Но я неожиданно говорю:
— Ко мне?!
Я хочу сказать Пашке, что у меня есть Павел и он ждёт меня. Но, по обыкновению, слов нет, и я лишь смотрю на Пашку. И ловлю себя на том же: сегодня — переломный день, сегодня я должен решить. Одно моё «я» хочет, чтобы Пашка пошёл со мной, а другое хочет выбраться на дорогу.
— Айда!
Не успеваю открыть дверь, как на моём плече уже сидит Павел, а его голова уже покоится на моей шее.
— Во, даёшь! И молчал! Смотри-ка, какой голубь!
— Это не голубь.
— Ты мне будешь говорить?! Самый настоящий голубь. Ручной. — Пашка протягивает к Павлу руку и гладит по перьям.
Я озадаченно смотрю на любопытный глаз Павла, на его золотистое оперение, укрытое Пашкиной грязной, в цыпках, рукой.
Разве голуби такие? Вон сколько их на карнизах домов и в парках, их кормят старушки. Они совсем не такие. Они — сизые, болтливые, суетливые — обыкновенные.
— Как ты зовёшь его?
Чуть не вырвалось «Павел», но я вовремя прикусил язык.
— Круша? Хорошее имя, мне нравится.
Павел под рукой Пашки разворачивается к нему и, продолжая сидеть на моём плече, разглядывает его.
— А можно мне подержать Крушу?
Не успевает закончить фразу, как Павел легко вывёртывается из-под Пашкиной руки и пересаживается на неё, своим клювом осторожно проводит по Пашкиной щеке.
— Он у тебя, что, слова понимает? — почему-то шёпотом спрашивает Пашка.
Во все глаза смотрю на Павла и Пашку. Павлу Пашка нравится? Иначе зачем он распахнул крылья и укрыл ими Пашкино лицо? А если бы я Котика привёл?
Но вот Павел слетает с Пашки и усаживается на пылесос.
— Что это? — снова спрашивает Пашка шёпотом. — Он хочет что-то показать мне? — На цыпочках подходит к пылесосу. — Что это? — спрашивает, но тот же вопрос теперь относится к пылесосу. — Вроде пылесос, но какой-то необычный.
Павел возвращается ко мне, а я включаю пылесос, и он кружится по коридору, медленно двигаясь кругами к кухне.
— Вот это да! Откуда у тебя такое? — Пашка идёт за пылесосом, приноравливаясь к его движениям. — Смотри-ка, прям лижет. И не шумит. Наш включишь, уши затыкай. Мигает-то как. Лампочки похожи на глаза. Откуда он у тебя?
— Отец сделал.
— Отец?! А что ещё он сделал? Познакомь меня с ним. Я хочу научиться такое делать.
Может быть, невозможность выбраться из пыли и сора, спрессованного в добросовестном пылесосе, может, страх, что навсегда я теперь останусь тут, внизу, с этим сором, макаронами и задачами, что я не в силах справиться с моментом перелома, не в силах соединить две жизни в одну… — причина, только хлынули слёзы и стали заливать меня.
Неподвижен Павел. Неподвижен Пашка. И я стою посреди комнаты матери, куда мы явились вслед за пылесосом, и не могу остановить слёз, разъедающих лицо.
Первым приходит в себя Пашка:
— Ты чего? Ты чего? Что с ним? Он умер? Умер. Он умер. И Павел, сидящий на моём плече, лишь птица. Пусть она всё понимает, потому что это дух Павла, но я хочу голоса Павла, улыбки, хочу держаться за его руку. Хочу вместе смотреть спектакли и вместе ужинать. Он умер и унёс с собой не только себя, но частично и мать, моё ощущение её, мою связанность с нею.
Ерунда. Не унёс. Сблизил нас с матерью, научил видеть её! И именно он, Павел, открыл мне быт.
— Ясно, — Пашка выключает пылесос. — Давай жрать. Сдохну с голоду, что будешь делать со мной? Где у тебя телик? — Огляделся, не увидел. — В спальне, что ли? — Я замотал головой. — Нету, что ли? Как же ты без телика?
Пашкин голос, Пашкин шутовской вид с вытаращенными глазами, Павел, зовущий меня в кухню, куда он сорвался после слов Пашки, что тот хочет жрать, останавливают слёзы.
На кухне Пашка никак не проявляет своего удивления при виде мясорубки, соковыжималки, посудомойки, явно не знакомых ему, таких же необычных, как и пылесос, лишь пытается спрятать от меня жадный взгляд, которым всё разглядывает.
Мы ещё не доели второго, как раздался звонок.
Уверенный, что это тётя Шура, открываю дверь.
Пашка подскочил со мной вместе.
Не тётя Шура. Мужчина.
Я уже открыл было рот сказать «Мамы нет дома, она приходит около семи», как он спросил:
— Ну, и который из вас мой сын?
Павел прижался к моей шее, а Пашка, решив, видно, что мужчина ошибся дверью, ведь мой отец умер, игриво сказал:
— Выбирайте! Который глянется? Мы оба готовы. Тут я и посмотрел на мужчину.
Такого же роста, как Павел, только много шире в плечах и необычайно красив. Я не знаю, что такое красота вообще, он красив по моим представлениям:
глаза похожи на мамины, только не сквозь тебя смотрят…
Не спрашивая разрешения, он входит в дом и мимо нас, остолбеневших, идёт по нему. Как ни странно, прежде всего заглядывает в ванную и туалет, потом в мою комнату, потом какое-то время стоит в маминой, издалека разглядывая стол, и проходит в кухню.
— Я вас от обеда оторвал! — Он сбрасывает плащ и усаживается на мамин стул. — Доедайте-ка. А если меня угостите, скажу спасибо. Я не ел со вчерашнего дня. Хотелось встретиться с сыном без Амалии. Так кто же из вас мой? — Недолго задержал он взгляд на Пашке, перевёл на меня. — Ясно, похож, ничего не скажешь. Только телом не вышел. Но, может, ещё наберёшь. — И он с удовольствием начинает уплетать тёти Шурины котлеты и пюре.
— А по какой причине вы столько лет не встречались со своим сыном? — спрашивает Пашка с дрожью в голосе. И я внезапно ощущаю его надежду — вдруг и к нему явится его отец?! А может, его волнение связано с растерянностью: как же так, отец умер, и вот же он!
Между тем Павел срывается с моего плеча и улетает в мою комнату.
— Как звать-то тебя, друг моего сына? Пашка? Складное имя, — с набитым ртом говорит отец. — Личная жизнь — дело сложное. Когда тебе говорят «Исчезни и больше никогда не появляйся», что тебе остаётся делать?
Он ест жадно, и, когда говорит, плохо пережёванная кашица оказывается на виду.
— А это в зависимости от того, кто говорит, при каких обстоятельствах и чем вызваны слова, — ответствует Пашка совсем по-взрослому, точно и не Пашка вовсе.
Почему Павел улетел? Не понравился отец? Или боится, что я полюблю отца, а его забуду? Глупости. Павел хочет мне хорошего. Не понравился. Чем?
— Вполне грамотно сложена фраза, Паша, друг моего сына! Вполне на уровне. Конечно, обстоятельства присутствовали — не нашли мы с Амалией общего языка, на всё у нас с ней были разные точки зрения: если для меня белое, для неё чёрное, и наоборот. Например, я порядок люблю, она — хаос. Я люблю, чтобы женщина готовила, стирала, обслуживала меня, а она не хочет, она — в астрале. А мне зачем её астрал? Я люблю всё обсудить, разобрать подробно, что она хорошо делает, что плохо, а она мне — «Хватит выяснять отношения». — Тут он оборвал себя. — Что это я, Паша, стал тебе наши старые ссоры и обиды пересказывать, не знаешь, а? Вот квартиру я семье оставил, а ведь дали мне. У меня даже свой ключ сохранился!
