— Ах, государь! — послышался позади Карла X женский голос. — Надеюсь, что король не допустит неосторожность и не станет выходить!
— A-а, это вы, госпожа дофина!
— Разве король сам не позволил мне прийти?
— Верно… Так что вы, господа, предлагаете мне предпринять относительно происходящего, как только что выразился господин министр финансов?
— Государь! Вы знаете, что слышатся крики «Долой священников!»? — вставила свое слово герцогиня Ангулемская.
— В самом деле?.. Я слышал, как кричат: «Долой иезуитов!»
— Ну и что, государь? — не поняла дофина.
— Это не совсем одно и то же, дочь моя… Спросите лучше у его высокопреосвященства архиепископа. Господин де Фрейсину, будьте с нами откровенны! Крики «Долой иезуитов!» адресованы духовенству? Как вы полагаете?
— Я бы сделал различие, государь, — отвечал архиепископ, человек спокойный и прямой.
— А для меня, — поджав тонкие губы, возразила дофина, — различий не существует!
— Ну, господа, занимайте свои места, и пусть каждый выскажет по данному поводу свои соображения, — предложил, садясь, король.
Министры сели, и обсуждение началось.
XX
ГОСПОДИН ДЕ ВАЛЬСИНЬИ
Пока обсуждение (подробности и результаты его мы узнаем позднее) разворачивалось вокруг стола, покрытого зеленым сукном, за котором столько раз решались судьбы Европы; пока г-н де Маранд, рядовой вольтижёр 2-го легиона, возвращается к себе, за весь день не проронив ни слова одобрения или осуждения, по которому можно было бы судить о его политических пристрастиях, потом стягивает с себя мундир с торопливостью, свидетельствующей о его неприязни ко всему военному, и, как если бы его заботил лишь большой бал, что он собирается дать в этот вечер, сам руководит всеми приготовлениями к вечеру, — наши молодые герои, не видевшие Сальватора с тех пор, как он дал им последние указания перед смотром, поспешили, как и г-н де Маранд, сбросить форму; они собрались у Жюстена, как у общего источника, чтобы узнать, как им лучше себя держать в непредсказуемых грядущих обстоятельствах.
Жюстен и сам ждал Сальватора.
Молодой человек пришел к девяти часам; он тоже успел переодеться и снова превратился в комиссионера. Судя по испарине, выступившей у него на лбу, а также по высоко вздымавшейся груди, после возвращения со смотра он не терял времени даром.
— Ну что? — хором спросили четверо молодых людей, едва завидев Сальватора.
— Министры заседают, — отвечал тот.
— По какому поводу?
— Обсуждают, как наказать славную национальную гвардию, которая плохо вела себя.
— А когда станут известны результаты заседания?
— Как только будет какой-нибудь результат.
— Так вы можете пройти в Тюильри?
— Я могу пройти повсюду.
— Дьявольщина! — вскричал Жан Робер. — Как жаль, что я не могу ждать: мне надо быть на балу.
— И мне тоже, — сказал Петрус.
— У госпожи де Маранд? — спросил Сальватор.
— Да! — с удивлением отвечали оба приятеля. — Как вы узнали?
— Я знаю все.
— Однако завтра на рассвете вы сообщите нам новости, не правда ли?
— Зачем же? Вы все узнаете сегодня вечером.
— Мы же с Петрусом уходим к госпоже де Маранд…
— Вот у нее вы обо всем и услышите.
— Кто же нам передаст…
— Я.
— Как?! Вы будете у госпожи де Маранд?
Сальватор лукаво улыбнулся.
— Не у госпожи, а у господина де Маранда.
С той же особенной улыбкой на устах он продолжал:
— Это мой банкир.
— Ах, черт побери! — огорчился Людовик. — Я в отчаянии: и зачем только я отказался от твоего приглашения, Жан Робер!
— А теперь уже поздно! — воскликнул тот и вытащил часы. — Половина десятого! Невозможно…
— Вы хотите пойти на бал к госпоже де Маранд? — спросил Сальватор.
— Да, — кивнул Людовик. — Я бы не хотел в эту ночь расставаться со своими друзьями… Разве не должно что-то произойти с минуты на минуту?
— По-видимому, ничего не произойдет, — возразил Сальватор. — Но это не причина, чтобы вам расставаться с друзьями.
— Ничего не поделаешь, ведь у меня нет приглашения.
Лицо Сальватора осветила свойственная ему загадочная улыбка.
— Попросите нашего поэта представить вас, — посоветовал он.
— О, я не настолько вхож в дом… — запротестовал Жан Робер и едва заметно покраснел.
— В таком случае, — продолжал Сальватор, обратившись к Людовику, — попросите господина Жана Робера вписать ваше имя вот на этой карточке.
И он вынул из кармана отпечатанное приглашение, гласившее:
«Господин и госпожа де Маранд имеют честь пригласить господина… на вечер с танцами, который они дают в своем особняке на улице Артуа в воскресенье 29 апреля.
Париж, 20 апреля 1827 года».Жан Робер взглянул на Сальватора в удивлении, граничившем с изумлением.
— Вы боитесь, что узнают ваш почерк? — продолжал Сальватор. — Подайте-ка мне перо, Жюстен.
Жюстен протянул Сальватору перо. Тот вписал имя Людовика в приглашение, придав своему изящному аристократическому почерку более заурядный характер. Затем он протянул карточку молодому доктору.
— Но вы сказали, дорогой Сальватор, что сами вы идете не к госпоже, а к господину де Маранду? — спросил Жан Робер.
— Совершенно верно.
— Как же мы встретимся?
— Действительно, ведь вы-то идете к госпоже! — продолжая все так же улыбаться, сказал Сальватор.
— Я иду на бал, который дает мой друг, и не думаю, что на этом балу будут говорить о политике.
— Верно… Однако в половине двенадцатого, как только закончится выступление нашей бедняжки Кармелиты, начнется бал. А ровно в полночь в конце галереи, занятой под оранжерею, отворится дверь в кабинет господина де Маранда. Туда пропустят всех, кто скажет два слова: «Хартия и Шартр». Их нетрудно запомнить, не так ли?
— Нет.
— Вот мы обо всем и договорились. А теперь, если хотите успеть переодеться, чтобы в половине одиннадцатого быть в голубом будуаре, время терять нельзя!
— У меня в экипаже есть одно место, — предложил Петрус.
— Возьми Людовика! Вы соседи, а я дойду к себе пешком, — сказал Жан Робер.
— Хорошо!
— Итак, в половине одиннадцатого — в будуаре госпожи де Маранд, где будет петь Кармелита, — предупредил Петрус. — А в полночь — в кабинете господина де Маранда, где мы узнаем, что произошло в Тюильри.
И трое молодых людей, пожав руки Сальватору и Жюстену, удалились, оставив двух карбонариев с глазу на глаз.
