— Это мой секрет.
Он еще раз смерил ее взглядом. Такой ответ ему совсем не понравился.
— Вы хотите работать здесь? Тогда научитесь уважать начальство.
Кори покачала головой:
— У меня есть своя система. И если ваши продавцы хотят изучить ее, пусть ходят за мной и наблюдают, как я работаю.
Она дерзко улыбнулась. Менеджер был та еще скотина, но вовсе не дурак. И не из тех, кто станет резать курицу, несущую золотые яйца. Он наверняка сумеет оценить ее нахальство и деловую хватку.
— Ну хорошо, — сдался он. — Мы берем вас с испытательным сроком в одну неделю. Нам нужна девушка-продавец. Но учтите: никакого фиксированного оклада, только комиссионные. Никаких льгот и пособий. Без официального оформления. Платить за вас налоги нам совершенно ни к чему. И с вами постоянно будет работать напарник. Согласны?
— Согласна.
Он протянул ей руку:
— Джо Рикко-младший.
— Кори Свенсон.
Они обменялись рукопожатием.
— Вы, случайно, не знакомы с Джеком Свенсоном? — небрежно спросил Рикко.
— Нет. А в чем дело?
— Он раньше работал на вашем месте.
— Нет, не знаю такого. Свенсон — распространенная фамилия. Вы, наверное, слышали про «Телеужин»?[63]
— Так значит, вы их родственница?
Кори засмущалась:
— Только никому не рассказывайте. Пусть все думают, что я работаю, чтобы не умереть с голода.
Ее признание произвело впечатление на Рикко-младшего. Очень сильное впечатление.
32
Юноша сидел за столом и ел хлеб с маслом и джемом. Никогда в жизни он не пробовал ничего чудеснее. А еще восточная женщина дала ему колбасы — он много раз видел, как брат ел колбасу, но сам всегда лишь глотал слюни, представляя, как это должно быть вкусно. Медленно пережевывая и наслаждаясь невероятной сладостью джема, юноша думал о своем новом имени — Тристрам. Имя звучало немного странно, и он мысленно повторял его, пытаясь привыкнуть. Тристрам. Тристрам. Это казалось почти чудом — иметь собственное имя. Он даже не мечтал о такой возможности. А теперь без особых хлопот получил его.
Он откусил еще раз и посмотрел на отца. Отец немного пугал его: спокойный, холодный и отстраненный, совсем как они. Те, кто так часто его наказывал. Но еще Тристрам понимал, что отец — сильный, хороший человек, и чувствовал себя рядом с ним в безопасности. Впервые в жизни он был уверен в том, что ничего плохого не случится.
В комнату вошел другой мужчина. Большой, мускулистый и молчаливый. Как те, что наказывали его. Тристрам осторожно, краем глаза, следил за вошедшим. Он привык смотреть и слушать тайком, не показывая виду. Они наказали бы его, если бы догадались, что он наблюдает за ними или прислушивается. Он давным-давно научился скрывать эту привычку, и не только ее. Чем меньше на него обращали внимание, тем лучше. Он всегда старался оставаться незаметным. Другие не были такими осторожными. И многие из них уже мертвы. А он выжил благодаря своей осмотрительности.
— Присаживайтесь, Проктор, — сказал отец другому мужчине. — Хотите кофе?
Мужчина не двинулся с места:
— Нет, спасибо, сэр.
— Познакомьтесь, Проктор, это мой сын Тристрам. Тристрам, это Проктор.
Тристрам удивленно поднял голову. Он не привык к тому, чтобы его выделяли, называли по имени и представляли другим людям. Обычно это заканчивалось побоями… или чем-то еще более ужасным.
Мужчина едва заметно наклонил голову. Он казался безразличным. И это полностью устраивало Тристрама.
— За вами следили? — спросил отец мужчину.
— Я этого ожидал, сэр, и я это заметил.
— Нужно доставить Тристрама в особняк на Риверсайд-драйв. Там намного безопаснее. Пройдете, конечно же, с черного хода. Я поеду на другом автомобиле и постараюсь отвлечь их. Полагаю, вы знаете, как действовать.
— Разумеется, сэр.
— Не будем тратить время впустую. — Отец повернулся к Тристраму и строго, но не злобно сказал: — Заканчивай завтрак, Тристрам.
Юноша проглотил оставшийся кусок хлеба и допил кофе. Он никогда не пробовал такой восхитительной пищи и надеялся, что там, куда его отвезут, будет не хуже.
Вместе с отцом и другим мужчиной он прошел по нескольким извилистым коридорам и остановился возле неприметной деревянной двери. Палец на ноге начал болеть, но Тристрам изо всех сил старался не хромать. Если отец подумает, что рана слишком тяжелая, то может бросить его здесь. Он видел такое много раз.
Они вошли в совершенно пустое помещение с запертым на замок люком в полу и мотком троса рядом с ним. Отец отпер замок, поднял крышку и посветил фонарем вниз. Тристрама внезапно пронзил страх — ему частенько приходилось сидеть в подвалах с точно таким же люком. Но затем он разглядел внизу небольшую комнату с комодом и диваном и выстроившимися в ряд на столе диковинными аппаратами, от которых к стене тянулось множество проводов.
Отец сбросил вниз конец веревочной лестницы и передал фонарь мужчине по имени Проктор.
— Когда будете выходить через задний ход, держите мальчика рядом с собой. Пройдите по Двадцать четвертой улице, затем поверните на Семьдесят вторую и внимательно осмотритесь. У тротуара будет стоять подержанная «хонда-сивик». Убедитесь, что за вами никто не следит, и садитесь в нее. Я встречусь с вами в особняке через несколько часов.
Пендергаст обернулся к юноше:
— Тристрам, ты поедешь с Проктором.
Тристрам снова ощутил приступ страха:
— А ты не поедешь?
— Он будет охранять тебя. А я приеду немного позже.
Юноша на секунду застыл в нерешительности, обреченно вздохнул и начал вслед за Проктором спускаться по веревочной лестнице. Он должен поступать так, как ему приказано. И тогда, возможно, — как это случалось прежде — он останется в живых.
Два часа спустя Проктор с юношей сидели в большой, тускло освещенной библиотеке особняка на Риверсайд-драйв, дожидаясь приезда Пендергаста. Проктор всегда ощущал себя солдатом, исполняющим приказы. Точно так же он думал сейчас, пусть даже этот странный мальчик был сыном Пендергаста. Он действительно внешне очень походил на отца, но в характере и поведении не ощущалось ничего общего. Проктору никто ничего не объяснял, но он и не требовал объяснений. И все-таки из всех сюрпризов, каких он много повидал на службе у Пендергаста, этот был самый неожиданный.
Поначалу мальчик был замкнут, испуган и молчалив. Но как только они добрались до особняка и стало ясно, что Проктору можно доверять, он немного расслабился и за последние полчаса извел спутника своим любопытством. На странном, с заметным акцентом, английском он спрашивал обо всем — книгах, коврах, картинах, демонстрируя при этом поразительную неосведомленность о самых простых вещах. Он никогда не видел телевизора, не знал, что такое компьютер и радио, не слышал никак песен, за исключением нескольких старых немецких песен, таких как «Horst Wessel»[64]. Постепенно Проктор выяснил также, что мальчик никогда не был в ресторане, не плавал в бассейне, не играл, не имел друзей и домашних животных, не пробовал мороженое, не знал свою мать, не катался на велосипеде — и, вероятно, до сегодняшнего утра не ел горячей пищи. Казалось, его личность только начинает формироваться после многолетнего сна, как цветок, раскрывающийся под первыми лучами солнца. Было несколько коротких вспышек раздражения и непослушания, но в остальное время мальчик выглядел ужасно испуганным — боялся, что его поймают, опасался чем-нибудь рассердить Проктора, просто привлечь к себе внимание. Он казался крайне подавленным и пассивным. И Проктор не мог не задуматься о том, откуда он приехал в Нью-Йорк, а главное, кто и как его воспитывал.
Двойные двери отворились, и в библиотеку бесшумно вошел Пендергаст.
Тристрам тут же встал с возгласом:
— Отец.
Пендергаст отстранился, словно бы даже защищаясь.
— Можешь не вставать, Тристрам, — сказал он и повернулся к Проктору: — Какие новости?
Юноша послушно сел на место.
— На этот раз, похоже, за нами не следили, — ответил Проктор. — Я сделал все от меня зависящее.
Пендергаст кивнул, подошел к Тристраму и сел на соседний стул:
— Мне необходимо узнать подробности. О том месте, где ты вырос, — о Нова-Годой.
Тристрам поморщился:
— Я попробую.
— Опиши мне его, пожалуйста.
— Опиши? — смущенно повторил юноша.
— Объясни, что это такое. Здание? Город? Поселок? На что он похож? Как туда добраться?
— Понятно. Но я мало знаю: нас, плохих близнецов, держат под охраной. Мы не можем ходить, куда захотим.
На лице юноши появилось обеспокоенное выражение, словно он боялся огорчить отца своим ответом.
— Просто расскажи все, что ты о нем знаешь. Все, что видел.
