А на судне Тезея царило сдержанное оживление, предшествующее любому празднику или просто пирушке. Пирушка готовилась развернуться на корабле афинского царя. А на судне Геракла - явно намечалась гульба. Туда ведь старались проникнуть самые отчаянные амазонки. И в очень чувствительном количестве. Но среди возбужденных счастливиц, уже попавших на судно Геракла, и среди тех женщин, кто еще только прорывался туда, возник настоящий переполох, когда гостьи с берега узнали, что самого Геракла на его судне нет и не будет. Могучий греческий герой, можно сказать, попросту бежал оттуда, скрываясь от достающей его сверхпопулярности, обернувшейся коллективной охотой за этим неутомимым мужчиной. И предлог долго искать не пришлось: на корабле Тезея гостит одна из царствующих амазонок - Антиопа. Надо же при сем присутствовать.
Антиопа же никакого оживления не проявляла. Казалась даже угнетенной чем-то, подавленной. Статус царицы ограждал ее от лишних вопросов. И она явно держалась в стороне от шумноватого приготовления к пирушке. И не сразу заметила, что рядом с ней давно уже переминается с ноги на ногу молодой афинянин.
- Тебе что? - спросила она, наконец заметив его.
- Солоент просит передать тебе, царица, что он любит тебя больше своей жизни, - произнес молодой афинянин фразу, с которой уже несколько минут пытался к ней подступиться.
- Несчастный мальчик, - скорбно вздохнула Антиопа.
И это как будто сдвинуло ее с места. Поискав глазами Тезея, озабоченного приготовлением скорой веселой трапезы, она направилась прямо к нему. Тезей ее увидел и, предчувствуя важное, увел Антиопу в свою каюту на корме судна, выдворив оттуда движением руки всех, кто там находился.
- Ты пришла сказать что-то важное? - спросил он.
- Я отдаю тебе подлинный священный пояс амазонок.
- Почему?
- Потому, что так велела мне во сне какая-то ваша богиня... Геракл выиграл его у Ипполиты... И дело не только в этом...
- А в чем?
- В том, что этот пояс, и правда, связывает меня. Он угнетает мои чувства, образуя вокруг меня пустоту. Помнишь, я рассказывала, как наши души улетают путешествовать в ночные пространства. Так вот, он не дает душе моей взлететь. Она не свободна. У нее отнята любовь. Я отдаю этот проклятый пояс тебе. Я остаюсь с тобой.
- Ты отдаешь этот пояс Гераклу, - уточнил Тезей.
- Хорошо, - согласилась Антиопа, - идем к Гераклу, чтобы скорее избавиться от воздействия пояса.
На палубе они сразу же столкнулись с Гераклом, и Антиопа протянула ему подлинный священный пояс амазонок.
- Настоящий? - не поверил своим глазам Геракл.
- Настоящий, - подтвердила Антиопа.
- Конечно, настоящий, - раздался рядом голос Пилия. - Смотрите, на нас скоро нападет вся Амазония.
И теперь все увидели, что множество лодок, заполненных женщинами со щитами, пиками и луками, рядами движутся к ним, забивая залив. Стрелы амазонские тоже наготове. Остается лишь приблизиться к греческим судам.
- Чудесно! - обрадовался Геракл. - Девочек убивать не станем. Ни тех, ни этих. Уходим! - загремел он на всю округу. - Весла на воду!
С палуб тезеева и других кораблей мгновенно посыпались в воду амазонки и вплавь, быстро взмахивая руками, устремились к лодкам, приближающимся к греческим судам.
Весла первыми вскинулись и погрузились в воду на корабле Тезея. Вскоре они заработали и на других судах. И афиняне успели быстро подойти к кораблю Геракла, куда тот и переместился. И как только он взошел на свой корабль, сзади ударил мощный порыв ветра.
- Ставь паруса! - разнеслось повсюду.
Скоро напряглись паруса на всех судах. А кораблю Геракла ветра досталось больше других. Словно кто-то специально гнал его вперед. До тех пор, пока судно Геракла не возглавило весь отряд греческих кораблей.
Все это походило на настоящее бегство. Хотя ведь и победоносное. Бывает же такое.
Паруса эллинских мужчин надувала невидимая никому сама бессмертная Гера. А несколько сзади нее, пригнувшись, словно прячась, и сложив ладошки, подпускала ветерка и богиня раздора Эрида. Надо же и ей в интриге поучаствовать.
На судне Тезея вместе с Антиопой осталось еще несколько амазонок. С царицей все-таки...
Третья глава
Величье омывает суета.
Вот вынырнешь хотя бы на мгновенье:
Звучат сирены - колдовское пенье.
Чей образ вспыхнет, яркий, как мечта?
И все прощает чья-то доброта...
За что же, за дурное поведенье?
Ты дразнишься, прекрасное виденье.
Ах, это не последняя черта...
И что-то там еще поет в груди,
И что-то ждет скитальца впереди.
Довольно, остановимся на этом.
Душа замрет, но ей смешно самой,
Хоть и взлетит незримою сумой
И смутою наполненной, как светом.
Ну вот, наконец-то, и в безмятежном мире богов произошло чрезвычайное происшествие. Собственно, что такое по-настоящему " чрезвычайное"? А это нечто такое, к чему не знаешь, как относиться. Даже если ты и древнегреческий бог. И способность предвидения твоя не сработала почему-то.
Что же произошло? А то, что неутомимо проказливый и вечный малыш Эрот принялся расти. Первой это заметила, разумеется, его мать Афродита. Хотя и не сразу. Она заскочила проведать своего непредсказуемого сыночка на чудесную игровую площадку, которая сейчас представляла из себя поляну, поросшую травой и кустарником. Эрот и другие похожие на него малыши-приятели с золотыми крылышками не порхали, как бабочки, над чудесными цветами, а, собравшись вместе, разглядывали таблички с подвижными картинками. Такими картинками, какие могут возникать при надобности на стенах в чертогах богов. Только здесь они оживали просто на прямоугольных табличках.
- Малыш, как ты здорово придумал, - искренне восхитилась Афродита. Вот уж обрадуются все наши бессмертные бездельники и обзаведутся такими штучками, чтобы всюду их носить с собой... Хорошо придумал, - подумав, добавила богиня любви, - и все-таки, проказник, вредно.
Она присмотрелась к живым картинкам в руках крылатых малышей и почти на каждой из них обнаружила прячущегося в зелени зайца. Небесного, разумеется, не земного, но и здесь, и на земле олицетворяющего собой неутомимое наслаждение и нескончаемую похоть.
- А что это за игра? - спросила богиня любви.
- Мы охотимся на него, - деловито ответил Эрот.
- Зачем?
- Чтобы принести его себе в жертву.
- Какая гадость! - огорчилась Афродита, как и Деметра сторонящаяся кровавых жертв.
- Не по-настоящему, не как у взрослых, - успокоил ее Эрот.
И только тут, мгновенно забыв и про зайца, и про живые картинки, Афродита вдруг узрела, что ее малыш чуть ли не на голову выше своих крылатых приятелей-малышей.
- Что с тобой? - забеспокоилась Афродита.
- Я расту, - спокойно пояснил Эрот.
- Что за глупости? Ты же можешь сразу же стать большим, ты ведь бог.
- Нет, я хочу расти.
- Зачем?
- Так надо.
- Кому?
- Мне и всему.
...И, конечно, в чертогах всецаря бессмертных собрались самые близкие. Это был не совет богов. Для совета бессмертных здесь многих не хватало. Но и не простое семейное сборище. Повод, собравший самых близких бессмертных в чертогах Зевса, ощущался как чрезвычайно важный, тревожный и столь же неопределенный, как и статус этого неожиданного совещания.
Вечный ребенок, малыш Эрот решил расти. Не в одночасье превратиться на время во взрослого, почудачить и снова вернуться в пору детства, а именно расти. Как растут простые земные люди. И тут же становилось очевидным то, что при постоянном младенчестве божка любовных наваждений начисто забывалось: Эрот - порождение Хаоса. Он первым вышел из тьмы. Он не участвовал ни в каких распрях ранних и поздних богов и, воплотившись в ребенка Афродиты, укрылся в детстве. Однако именно Эрот, вышедший из тьмы и имени тогда еще не имевший, первым всплеском, первым побуждением любви привел в движение Вселенную. Можно рассказывать, как Чернокрылая ночь понесла от Ветра серебряное яйцо с Эротом внутри яйца и положила его в чрево темноты. Можно расписывать случившееся тогда как-нибудь иначе - ничего это не меняет. Эрот первым проявлением любви привел в движение Вселенную и отступил в детство.
И вот теперь он принялся расти. Решил выйти из младенчества. Что это может означать для сложившегося уже миропорядка богов и людей?
Потому никто и не удивился, когда в чертогах Зевса Афродита появилась с Эротом не одна, а вместе с Гестией. С невозмутимой Гестией, которая не только богиня домашнего очага, но и, что важней, олицетворение незыблемого Космоса.
Эрот же принес с собой зайца, только что пойманного на охоте. И устроился с ним в стороне от взрослых. Эрот и заяц были заняты друг другом. Заяц то терся об Эрота своей мягкой и светло-золотистой (небесное существо все-таки) шерстью, то отбивался от него лапками.
Боги, собравшиеся в чертогах своего всецаря, тоже делали вид, будто не замечают ребенка и зайца, хотя речь старались вести вокруг игрушек и игр. Пока Артемида наконец прямо не спросила Эрота:
