. Но вторая нога, — она покачала головой. — Время упущено.
— Но он поднялся. К нам на второй этаж, — бесцветно ответила я.
Когда Скорая увозила Игоря, меня они с собой не взяли, сказали, что везут его сразу в Центр нейрохирургии и сосудистой неврологии, тем более раз он там наблюдался. И я пошла наверх, чтобы переодеться, собрать вещи и поехать за ними своим ходом.
Я поднялась и замерла на пороге комнаты.
Остывший ужин. Оплывшие свечи. В ведёрке с растаявшим льдом бутылка белого вина.
Силуэт его тела на моей заправленной кровати. Моя книга, что он пытался читать. Потом, наверное, уснул — судя по отпечатку головы на подушке. А потом… решил спуститься.
— Подниматься у него получалось без проблем. А вот спускаться, — покачала головой Вета. — В общем, с правой ногой настолько всё плохо, что он подумывал её тоже ампутировать, иначе он никогда не сможет ходить.
Я стукнулась затылком о стену. Да, Гарик он такой: он отрежет себе и вторую ногу, не дрогнет, если решит, что так надо. Он сможет.
Но ведь он поднялся. Поднялся! Накрыл ужин. Ждал в моей комнате. Ждал, чтобы сказать что-то важное. Что-то, что мне понравится.
— Если бы я пришла вовремя, то помогла бы ему спуститься. И ничего бы не случилось, — едва слышно ответила я.
Мы так и сидели молча, слепо пялясь в стену, когда вышел доктор.
— Кристина Валерьевна? — обратился он ко мне. — Наши опасения, к сожалению, подтвердились. Обширная субдуральная гематома. Показано хирургическое вмешательство. И нам нужно ваше согласие.
— Моё?!
Доктор посмотрел в бумаги, что держал в руках.
— Вы же Ковалевская Кристина Валерьевна? — Я кивнула, и он продолжил: — На ваше имя составлена доверенность. Вы вправе подписывать бумаги. И вам предстоит принять решение.
— Мне? — выдохнула я.
— Не буду скрывать: вероятность осложнений есть. Мы сделаем всё, что в наших силах, но хочу, чтобы вы понимали…
После слов «летальный исход, отёк, гибель мозга» мне показалось, на какой-то момент я отключилась, по крайней мере, перестала понимать слова, или просто не могла их слышать, но потом словно очнулась.
— Есть вариант не делать операцию?
— В контексте клинической картины консервативные методы лечения не показаны. Полной резорбации кровоизлияния может не произойти. Компрессионно-дислокационный синдром, сдавливание головного мозга, развитие неврологического дефицита.
— Давайте, — протянула я руку.
Размашистым движением поставила подпись и вернула документы.
Выбор без выбора — как это знакомо.
Мы с Ветой вернулись в холл ждать конца операции, я потянулась за телефоном.
— Надо позвонить его родителям. Сказать Вадиму. Сказать… — я сглотнула, не смея произнести имя Миро̀.
Рука бессильно опустилась. Что ему сказать?
Ты моя тишина, Миро̀… Ты не заслужил… Но я…
Я стояла перед выбором без выбора.
Неважно, чего хотела я, неважно какие у меня были планы, сейчас всё было неважно — всё, кроме жизни Гарика.
Судьба решила за нас. И я сделаю, что должна.
Сделаю сейчас, и когда он очнётся, и когда поправится.
«Многопрофильный центр с мультидисциплинарным подходом к лечению различных видов заболеваний центральной и периферической нервной системы», — в сотый раз читала я рекламный плакат, сидя на диванчике в холле, оформленном в фирменных бирюзовых тонах.
