Что было после, он помнит смутно. Помнит только, что, по очереди, на смерть схватывался с самыми отважными быками. Но разве могли они, безрогие, равняться с ним. Он резал их рогами с первых же ударов и в беспредельной ярости не знал пощады…
Маралухи покорно признали его вожаком.
Три быка остались мертвыми с пропоротыми в нескольких местах боками, а остальные долго заживляли раны.
Люди толпами съезжались в сад, шумели, ловили больных и лечили. Было столько хлопот! А молодой марал хозяйничал, не подпуская к стаду никого…
Вот было лето!
Семилеток все стоял на холмике и слушал.
Ночь проходила быстро.
Скоро свет. А только забелеет утро, люди встанут и придут с веревками.
Но он не дастся! Нет! Он помнит старое.
IV
Холодной сыростью тянуло из щелей. Трава намокла под росой и тяжело поникла. Горы спали. Стихли звуки ночи. Только свежий ветер налетал откуда-то стремительным порывом, чтобы всколыхнуть заснувшие вершины пихт и снова замереть.
За стеной едва краснели потухающие угли. Там было тихо, словно люди притаились.
Но вот восточные вершины гор слегка обрисовали в небе свои контуры, а резко ломанная линия шпилей на западе все больше стала розоветь. Светлеющее небо медленно тушило огоньки мерцавших ночью звезд. Утро приближалось. Вот уже ясно видны чудовищно высокие стволы многостолетних лиственниц и все резче вырисовываются углы нависших над маральником утесов. Кое-где перепорхнули серенькие птички.
Еще несколько мгновений — брызнут яркие лучи по снеговым вершинам и разбудят землю.
Но за стеной, у догоревшего костра, проснулись раньше.
Быстро повскакали мужики. Озябшие, продрогшие, они суетливо одевались и, наскоро умывшись в речке, разбирали седла. Молодые мужики и парни как-то незаметно очутились в нижней части сада. Там они проворно взнуздывали отдохнувших лошадей и торопливо их седлали.
Звери, чутко слушавшие каждый шорох, инстинктивно потянули в самый дальний угол. Охваченное жутким беспокойством, стадо жалось к лесу. Старые быки подолгу смотрели вниз и, сильно вытянувши шею, злобно фыркали в пространство.
Долго стояли так, сгрудившись. Внизу было тихо. Казалось, что люди ушли. Но вот за ближними кустами появились всадники. Стадо метнулось в сторону и сейчас же передние круто повернули назад: там, на горячей лошади, сидел хозяин.
Семилеток отделился, прыгнул влево, вправо и вдруг выскочил за круг.
В ушах его звонко гудел ветер, рассекаемый рогами, а он несся к речке, в чащу. Он ясно слышал топот и пронзительные окрики, но не смел оглянуться.
Вот ближе, ближе!.. Забегают сбоку… Где укрыться?.. Это за ним погнались… Все за ним пошли…
С разбегу Семилеток смело перепрыгнул через речку, и пока там лошади бродили по слизким валунам, он успел уйти далеко.
Но перед ним опять стена.
Остановился на мгновение, только на мгновение, а сзади уже топот.
Снова ринулся, не разбирая ни кустов, ни косогоров.
По сторонам мелькают то корявый ствол, то жидкий куст, то встают на дороге густые заросли черемухи, малины, можжевельника. Марал несется напролом. Боярышник стегает его иглами, до крови обдирает кожу, а в буреломе ноги больно бьет сучками. Но только бы уйти.
Неужели он опять поддастся? Разве хуже стали ноги? Разве нет в них прежней силы?
Вот сейчас бы в поле, в лес!..
Далеко отстали всадники. Марал немного задержался. Но наперерез ему галопом вынеслись из лесу трое. Семилеток едва увернулся.
Что это?.. Он разглядел на лошади Саньку… Санька ловит его!..
Горькая обида сжала сердце. Прежде Санька над ним плакал, когда он оставлял рога в руках хозяина. А вот теперь и этот сел на лошадь.
Нет, уйти надо, уйти!..
Крепок и силен был молодой марал. Неутомимо рыскал он по саду, ловко ускользая от загонщиков.
В одном углу маральника был устроен загон. Устье его было настолько широко, что только опытный, привычный глаз мог различить предательскую западню. Постепенно суживаясь под гору, загон кончался рукавом, забежавши в который, марал не мог повернуться.
Семилеток знал об этой западне и обегал далеко, стороной…
Прошло много времени. Уже над дальними горами встало солнце, уже обсохла трава и в перелесках звонко пели утреннюю песню птицы, а марал все бежал и бежал.
От него в испуге сторонилось стадо. Страшен был зверь, уходящий от погони. Глаза его, налитые кровью, были широко открыты и горели злым, сухим огнем. Он не успевал переводить дыхание и только отрывисто всхрапывал.
И он, и лошади, измученные скачкой, умеряли бег.
Но всадники сменили лошадей, и не устоял марал против свежих скакунов.
Он не мог уже так быстро скакать с берега на берег. Дыхание захватывало. Высохший язык распух и часто попадал на зубы. Острыми ножами резало в боках.
Последние силы напрягал Семилеток.
Глаза уже видели плохо. Он только смутно чувствовал направо от себя бесконечную изгородь и несся вдоль нее. Наседавшие лошади дугой охватили его, прижимая к стене. И вдруг он с ужасом заметил стену слева.
Поймали!
Стены быстро сошлись. Ему казалось, что их сдвинул кто-то. Семилеток бешено рванулся в глубь загона и, сильно ударившись о поперечное звено, осел. Поймали!
Вместе с тем, как он остановился, пропала сила и сознание. Подсеклись дрожащие ноги. Марал упал. Упал, как труп.
В загон сбежались люди. Кто-то крепко налег ему на шею, а по ногам забегала шершавая веревка, сильно стягивая их узлом. Не было сил шевельнуться. Свет погас. Его сменила тьма. Она густой завесой отделяла солнце и жизнь, заглушая боль в груди и усыпляя сердце.
Люди бегали, шумели. Они трогали его голову, щекотали в носу, а хозяин метался и кричал:
— Воды, воды! Воды скорее несите!
Ему вторили:
— Воды!
Студеной, обжигающей струей хлынула вода по голове. Еще и еще. Воду лили на голову, на бока, низко наклонялись над дрожащим трупом и снова лили.
Медленно рассеивалась тьма, но сознание вернулось быстро.
Долго лежал Семилеток. Силы понемногу возвращались.
Семилеток вдруг рванулся, вскидывая голову. Но крепко связанные, ноги подвернулись под брюхо и он стукнулся зубами в землю. Рванулся еще и опрокинулся на правый бок. Сейчас же на спину и голову насели мужики. Глаза ему закрыли тряпкой. Чье-то жесткое колено придавило ноздри.
Всю проснувшуюся силу напрягал марал, чтобы сбросить людей, но они впились в него, как волки. Те, что сидели на нем, щемили кожу стальными пальцами, а один держал за уши.
И все это — погоня, бешеная скачка и усталость — все забылось, все потухло, когда ржавая, скрипучая пила скользнула по рогам. Нестерпимой болью отозвался во всем теле этот скрип. Марал судорожно передернулся и глухо взревел. От бессилия или от испуга из груди вырывался отрывистый храп. А хотелось крикнуть полной грудью и всю злобу вылить в этом крике.
Острые зубцы проворно рвали мягкий рог. Сперва один, потом другой. Двумя горячими фонтанами хлестнула кровь. Но к оставшимся пенькам прилипли ртами двое из сидевших на спине. Они громко глотали кровь, не успевали ее проглатывать и захлебывались. Напившись, от стали и сейчас же на кровавые пеньки умелыми руками наложили тряпки с глиной.
Нервной мелкой дрожью вздрагивал марал, но не было огня сопротивления. Он не слышал даже, как ему распутывали ноги. Все лежал и вздрагивал.
С глаз вдруг сдернули повязку и крепко хлестнули кнутом по спине. Марал, оглушенный ударом, вскинул голову и неожиданно для самого себя поднялся на ноги Опять удар — и Семилеток молнией мелькнул через услужливо раздвинутые жерди в сад.
Выскочил, сделал два круга, мотая непривычна легкой головой, и в тупом недоумении остановился перед кучкой мужиков. Мужики смотрели на него в просветы изгороди, тыкали руками в воздух и, громко смеясь, что-то кричали друг другу.
А Санька! Санька поднял с земли тяжелые рога, вышел с ними в сад и, широко расставив ноги, показал маралу. Семилеток замер.
Кровь снова хлынула через повязку, потекла по голове в глаза и в рот, обильно капая на землю.
В гордом сердце вспыхнула пожаром злоба. Дикий, рвущий душу рев раздался по горам.
Семилеток прыгнул в бешенстве на Саньку, стиснул потное лицо зубами и, с силой отбросив, стал наносить жестокие удары острыми передними копытами. Санька неуклюже подбросил ноги и уткнулся головой под кочку, а Семилеток рвал на нем рубаху и, забывая, что рогов уже нет, бил под бока кровавым лбом…
Он не слышал, как хозяин, подбежавши сзади, всадил ему в спину по самый черень широкий тяжелый топор…
Когда подоспели загонщики, перед ними на утоптанной траве лежала окровавленная туша. Алексей с безумными глазами, молча, тянул Саньку из-под брюха марала. А марал лежал грузно на маленьком теле, будто не хотел расстаться с другом.
