Несколько парней с абсолютно счастливыми лицами приближались к впереди стоящей Шуре с воинственными кличами. Кроме фонового гомона явно раздавалось: «Жиды пархатые!» «Ублюдки сионистские!» Прокладывая себе дорогу в незаданном направлении, а просто так, вперед, они не глядя, наносили такие же безадресные удары.
Шура гордо и воинственно закричала: «Какое право» — но удар палкой по лицу прервал неуместную интерпелляцию, и она пригнулась обхватив голову руками. Кто-то крикнул: «Это ж митинг!» В ответ со счастливым смехом: «Жидам не санкционируем!» Палки резиновые продолжали витать над и среди голов. Веселый смех, равно как и лица, с шалой бесшабашности постепенно менялись в сторону, незамутненной никаким камуфляжем, озверелости и ярости. И они уже более обстоятельно обрушивали свои дисциплинарные аргументы на близкостоящих. Гаврик с Кириллом пытались прикрыть Шуру.
Кто теперь знает, чем по ним били: может, палками, может, кулаками, сапогами, может, и еще чем. Да и важно ли это? Кто знает, с первого ли удара упал Гаврик Шуре под ноги, да и важно ли это — сколько ударов сходу получил мальчик…
— Габи! — закричала девочка, но, по-видимому, нерусское звучание восклицания, лишь прибавило сил, наводящим порядок и охраняющим право. Следом свалили Кирилла. Шура вдвинулась в стену. Кто-то, пробегая, наступил Кириллу на руку и он закричал. Гаврик попытался подняться, в неразберихе уцепившись за край военной куртки. Вскрик «Габи» и цеплянье за куртку случились почти одновременно. В результате, Гаврик ударом кулака вновь был сброшен на землю и под крик «ублюдки», «сионисты жидовские», задержавшиеся рядом защитники потерпевшего, куртку которого так грубо схватили, обрушили град ударов на правонарушителя. Били ногами и дубинками. Удары пришлись по ногам, рукам, голове, спине… Лица нападавших постепенно утрачивали мальчишескую веселость и на глазах становились ожесточеннее. Усиливалось озверение. Удары пришлись на то, что оказалось на поверхности и открытым. Гаврик опрокинулся на землю лицом вниз, закрыв его еще и руками, но чей-то меткий башмак, все-таки, угодил в глаз. Сапогом по затылку. Еще удар по темени…
Кирилл откатился к стене под защиту своей Брун-гильды, которая, прикрыв зачем-то руками собственные щеки, с недоумевающим ужасом смотрела, как бьют Гаврика. Тот совсем зарылся головой в землю… Нет… В землю бы, так он действительно мог бы зарыться — под ним был асфальт. Гаврик обхватил голову, прикрыл, как мог лицо руками, почти воткнув его в асфальт, и застыл. Сделав еще парочку легких, завершающих ударов, воины покинули его и бросились к основной толпе.
Шура наклонилась над лежащим мальчиком.
— Габи. Гав. Ты как? — Гаврик молчал. — Габи! — истошно закричала она. Он поднял голову.
— Ты чего орешь так?
— Господи! Живой! Пошли быстрей отсюда.
Из носа текла кровь, на лбу наливалась и багровела шишка, губа раздута и из небольшой ранки сочилась кровь. Шура стала помогать ему подняться.
— Ты что? Я сам.
Шура схватила ребят за руки и потащила их за угол. Кирилл закричал — она схватила за отдавленную руку. Они пробежали чуть в сторону по переулку и сели на какой-то большой камень у забора, огораживающего стройку.
Шура пыталась начать обследование увечий своих пострадавших спутников. Оба отмахнулись. Супермены.
— Ну вот, теперь я дипломированный еврей — чуть сумел искривить распухшую губу Гаврик.
— Ты чего? При чем тут?
— А ты слыхала, что они орали?
— Ну и что? Они ж на всех кричали так. Это просто боевой клич. Как у племени команчей. — уже несколько успокоенный сказал Кирилл, пытаясь двигать распухшими пальцами.
— Они ж другого не знают, — добавила Шура.
— Вот именно. Им достаточно этого знания. На том и строят свой мир и свою войну.
— Чего ты, в самом деле. Я на это и внимание не обратила.
— А чего тебе обращать внимания? Ты славянка чистых кровей.
— А ты? Да у тебя морда рязанская, не только, что славянская.
— Ладно. Чего это вы? Теоретики хреновы. — Кирилл окончательно освоился со своей рукой. Пальцы двигались. Ссадины его не волновали.
Мимо проехало несколько машин скорой помощи.
— Омоновцы, наверное, заранее вызвали. Спланировали.
— И медицина в сговоре с ними.
— Причем тут медицина. Им все равно кого и почему лечить. — Гаврик заступился за отца. Наконец-то у него на глазах появились слезы. — И жидам пархатым, как папа, все равно, кого лечить.
— Да перестань ты об этом…
* * *
Дома еще никого не было. Я остановился у стола сына и поглядел в открытую книгу. Первая глава «Онегина». Хотел наизусть выучить, а все еще на первой главе. Суждены нам благие порывы. Я присел, да и сам зачитался. В смысл не вникал. Так сказать, текст знал. Наслаждался музыкой стиха. И незаметно для себя начал читать вслух. Петь. Ну, разумеется, не оперу. Читал, словно пел. И не слышал, как пришел Гаврик, как открылась дверь, как сын встал за моей спиной и, по-видимому, с иронической улыбкой смотрел на декламирующего отца.
— Мой папа самых честных правил, а сын давно уже пришел.
Я не оборачиваясь, но, прекратив свои интеллигентские забавы, отреагировал.
— И нескладушка. Куда б лучше, если б ты сходу продолжил мое чтение, не заглядывая в книгу.
— Зануда ты, папаня. Все об одном. Как хороший футболист — всегда готов послать мяч в дальний от вратаря угол.
— Да просто хочется, чтоб ты был, действительно, интеллигентным человеком.
— Пошло, поехало! Теперь тебя не остановишь. Давай о другом.
Я обернулся и… Вокруг глаза у сына пламенел здоровенный фингал, под носом, размазанная и уже подсохшая, кровь, распухшая губа, рубашка и куртка в грязи и крови.
Что случилось? Сознание терял?
— Уважаю профессионала. Сразу за сознание схватился.
Я охватил взглядом всего сына — фигуру, стать сиюминутную, лицо, глаза, понял, что катастрофы нет и, успокоившись, заговорил опять в своей назидательной, отеческой манере, за что и получал в таких случаях «зануду» от своего чада.
— У нас при каких-то разборках, как нынче называют иные драки, почему-то вначале бегут схватить ударившего, стрельнувшего…, а уж потом к пострадавшему. Желание поймать виновника, прежде понимания в необходимости помочь. Это и есть, что у нас важнее «кто виноват», чем «что делать». Потому и спросил, прежде всего, о сознании. Не сотрясение ли? Надо ли что-то делать? Вот главный вопрос. Да вижу — ничего страшного. Обычные ваши дурацкие детские драки. Или влез куда-то, где и без тебя бы обошлись? Я тоже был в твоем возрасте…
— И все-то ты знаешь, все тебе ясно. — Мальчик иронически и горько усмехнулся.
— Так терял сознание?
— Да нет, конечно. Получил свое и к стороне.
— Не тошнит? Рвоты не было?
— Ну ладно. Замени медицинские свои заботы родительскими.
— И то. Пойдем, я отмою тебе морду твою.
— Я и сам могу. Посмотри в шкафу какую-нибудь другую рубашку, и почисть, пожалуйста, штаны пока я буду отмываться. А то скоро мама придет — то-то визгу будет.
— Верно. Хорошо, что мамы нет. Она бы перепугалась до смерти. Иди… А ну-ка, покажи зубы? Нет. Мне показалось, что и зуб вышибли.
— По зубам били, но они оказались крепче.
На губах, хоть и припухших, все равно была заметна змеившаяся ироническая ухмылка. К чему или к кому относилась его ирония было непонятно. Может, к ситуации?
Мытье не очень привело его к виду удобному для маминого огляда. Фингал оставался, губы распухшие. Только кровь смыта, да рубашка чистая на нем и брюки приличные.
Я очищал щеткой запачканные штаны и старался не смотреть в сторону, на не больно-то презентабельно выглядевшего, сына. Видно все ж хотелось спросить, да строил из себя отца-супермена. Мол, драка дело житейское и не минует ни одного юнца.
И все ж взглянул. Остановил свой взгляд и притормозил свои санитарно-гигиенические действия. Я прикидывал, что бы такое спросить мужское, не сентиментальное и слюнявое. Все это все равно будет, когда придет мама.
— Тебе ж надо фотографироваться для паспорта. Давно пора получить его. Скоро семнадцать, а ты все еще не получил его.
— А на черта он мне нужен?
— Глупости не говори. Ты даже в институт не поступишь.
— Паспорт нужен только полиции.
— Начитался, наслушался. В нашей стране такие законы, значит надо соблюдать правила игры, принятые здесь. А как ты теперь с эдакой мордой запечатлеешься на паспорт?
— А вот я нарочно сейчас пойду запечатлеваться. Пусть и буду такой на всю жизнь.
— Все игры. Ты уже не маленький. Документ будет у тебя на всю жизнь, тут и семейное положение и место жительства и… черт его знает, что еще будут тут у нас отмечать.
— Группу крови.
— Вот именно.
— А какое имеет значение, что морда моя будет на паспорте кривая?
