саперами. А мне сказали сидеть, держать ленту в том же положении, в котором я ее держу, не сдвигаясь ни на миллиметр, и, как я тебе сегодня, посоветовали «дышать шепотом». Я и сидела. Пару часов. И держала.
Ева снова замолчала. Орловский поднялся с места, шагнул к ней, подхватив на руки, выудил из кресла и шагнул к диванчику, сел на него и, устроив Еву боком на своих коленях, обнял ее двумя руками, прижал к себе и тихонько, успокаивающе пораскачивался вместе с ней и спросил:
– Сильно испугалась?
– Потом, когда все закончилось и мне объяснили, что причину, из-за которой эта етишкина канитель не жахнула, можно объяснить только чудом, и ничем иным. А когда дополнили впечатлений, разъяснив, какой разрушительной силы должен был произойти взрыв, если бы она все же жахнула, вот тогда-то я, что называется, «откатным» умом и испугалась всерьез, до не знаю чего, сильно испугалась, но не за себя, а за маму и монашек. Я же вроде упоминала, что у меня все хорошо обстоит с воображением.
– Тебе объяснили, кто заложил взрывное устройство? – спросил Павел.
– Да, объяснили. И весьма доходчиво, так что меня проняло конкретно. Это не просто ИГИЛ[1], и даже не просто радикальное его крыло, это еще хуже. Это диверсанты наивысшего пилотажа, класса и уровня, а от обычных радикальных исламистов их отличает то, что они прошли некий обряд умирания, что ли, на русский это перевести сложно, дословно будет что-то вроде «уже лежащий ликом на Восток». Так в Ираке хоронят умерших: роют яму типа небольшого колодца, а сбоку в нем выдалбливают узкую нишу в рост покойника, куда его закатывают и укладывают на бок, лицом к Мекке, на Восток. В случае с этими отморозками, проходя через этот обряд, они как бы умирают, уходят из жизни и перестают быть людьми, и потому не испытывают никакого страха, никакого сострадания и эмпатии. Такая элита элит терроризма: жестокие до… не знаю такого определения, сволочи конченые, психопаты, одним словом. Понимаешь, Ближний Восток не просто любит символизм, на нем строится большая часть их жизни, их эклектики и их метафизики. Символизм – это составная и чуть ли не главная часть их образа мышления, сознания и ментальности. И обряд тех тварей, он тайный, никто, кроме посвященных, не смеет к нему прикоснуться, и проходят его только «достойнейшие», по их меркам ценностей, избранные. Ленты, которые они используют, это не вызов и не демонстрация с целью запугать посильней, как поступают все террористы. Наоборот, они прячут их, это как послание и посвящение божеству, которого они почитают, и ленты должны погибнуть, исчезнуть вместе с объектом или вместе с исполнителем, который проводит операцию. Как, скажем, в том случае в монастыре, заряд был на неизвлекаемость, люди подняли бы обломки, и тогда рвануло бы, уничтожая и закопанную ленту. Так и здесь: пустой дачный поселок, темный дом, Митрич – тот никому в поселке не сдался и не интересен, кроме, может, его клиентов. Нашли бы его неизвестно когда, даже запаха бы не учуяли, поскольку окна-двери закрыты, свет не горит, мало ли куда хозяин уехал, он никому не докладывает. Они даже запирать за собой двери и калитку не стали. А зачем? А когда бы покойника нашли, он бы уже был в таком состоянии, что точно никто бы обыскивать его одежду не стал: умер человек от инфаркта, никому в таком случае на фиг не сдалось осматривать его вещи. А беспорядок в комнате? Ну, во-первых, не такой уж и беспорядок, это ты правильно заметил. То, что это был обыск, могут понять только специалисты. А так – мало ли, может, это вполне обычная для него обстановка, ну вот так человек живет, таков его стиль хозяйствования. И никто не станет привлекать специалистов, когда человек умер по естественной причине где-то в бебенях российской глубинки. Не убили же.
– Не убили, факт, – повторил за ней задумчиво Павел и задал вопрос в пространство: – Вот только почему они не ликвидировали Казбека? Решили, пусть будет еще одно подтверждение естественной смерти? Не рассчитали, что он выть начнет, как подорванный?
– Да, непонятный момент, – согласилась с ним Ева.
– А что на них написано? – задал следующий вопрос Павел.
– Никто, кроме посвященных в их круг, не знает. Буквы и вязь арабские, но нечитаемые, стороннему человеку кажутся набором символов, не более.
– А… – собрался было задать следующий вопрос Орловский.
Но вдруг Казбек, все это время так и продолжавший лежать в скорбно-смиренной позе, поднялся на лапы и издал какой-то горловой звук, не похожий ни на рык, ни на лай, и в этот же момент зазвонил смартфон Евы.
– Кажется прибыла тяжелая артиллерия, – вздохнув, достала она телефон из кармана куртки и ответила: – Слушаю, Константин Алексеевич.
– Там подошли мои коллеги из местного отделения, Ева Валерьевна, старшего зовут Игорь Юрьевич Колесин, – прояснил ей ситуацию Данич и описал оперативника: – На вид лет тридцати пяти, средний рост, стройная, спортивная фигура, короткая стрижка, зеленые глаза.
– Ага, – усмехнулась Ева, – очень информативное описание, подходящее парочке миллионам молодых мужчин нашей страны.
– Другие молодые мужчины не скажут вам, что прибыли по моему поручению, – напомнил ей Константин Алексеевич.
– Тоже верно, – согласилась с ним Ева.
– Покажите ребятам, к чему прикасались и где могли оставить свои следы, – давал указания фээсбэшник.
– Ни к чему не прикасались, – перебила его Ева, – были все время в перчатках. Только я снимала, чтобы проверить пульс на шее, и сразу же надела.
– Вот молодцы, – похвалил с чувством Данич и продолжил инструктаж: – Тогда, Ева Валерьевна, вы можете вместе с господином Орловским возвращаться к себе, но дом не покидайте пока. Дождитесь меня. Сниму с вас показания, поговорим, а там решим по обстановке.
– Понятно, – вздохнула тягостно Ева, обозначая тем самым неизбежную необходимость, – кстати, ребята ваши, кажется, уже у калитки стоят.
– Как поняли? – тут же переспросил деловито Данич.
– Казбек до этого лежал неподвижно и тихо все то время, пока мы здесь находимся, а сейчас поднялся и напрягся, – пояснила Ева.
– Понятно. Ладно, запускайте группу, – отдал очередное распоряжение Константин Алексеевич и прервал разговор, отключившись.
– Пошли запускать, – сказал Павел, слышавший весь их разговор, подхватил Еву на руки, поднялся с диванчика и поставил ее на ноги.
– Капитан Колесин, – представился парень, обнаружившийся с той стороны калитки, когда Орловский ее отворил.
Павел шагнул в сторону, пропуская Колесина… и тихо-беззвучно проследовавших за ним еще пятерых человек, которые несли с собой какие-то баулы и аппаратуру в кофрах и чехлах.
– О! – развеселилась Ева. – Прямо высадка
