рисовать. Но ей нравилось писать рассказы, и она делала это постоянно. Она перестала их писать, сама не зная почему. Может потому, что Ноу был слишком хорош в музыке, все говорили об этом, папа, даже мама, их бабушка с дедушкой и все дети в школе говорили и говорили об этом. Она знала, что ее рассказы были не так хороши, как Ноу с музыкой. Хотя она никогда никому их не показывала. Нет, определенно не маме, даже не бабушке, которая, как она знала, любила читать, а также Кларисса знала, что ее бабушка очень ее любила. Не отцу. Но Дасти, судя по дневникам, не думала, что кто-то «поймет ее», и Кларисса чувствовала то же самое. В наши дни ее никто не понимал, даже отец.
Дасти Холлидей назвала ее милой и прозвучало это по-настоящему, и это было приятно. Дасти Холлидей сказала: «Ты береги себя, слышишь?», и Кларисса подумала, как она произнесла эту фразу своим красивым голосом, было круто. У Дасти Холлидей было классное имя, которое было намного круче прозвища Ноу.
И Дасти Холлидей любила ее отца с тех пор, как была еще младше Клариссы.
Так что Клариссе не терпелось познакомиться с Дасти Холлидей.
Кларисса знала, что Дасти Холлидей ее поймет.
И Дасти Холлидей, Кларисса знала, сделала бы ее отца счастливым.
Однозначно и окончательно.
Нет, она не могла дождаться, чтобы познакомиться с женщиной с классным именем Дасти.
Она не могла... не могла... ждать.
* * *
На следующее утро после того, как она закончила дневники Дасти Холлидй, Кларисса спускалась вниз к завтраку и остановилась как вкопанная, когда услышала, как ее отец разговаривал по телефону: «Нет, Мерри, я ничего не слышал от Дасти. Все кончено».
Странно, ей казалось, что кто-то ударил ее кулаком в живот.
Как такое могло быть?
Она не знала, когда у них все началось, но предполагала, что не так давно, а когда она слышала, как ее отец разговаривал по телефону с Дасти, его голос становился мягким и приятным. И Дасти любила ее отца, очень сильно. Все, кто его знал, любили. А Кларисса еще даже не познакомилась с ней! Как такое могло быть?
Она стояла неподвижно и слушала, как ее отец продолжал: «Я не собираюсь это обсуждать». Затем последовала пауза: «Чувак, серьезно, не говори со мной об этом дерьме, ты сам не разобрался со своим с Мией». Еще одна пауза, затем более раздраженно: «Я сказал тебе, я был мудаком с ней три раза. В первый раз я был не в себе после похорон, а о последнем разе даже думать не хочу. Она ясно дала понять, что достаточно. Я звонил ей три раза. Она не перезвонила. Итак, закончили. У нее уже был один мудак, превративший ее жизнь в дерьмо сразу после смерти ее брата. Ей не нужен еще один».
Ее отец вел себя как мудак с Дасти? Этого быть не могло. Ее отец никогда не был мудаком, даже по отношению к их матери, а она это заслуживала.
И у Дасти был какой-то мудак, который превращал ее жизнь в дерьмо?
Клариссе это не понравилось.
Она уже повернулась на лестнице, когда ее отец продолжил: «Да, я говорил тебе, что она была той единственной. Проблема в том, что я все сделал так, что не стал тем, кто ей нужен. И, к сожалению, я живу в Бурге, она живет в Техасе. Мне нужно заботиться о детях, и у меня нет бабла, чтобы полететь туда к ней и «броситься на меч». И ей все равно не нужно это дерьмо. Если бы она была здесь, я приложил бы усилия и, возможно, пробился бы до нее. Но ее здесь нет».
Она жила в Техасе, вот почему они с ней не встречались, а папа разговаривал с ней по телефону.
А если бы она была здесь, папа мог бы ее вернуть.
Он обязательно бы пробился, Кларисса знала это.
Клариссе придется вернуть Дасти обратно в Бург.
— Дело сделано, чувак, отпусти это. И если ты перестанешь трепаться об этом, может я тоже смогу найти какой-нибудь способ отпустить это дерьмо, — закончил ее отец, и в его голосе не было радости. На самом деле, он казался совсем более не счастным, чем всю прошлую неделю.
Поэтому Кларисса теперь поняла, почему он так грустил и злился на самого себя. Также она поняла, почему и это тоже (частично).
И прежде чем Кларисса успела сообразить, что делает, развернулась, взбежала по двум ступенькам обратно в свою комнату. Затем вытащила дневники Дасти из-под матраса и засунула их в свою сумку с учебниками.
Затем она глубоко вздохнула и побежала обратно вниз, на этот раз крикнув:
— Привет, пап! — чтобы он знал, что она идет.
* * *
Финли Холлидей стоял у подножия лестницы и смотрел в дальний коридор на свою маму, которая стояла у раковины на кухне. Она не двигалась. Просто смотрела в заднее окно, и он знал, что она ничего там не видит. Он знал это, потому что она часто так стояла. Он пугал ее, когда подкрадывался к ней множество раз за последние несколько недель.
Она была совершенно потерянной.
И это его не удивляло.
— Ваша мама, она особенная, — так много раз говорил ему отец, что он сбился со счета. — Вот почему Бог дал ей кучу мужчин — меня, тебя и твоего брата. Особенным девушкам, таким как твоя мама, нужна куча мужчин, чтобы они присматривали за такими, как твоя мама. Это наша работа, всех нас, заботиться о вашей маме.
Папа не возражал и заботился. Фин знал, что папа считал, что его жена «особенная», это было мило. Он знал это, потому что, когда она становилась глупой или роняла что-нибудь, как делала постоянно, или вела себя так, будто наступал конец света, или говорила что-то глупое, стеснялась в компании и не могла подобрать слова, его отец всегда смеялся. Потом хватал ее и целовал. И она переставала краснеть и выглядеть испуганной, улыбалась ему.
Без папы она не могла справиться со многим.
Полностью не могла.
И бабушка с дедушкой, папины родители, и бабушка с дедушкой, мамины родители не помогали. Вертелись вокруг нее, будто она была раненой птицей или чем-то в этом роде. Если нашел раненую птицу, то сломал ей шею и покончил с этим дерьмом. Он видел, как его отец дважды в своей
