Второй танк, не испытывая судьбу, остановился на дистанции, недоступной базуке, и начал стрелять. Тогда капитан приказал всем укрыться в бункере. Хагер и другие уцелевшие солдаты устремились внутрь – в новый кошмар. Бункер, размеры которого едва достигали размера небольшой комнаты, был наполнен мертвыми и умирающими солдатами: там невозможно было не только сесть, но даже повернуться. В нем было темно, жарко и очень шумно. Раненые стонали. Люди разговаривали на нескольких языках, было много поляков и русских. Капитан под постоянные просьбы раненых «давайте сдадимся» продолжал строчить из пулемета.
На мгновение восстановилась тишина, и задыхающиеся в бункере люди услышали, как кто-то снаружи крикнул: «Эй, немцы, лучше выходите!» Капитан в ответ дал очередь из пулемета. Через несколько минут они снова услышали: «Сдавайтесь, фрицы!»
Через некоторое время люди в бункере начали кашлять от порохового дыма, который во время пулеметной стрельбы переполнял и без того душное помещение. Каждый раз, когда капитан ставил новую ленту, голос извне снова требовал, чтобы они сдавались. Наконец, кто-то снаружи произнес требование по-немецки. Хагер запомнил, как один из раненых, который знал всего два английских слова, с трудом прокричал в ответ: «Привет, ребята! Привет, ребята!»
Стрельба снаружи прекратилась, и все, кто был внутри, поняли, что сейчас произойдет. В перекрытии бункера было проделано маленькое отверстие для наблюдения. Хагер и еще несколько человек приподняли одного из товарищей, чтобы он посмотрел, что будет делать противник. Наблюдатель сразу закричал: «Огнемет. Они готовят огнемет!»
Хагер знал, что пламя им не угрожает, так как вентиляционная металлическая труба, расположенная в задней части бункера, была зигзагообразной. Но их могла убить температура. Вдруг они услышали звук, который издает огнемет, выбрасывая струю горящей жидкости. Теперь свежий воздух мог попадать внутрь только сквозь амбразуру, через которую вел огонь капитан, и через отверстие в перекрытии.
Температура в помещении начала расти. Некоторые запаниковали. Толкая друг друга, люди с криками «надо выбираться отсюда!» пытались по ногам лежащих добраться до выхода. Образовалась давка, все стали умолять капитана сдаться. Дышать внутри стало невозможно. «Будем вдыхать и выдыхать по моей команде, – крикнул капитан. – Вдох!.. Выдох!.. Вдох!.. Выдох!» Хагер видел, как цвет металлической вентиляционной трубы сделался сначала оранжевым, потом красным, а затем белым. Офицер продолжал командовать: «Вдох!.. Выдох!..» «Привет, ребята!» – кричал раненый.
В углу бункера стояла радиостанция. Хагер слышал, как радист все время повторял: «Я Шпинат, ответьте! Я Шпинат, ответьте!»
– Господин капитан! – закричал лейтенант. – Раненые задыхаются; нужно сдаваться!
– Об этом не может быть и речи! – заорал капитан. – Мы будем пробиваться отсюда. Пересчитай людей и оружие!
– Нет! Нет! – раздалось из всех углов бункера.
Ферди сказал Хагеру:
– Только у тебя и капитана есть пулемет. Я уверен, этот сумасшедший пошлет тебя первым.
В это время многие стали вынимать затворы и бросать их на пол.
– Я не пойду, – ответил Хагер Ферди. Он тоже достал затвор и выбросил его.
От жары люди начали терять сознание. У них подкашивались ноги, голова безвольно свешивалась на грудь. Они не могли стоять, но и лечь на пол они не могли – было слишком тесно. Молодой лейтенант продолжал умолять капитана сдаться, но безуспешно.
Вдруг капитан, повернувшись к радисту, спросил:
– Есть связь?
– Нет, – ответил радист.
Только теперь капитан оглядел переполненный бункер, как будто видел его впервые. Его лицо выражало удивление. Он бросил пулемет и сказал:
– Открывайте дверь.
Хагер видел, как кто-то привязал белую тряпку к винтовке и высунул ее в пулеметную щель. Голос снаружи сказал: «Правильно, фрицы. Выходите. По одному».
Глотая свежий воздух, ослепленные дневным светом, люди стали выбираться из бункера. Если они сразу не бросали оружие и каски, британцы стреляли в землю рядом с ними. Когда немцы подходили к траншее, победители срезали с них ремни и все пуговицы. Потом пленным приказывали лечь на землю лицом вниз.
Хагер и Ферди шли к траншее с поднятыми руками. Когда у Ферди срезали ремень, британский офицер сказал ему:
– Фриц, через пару недель мы увидим твоих друзей в Берлине.
Ферди, лицо которого заливала кровь от шрапнельной раны, пытался пошутить:
– К этому времени мы будем в Англии.
Он имел в виду, что они будут в лагере для военнопленных, но британец его не так понял и заорал:
– А этих ведите на пляж!
Поддерживая штаны, они шли к берегу. Они прошли мимо горящего танка и мирно пасущихся коров.
Через пятнадцать минут Хагер вместе с другими пленными работал среди препятствий. Они удаляли мины. Ферди сказал Хагеру:
– Уверен, что, когда ты устанавливал мины, не думал, что сам будешь разминировать пляж.[34]
Рядовому Алойзису Дамски совсем не хотелось воевать. Он был поляком, которого заманили в 716-ю дивизию. Он уже давно про себя решил, что в случае вторжения он с поднятыми руками побежит к ближайшему десантному кораблю. Но такой возможности не представилось. Высадка британцев сопровождалась очень сильной бомбардировкой с моря и танковым огнем; командир батареи, расположенной у западной границы плацдарма «Золото», дал приказ отходить. Дамски понял, что бежать вперед навстречу британцам – это верная смерть от немцев сзади или от британцев спереди. Но в неразберихе отступления ему удалось оторваться от своего подразделения и уйти в сторону деревни под названием Треси, где он жил на постое у одной пожилой француженки. Дамски рассчитывал, что сдастся сразу после того, как деревню займут британцы.
Когда он переходил поле, столкнулся с сержантом вермахта, который ехал верхом на лошади. Перед сержантом шел рядовой – русский. Сержант посмотрел на Дамски сверху вниз и с улыбкой спросил: «А ты сам-то знаешь, куда идешь?» Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и Дамски понял, что сержант догадался о его намерениях. Продолжая улыбаться, сержант сказал: «Думаю, тебе лучше пойти с нами». Дамски это не удивило. Когда он, подчинившись сержанту, пошел вместе с ними, то подумал, что ему никогда не везло, не повезло и теперь.
Находясь в нескольких милях от Кана, рядовой Вильгельм Войт прослушивал переговоры, сидя в рубке передвижной радиостанции. Он тоже думал о том, как сдаться союзникам. Войт семнадцать лет прожил в Чикаго, но документов о натурализации у него не было. В 1939 году его жена поехала погостить на родину в Германию, но вынуждена была задержаться там из-за болезни матери. В 1940 году, несмотря на советы друзей, которые его отговаривали от поездки, Войт решил ехать за женой, чтобы забрать ее. Уже шла война, и Войту пришлось добираться до родины четыре месяца. Сначала он пересек Тихий океан и доплыл до Японии, потом до Владивостока, а затем по Транссибирской магистрали доехал до Москвы, откуда через Польшу добрался до Германии. Когда он пересек границу Германии, капкан захлопнулся. Сейчас, впервые за четыре года, Войт через наушники слушал американские голоса. Он уже несколько часов представлял себе, что скажет первым американцам, которых встретит. Он побежит к ним с криком: «Привет, ребята! Я из Чикаго!» Но его автомобиль находился далеко от побережья. Он обогнул почти весь земной шар, чтобы вернуться в Чикаго, и теперь слушал ставший родным язык, на котором говорили люди в нескольких милях от него.[35]
Майор Вернер Пласкат тяжело дыша лежал в кювете недалеко от плацдарма «Омаха». Его нельзя было узнать. Каски на нем не было, одежда была грязной и изорванной. На лице была кровь. Почти полтора часа назад он покинул свой бункер в Сент-Онорине и поехал в штаб. Сейчас он ползком пробирался по пустынной горящей земле. Вокруг рвались бомбы и снаряды, выпущенные из морских орудий, а в небе летали сотни истребителей, которые стреляли по всему, что движется. Горели лес и трава. Вездеход, на котором поехал Пласкат, догорал в начале его пути. На пути Пласката попадались окопы, в которых лежали мертвые солдаты, погибшие при бомбардировке или расстрелянные безжалостным огнем истребителей. Сначала Пласкат пытался бежать, но истребители прижали его к земле. Он знал, что преодолел не более мили, поэтому до штаба в Этрехеме ему оставалось еще три. Превозмогая усталость, он пополз дальше. Впереди показалась ферма. Пласкат подумал, что, как только подползет ближе, встанет на ноги и пробежит до нее два десятка ярдов. А там попросит воды. Когда он подполз к ферме, увидел двух мирно сидящих французов, которые, казалось, не замечали ни разрывов снарядов, ни истребителей. Французы увидели его, и один из них, смеясь, ядовито спросил:
– Кошмар, не правда ли?»
Пласкат пополз назад. В ушах у него все еще стоял смех француза. В этот момент он ненавидел Францию, нормандцев и ужасную войну.
