Погожим ясным утром один из скалби бочком перемещался по полному блох песку и бесцельно добил клювом все подряд — в надежде на то, что галька и выкинутые на берег деревяшки за ночь превратились в съедобные. Скалби по личному опыту знали, что практически все становится съедобным — главное, чтоб вылежалось подольше. Птица подскочила к какой-то куче, валяющейся у линии прилива, и неуверенно долбанула ее клювом.
Куча застонала.
Скалби поспешно отпрыгнул и обратил свое внимание на куполообразный камень, лежавший рядом с кучей. Птица была абсолютно уверена, еще вчера камня, как и кучи, здесь не было. Скалби прицелился и клюнул.
А камень в ответ высунул голову и произнес:
— Отвали, тварь поганая.
Скалби снова отскочил, а потом, поднапрягшись, исполнил какой-то бегущий прыжок на кучу выбеленного солнцем плавника, являвшийся на самом деле самым близким к полету движением, которым когда-либо утруждают себя скалби. Ситуация улучшалась. Раз этот каменюка живой, значит, в конце концов он станет мертвым.
Великий Бог Ом подполз к Бруте и принялся толкать его в голову панцирем. Юноша снова застонал.
— Просыпайся, парень. Солнце уже высоко. Ать-два. Все уже на берегу, кто хотел на нем оказаться.
Брута открыл один глаз.
— Что случилось? — спросил он.
— Ты жив, вот что случилось, — ответил Ом.
«Жизнь похожа на иссушенный берег, — вспомнил он. — А потом ты умираешь».
Брута поднялся на колени.
Есть берега, которые немыслимы без ярких зонтиков.
Есть берега, которые подчеркивают величие моря.
Но это берег нисколечко не походил на них. Это была лишь голая кромка, на которой земля встречается с океаном. На линии прилива валялись выбеленные солнцем и ветром кучи плавника. Воздух вибрировал тучами неприятных насекомых. Запах предполагал, что где-то что-то давно сгнило — причем даже скалби не смогли это отыскать. В общем, берег был не из приятных.
— О Боже…
— Это все лучше, чем утонуть, — подбодрил его Ом.
— Не знаю. — Брута осмотрел берег. — Здесь есть питьевая вода?
— Вряд ли, — ответил Ом.
— Урн в главе V, стих 3, говорит, что даже из самой сухой пустыни ты умеешь извлечь живительную влагу, — вспомнил Брута.
— Это своего рода художественная вольность.
— Так ты этого не можешь?
— Нет.
Брута снова поднял взгляд на пустыню. За линией плавника и редкими кочками травы, которая, казалось, умирала в процессе своего роста, громоздились бесконечные барханы.
— В какой стороне Омния? — спросил Брута.
— А нам нужно в Омнию? — усомнился Ом.
Брута пристально посмотрел на черепашку, после чего решительно поднял ее с земли.
— Кажется, туда, — сказал он.
Ом отчаянно задрыгал лапками.
— Тебе так хочется в Омнию? Зачем?
— Не хочется. Но я все равно пойду туда.
* * *
Солнце висело высоко над побережьем.
А может, и не висело.
Содержащиеся в его голове свитки продолжали протекать, и из них Брута почерпнул кое-какую информацию о небесном светиле. Эфебы всегда интересовались астрономией. Эксплетий доказал, что диаметр Диска составляет десять тысяч миль. Фебрий отобрал рабов, у которых голоса погромче, и, расставив их по всей стране, доказал, что свет распространяется примерно с такой же скоростью, что и звук. Ну а Дидактилос сделал вывод, что в таком случае солнцу, для того чтобы пройти между слонами, необходимо преодолевать тридцать пять тысяч миль каждый день, или, говоря другими словами, скорость светила должна вдвое превышать скорость его света. Это означало, что человек видит то место, где солнце некогда было, — за исключением двух раз в день, когда оно само себя догоняет, что, в свою очередь, означает, что солнце по своей сути является сверхсветовой частицей — тахионом, или, как обычно называл его сам Дидактилос, сволочью.
Было по-прежнему очень жарко. Над безжизненным морем повисла рябящая дымка.
В прибое, накатывающем на берег, бултыхались куски дерева.
Брута устало тащился вперед, по направлению к какому-то черному пятну, которое смутно вырисовывалось в дрожащем воздухе, — единственная тень на сотни и сотни миль. Даже Ом перестал жаловаться. Было слишком жарко.
Юноша упрямо шел вперед, не сводя глаз со странного феномена — из-за жуткой жары голова напрочь отказывалась работать. Для него это пятно, то сужающееся, то расширяющееся в вибрирующей дымке, было не более чем ориентиром в мире оранжевой жары.
Однако, когда он подошел чуть ближе, пятно приняло очертания Ворбиса.
Мысль об этом довольно долго просачивалась в разум Бруты.
Ворбис.
Без рясы. Которую, наверное, сорвало. В одной фуфайке. Сплошь утыканной гвоздями. Одна нога. Вся в крови. Вся изодранная. Ворбис.
Ворбис.
Брута упал на колени. На линии прилива гнусно каркнул скалби.
— Он еще… жив, — прошептал Брута.
— Очень жаль, — сказал Ом.
— Мы должны помочь… ему.
— Ты абсолютно прав, — согласился Ом. — Отыщи камень побольше и проломи ему голову.
— Нельзя же его здесь бросить.
— Еще как можно, сам увидишь.
— Нет.
Брута подсунул под дьякона руку и поднял Ворбиса. С несколько заторможенным удивлением юноша осознал, что Ворбис почти ничего не весит. Ряса дьякона скрывала тело, которое на самом деле представляло собой обтянутый кожей скелет. Брута мог бы сломать его голыми руками.
— А как же я? — заныл Ом.
Брута забросил Ворбиса на плечо.
— У тебя целых четыре ноги.
— Но я — твой Бог!
— Знаю.
Брута потащился по берегу дальше.
— Ты что такое удумал?!
— Дотащу его до Омнии, — еле ворочая языком, ответил Брута. — Люди должны знать, что он натворил.
— Ты рехнулся! Точно сбрендил. И ты рассчитываешь добраться до Омнии? С ним на плече?
— Ничего я не рассчитываю, но попробую.
— Ты! Ты! — Ом яростно замолотил лапкой по песку. — В этом мире живут миллионы людей, и угораздило же меня связаться именно с тобой! Болван! Тупица!
Брута постепенно превращался в призрачный силуэт…
— Все! — орал Ом. — Не нужен ты мне. Думаешь, я так в тебе нуждаюсь? Размечтался! Я найду себе другого верующего! Нет проблем!
Брута исчез.
— Я бегать за тобой не буду! — крикнул Ом.
Брута тупо смотрел, как по очереди передвигаются его ноги.
Думать он уже не мог. В его прожаренном знании мелькали только бессвязные образы и отрывки воспоминаний.
Сны. Картинки в голове. Коакс написал о них целый свиток. Суеверные люди считали сны посланиями самого Господа, а на самом деле их создавал человеческий мозг, отрыгивал в процессе сортировки и запоминания пережитого за день. Брута никогда не видел снов. Разве что иногда случались временные провалы, пока мозг запоминал. Брута запомнил свитки. Знания без учения…
Сны…
Бог. Богу нужны люди. Вера — это пища богов. Но еще богам нужна форма. И боги становились такими, какими их представляли люди. Вот почему Богиня Мудрости носила пингвина. Подобное могло случиться с любым богом. Хотя должна была быть сова. И все об этом знали. Но плохой скульптор, который никогда не видел сову, загробил статую. Однако веру не остановишь — вот и вышло так, что в товарищах у Богини Мудрости оказалась птица, которая постоянно ходит в вечернем туалете и воняет рыбой.
Ты придаешь богу форму, словно лепишь его из глины.
Как утверждал Абраксас Агностик, боги частенько заменяют вам отца. Бог становится огромной бородой в небе, потому что именно так выглядел ваш отец, когда вам было три годика.
Абраксас жив-здоров… Эта мысль резко и отчетливо проявилась в той части мозга, которую Брута все еще мог считать своей. Боги только поощряют атеистов — если, конечно, ваш атеизм основательный, горячий, пламенный, такой, как у Симони. Настоящий атеист посвящает неверию всего себя без остатка, всю свою жизнь он люто ненавидит богов за то, что они не существуют. Твердокаменный атеизм, сравнимый со скалой. Это все равно что вера…
Песок. Основная составляющая пустыни. Кристаллы камня, из которых вылеплены барханы. Гордо Цортский утверждал, что песок — это останки гор, однако Ирекс доказал, что песчаник — это камень, состоящий из спрессованного песка, значит, песчинки на самом деле прародители гор…
Каждая песчинка — маленький кристалл. Она растет…
Растет…
Брута наконец перестал падать и замер на песке.
— Отвали, тебе говорят!
Скалби не обратил на гневный окрик ни малейшего внимания. Это было интересно. Ему предстояло увидеть новые участки песка, которые он никогда не видел прежде, а кроме того, была перспектива, вернее даже уверенность, что в конце пути его ждет сытная еда.
Он поудобнее устроился на панцире Ома.
Ом полз по песку, периодически останавливаясь, чтобы в очередной раз рявкнуть на непрошенного пассажира.
Брута прошел здесь.
Но впереди, как остров из моря, из песка торчала скала, протянувшаяся до самой кромки воды. Мальчишка вряд ли смог бы перелезть через нее. И правда, следы на песке повернули вглубь суши, в пустыню.
