— Ну давай! — спокойно согласился Максим.
Он спрятал письмо в карман брюк. Время свидания заканчивалось.
— Захочешь, приходи еще! Ты классный.
Максим довольно усмехнулся:
— Мне все девчонки говорят, что я классный!
«Еще бы, — подумала про себя Жанна, — понятное дело! Мы такие слова каждому клиенту говорим!» А вслух сказала:
— Ты для меня как кусочек родины. Звучит, наверное, пафосно. А как еще сказать? Мы здесь одичали уже в заточении. Нас же никуда не выпускают…
Она осекла себя на полуслове, поняв, что и так сказала слишком много.
Проводила клиента, улыбнулась на прощание, дежурно чмокнула его в щечку… Все как положено. От администратора не укрылись, конечно, красные глаза Снежаны и чуть припухший нос.
— В чем дело, детка? — слащавым голоском поинтересовалась она у девушки, когда за клиентом закрылась дверь.
— Все в порядке, — спокойно ответила Жанна.
— А глаза почему красные?
— Сперма попала, — спокойно соврала она. — Еле промыла. До сих пор щиплет.
— Зайди к медсестре. Пусть она закапает.
— Хорошо. — Жанна послушно повернула к врачебному кабинету.
«Врет сука! — бесстрастно подумала администратор. — Ну и черт с ней!»
Она посмотрела запись в журнале: на вечер к Снежане записан постоянный клиент Ганс.
— Снежана! — окликнула она девушку. — Через полчаса свидание с Гансом. Приходи в себя и за работу.
И как только за девушкой закрылась дверь в кабинет, передала сообщение на охрану:
— Усилить контроль за комнатой Снежаны.
— В каком аспекте? — уточники охранники.
— Связь с клиентами. При малейшем подозрении докладывать!
В служебном журнале появилась запись сменному администратору: «Есть некоторые сомнения в благонадежности Снежаны. Клиент русский. Представился как Макс. Думаю, что лучше его к Снежане не допускать».
Макс возвращался в свою гостиницу в некотором смятении. Плоть его была вполне удовлетворена, а вот с душой творилось что-то непонятное. Он ловил себя на мысли, что задумывается о совершенно дурацких вещах. Например, ищет разницу между понятиями «ласка» и «нежность». Или, наоборот, не разницу, а подтверждение того, что это одно и то же. И все же нет, видимо, не совсем одно и то же… Ласковая женщина… Нежная женщина… Какое-то различие он чувствовал, а объяснить не мог. Ласковая — это, скорее, та, которая что-то делает ласково, ну, к примеру, целует, обнимает… А нежность — это что-то глубже. Это во взгляде. В движении, в жесте… Это сродни любви, что ли…
Но не могла же эта Снежана полюбить его? Это же немыслимо! Тогда почему столько нежности в ней? Ничего себе сходил к проститутке! Никогда ничего подобного с Максом не происходило.
Девушка всю дорогу не выходила у него из головы. Он каким-то глубинным чутьем уловил ее печаль, тяжесть ее жизненной драмы. Толком ничего не зная о ней, он ощутил вдруг такое томление внутри, что невольно, пока шел, гладил левую половину груди, не замечая сам этого движения и боли-то в общем никакой не испытывая. Так, заныло что-то, затосковало…
И что-то еще, что-то еще беспокоило. Ах да! Записка! Надо бы прочитать. Хорошо, что вспомнил. А то Ленка любит по карманам шарить. Потом оправдывайся. Хлопот не оберешься!
Он развернул сложенный вчетверо листок бумаги, хотел прочесть на ходу, но буквы прыгали перед глазами и сердце ныло. Макс решил присесть и спокойно вникнуть.
«Дорогие мои! Прекрасные, самые лучшие на свете папа и мама! Вы даже не можете себе представить, как я люблю вас, скучаю, тоскую… Почему-то все время вижу вас вместе. Господи! Какое было бы счастье, если это действительно так.
Я жива, здорова! У меня все хорошо! За исключением того, что нет никакой возможности ни вернуться, ни даже связаться с вами. Если это письмо каким-то чудом попадет к вам, для меня это будет первым шагом к победе. Над обстоятельствами, над ситуацией!
Любимые мои! Не знаю как, не знаю когда, но я вернусь к вам! Искать меня бессмысленно. Я и сама не знаю, где нахожусь, но со мной правда все в порядке. Жанна».
И ниже — имена родителей, телефоны домашний, мобильные, адрес.
Макс сложил письмо и поискал глазами урну: «На кой ляд оно мне надо?! Сходил расслабиться называется! Надо же вляпаться в такую историю!»
Поднялся, подошел к мусорному баку, но… вспомнил широко открытые, полные слез глаза, тоску ее взора, нежность пальцев и передумал: «Ладно, уберу в водительские документы. Ленка никогда туда не заглядывает».
Андрей и Инесса вели совместное хозяйство, жили под одной крышей, объединенные общей бедой и единой надеждой. Но… что-то ушло из их когда-то искренних и теплых отношений. Казалось бы, они снова вдвоем, никто не мешает им наслаждаться обществом друг друга, а почему-то не стыковалось, не искрило…
Понятно, что потеря дочери угнетала обоих. Тем более что никаких известий от нее они вообще не получали. Только во сне приходила она то к отцу, то к матери, тянула к ним руки, рвалась, а шага никогда навстречу не делала. Так и стояли она друг против друга с протянутыми руками, но никогда так и не обнявшиеся… После этих ночей Инесса ревела целый день, Андрей ходил мрачный и седел день ото дня.
К гадалкам Андрей жене запрещал обращаться:
— Не смей! Не к добру это! Лучше в церковь сходи, а к гадалкам — не смей!
Но не очень-то Инесса слушала. Там на кофе погадает, тут на картах раскинет. По всему выходило — живая Жанна! Живая, здоровая! И вернется обязательно! Когда? Неизвестно. Ждите!
Инесса настолько погрузилась в процесс ожидания дочери, что про заболевание свое забыла вовсе. Она, правда, пила лекарства, продолжала делать какие-то процедуры. Но делала это, скорее, из-за обещания, данного дочери. Однако что-то, видимо, произошло. Инесса, сама того не зная, запустила механизм выздоровления и предпочитала о своем недуге не думать, не говорить, не прислушиваться к процессам, происходящим внутри нее. Короче, ничем и никак не подпитывать свою болезнь. И болезнь эта за ненадобностью, за невостребованностью стала потихоньку сжиматься, съеживаться в жалкий комочек и, похоже, приостановила свое развитие.
Болезни этой как будто обидно стало. Раньше ее холили-лелеяли, а теперь что? Поначалу даже просили о ней, молили, обращаясь к Всевышнему, потом о ней говорили, рассуждали, анализировали, подпитывая тем самым ее суть. Ей позволили проявиться в плохом самочувствии, в потере веса, в снижении жизненного тонуса… О ней справлялись, про нее расспрашивали. И вдруг — все! Кончились разговоры, ушло внимание, пропал интерес. Она — болезнь — оказалась брошенной, забытой, никому не нужной. На нее перестали обращать внимание, полностью игнорируя потребности в поддержании собственной значимости. А, ну раз так! Раз я никому не нужна, неинтересна, то и не надо!
