– Он и оказался прав, – кивнула Настя. – Так, Денис. Вытри сопли. Найди фото Ольги. Что-то ещё… что может быть важно для ребёнка. И езжай к ним.
– Я сказал, что не хочу никогда видеть Михаила! – попытался возразить я.
– Ты ошибся. Тебе придётся его видеть. Ради сына. Если хочешь, я сама ему позвоню… только у меня нет номера.
Я протянул Насте свой телефон, встал.
– Пойду соберу… фотки.
– Как он у тебя забит в трубке? – спросила Настя. – Как «Михаил» или как «Бедренец»?
– Как «Мертвяк», – мрачно ответил я.
С первых же часов похода Борис взял надо мной опеку. Уж не знаю, чем я приглянулся этому бравому и грубоватому сержанту, профессиональному вояке, прошедшему и Донецк, и Днепропетровск, и Сирию, и Кипр. Может быть, напоминал младшего брата, про которого он как-то обмолвился. А может быть, его самого – в молодости.
Как ни странно, после школы он год отучился в университете, а уже потом ушёл служить срочную службу и остался на контракте.
– Пять дней – это много, – рассуждал Борис ещё в пути, когда мы тряслись в кунге военного грузовика. – Даже взрослому мужику выжить среди этих тварей нелегко. Но с другой стороны, – он крепко хлопнул меня по плечу, – мать – это мать. Ты не представляешь, на что женщина может пойти ради ребёнка.
Я хмыкнул что-то нечленораздельное.
– Не думай, студент, я тебя насквозь вижу, – продолжал Борис. Достал сигареты, закурил. Остальные вояки посмотрели на него неодобрительно, в кунге курить было не принято, но Борис тут был на особом положении. – С женой у тебя не сложилось, верно? Что-то не так у тебя с ней. Либо ты загулял, либо она… уж не обижайся. Ты за ребёнка волнуешься.
– Да, – сказал я, просто чтобы он отвязался.
– Может, я и жестокую вещь скажу, – продолжал Борис. – Но нам, мужикам, в этом проще. Мы в крови и муках не рожаем. Сунул, вынул и пошёл. Конечно, своя кровь – это святое. Но по большому-то счёту… женщины – они всегда к дитю ближе. А мы дальше.
Выдав эту потрясающей глубины философскую мысль, Борис сделал театральную паузу. Затянулся. И сказал:
– Вот потому, не чувствуя глубинной, природной связи со своими отпрысками, мы, мужики, должны разумом понимать свои обязанности. Воспитывать, защищать… Женщина – на инстинктах. Как животное. Мы – от разума. Как люди. Так уж устроила это мать-природа!
Случись среди нас феминистка, она бы завопила от возмущения. Но феминисток не было, и женщин вообще. Одни мужики.
Не в русской это традиции, чтобы женщины воевали.
– Можно подумать, Борис, будто не бывает матерей, которым на своих детей наплевать, – сказал один из солдат.
– Исключения подтверждают правило! – торжественно заявил Борис. – А Дениске поможем, верно? Правильно он поступает. Вначале испугался, но свой страх преодолел и возвращается!
– Я не испугался, – сказал я.
– Бояться не страшно. – Борис одним дыханием вкурил остаток сигареты, затушил окурок о пол кунга. – Важно страх свой победить. Не ссы, студент. Спасём твоего отпрыска и жену твою спасём. А там уж разберётесь с ней, любите друг друга или как. В безопасности.
Грузовик потряхивало, он постоянно вилял, объезжая застрявшие на дороге машины. Потом остановился. На поясе у Бориса пискнула рация, он нахмурился, поправил наушник в ухе, вслушался в приказ.
– Ну вот и нам работа, – весело сказал он. – Восставшие на дороге. Торопятся, бегут, кушать хотят. Накормим их, ребята.
Ребята, проверяя автоматы, ответили матюками и обещаниями накормить тварей свинцом.
– А ты, значит, на железку свою больше рассчитываешь? – спросил Борис, глядя, как я достаю из ножен мачете. Хорошее, дорогое итальянское «Мату Гроссу». Я считал удивительной удачей, что мне удалось его купить в нынешней Москве.
Борис был опытный солдат. Куда мне до него. Но как я понял, Борис с настоящими, активными восставшими не сталкивался – только с едва поднявшимися, неповоротливыми.
– Да, – сказал я, глядя на лезвие. – Рассчитываю на железку.
Михаил встретил меня на улице. Уже темнело, загорались фонари, но над подъездом лампа почему-то ещё не светила.
Может быть, полумрак был сейчас и к лучшему.
– Привет, – сказал Михаил.
– Привет, – ответил я.
– Нам надо понять, что ты хочешь говорить Найду, – сказал кваzи. – Что можно ему говорить.
– А если я захочу сказать всё? – поинтересовался я.
Он вдруг резко обмяк.
– Ты вправе сказать всё, что считаешь нужным. Это такая странная и сложная ситуация…
– Зачем, ну зачем ты завёл со мной разговор о Найде, кваzюк? – спросил я с болью. – Пусть бы я не знал. И он бы не узнал никогда. Что сейчас изменишь? Кому это нужно?
– Ему нужно, – тихо ответил Михаил. – Для того чтобы знать свои корни. Помнить, что он человек.
Мы помолчали.
– Живой человек… – неловко поправился кваzи.
– Я не стану говорить, что ты убил его мать, – сказал я. – Тем более… с деталями. И ты не говори. Во всяком случае, сейчас. Вырастет, может быть, тогда. Не надо этого ему.
– Спасибо, – сказал Михаил. – Я боялся об этом просить. Тут твоё право. Но ты должен понимать одну вещь. Если ты ему расскажешь, он решит уйти к тебе. Если нет, то вряд ли.
– Понимаю, – сказал я. – Но пока всё будет просто. Восставший убил его мать. Кваzи Михаил спас его и вырастил. То, что восставший и кваzи – одно лицо, ему знать не стоит.
– Денис, я виноват перед вами, но я ведь не сознавал себя… – начал Михаил.
– Знаю.
– Когда мы восставшие – мы кровожадные звери. Машины по убийству, зачищающие всё живое вокруг.
– Знаю.
– Ты сможешь простить того, кто когда-то был зверем?
Я вздохнул.
– Михаил, я и без того считал, что все кваzи когда-то убивали людей. Я только не знал, что это обязательное условие. Я мог с этим смириться, в какой-то мере. Но ты убил мою жену! И никакое беспамятство не сможет изменить этот факт.
– Прости, – ещё раз сказал Михаил. И открыл передо мной дверь подъезда.
* * *
Найд был в своей комнате. Сидел за столом и с кем-то чатился по ноутбуку. Уж не знаю, почему он не вышел – то ли обижался на то, что я приехал не сразу, то ли им вдруг овладело смущение. Я вошёл, прикрыл дверь, сел напротив на хлипкий скрипнувший стул. Принесённую с собой сумку поставил у ног.
– Я сейчас, – сказал Найд, не поднимая глаз.
– Да пожалуйста, – ответил я, глядя на него.
Нет. Ничего, совершенно ничего не находил я в этом подростке от того годовалого малыша, которого когда-то держал на руках.
И никаких внезапных ощущений родства тоже не было.
Но генный тест не врёт.
Найд закрыл ноутбук и посмотрел на меня.
Мы помолчали.
– Странно, да? – сказал Найд.
– Не то слово… – Я попытался добавить «сын», как положено было бы в плохой мелодраме, но слово застряло в горле. – Очень странно.
– Ты извини, я не смогу, наверное, тебя папой звать, – сказал Найд с виноватой ноткой. – Я как-то привык па… Михаила так звать. Он не велит, но что мне его, дедом звать? Или кваzюком?
Я кивнул.
– Про маму расскажи, – снова опуская глаза, попросил Найд.
– Она была очень хорошая, – сказал я. – Сильная. Волевая. Очень любила тебя… и меня. Но тебя больше.
– Почему мы с мамой потерялись? – требовательно спросил Найд. – Ты нас бросил?
Я сжал зубы. Досчитал до трёх.
– Нет. Никто никого не бросал. Но на нас напала толпа восставших. Мама с тобой успела укрыться в здании, а мне пришлось убегать по дороге. У меня не было оружия, восставших было очень много. А потом, когда я смог вернуться, там уже никого не было.
– Ты точно не виноват? – настойчиво уточнил Найд.
– Я мог умереть и стать восставшим, – сказал я. – Но скорей меня бы растерзали в клочки и я бы насовсем погиб. Их слишком много было.
Найд поморщился.
– Покажешь фото? – спросил он.
– Держи. – Я протянул ему флэшку. Наши руки встретились, и мы оба вздрогнули. Найд торопливо отдёрнул руку и принялся, сопя, впихивать флэшку в ноутбук. – А вот бумажные…
Он бросил флэшку и стал изучать чуть поблёкшие от времени фотографии.
– Мама красивая, – сказал он и бережно положил фотографию на стол. – Я пытался сам найти в Сети, но ничего не нашёл. Так странно!
– У твоей мамы была жуткая нелюбовь к интернету и социальным сетям, – усмехнулся я. – Она порой шутила, что ей надо работать шпионкой, её в интернете нет.
