В некотором отдалении от лектора шептались двое.
– А бежать не п-обовали? – вывороченными губами выдохнул Огородников.
– Бесполезно, – гримасничал перед зеркалом Кривцов.
– Есть и-е-я.
– После… ночью…
Грузовик, привозивший в школу горячие обеды, выехал за ворота и, обдирая бока живой изгородью, покатил по узкой грунтовой дорожке в сторону шоссе. Шофер, русопятый парень, запел по-английски:
Sometimes I see her undressing for me…
Крышка одного из пустых баков осторожно приподнялась. Огородников прислушивался, не веря своим ушам. Но вот же:
She’s a soft naked lady love meant her to be,
and she’s movin’ her body so brave and so free,
if I got to remember that’s a fine memory.
Огородников постучал по крышке соседнего бака, откуда высунулась голова Кривцова. Теперь они вслушивались вдвоем. Словно почувствовав, что его пение есть кому оценить, шофер грянул припев с удвоенной силой, а Огородников боязливо подхватил такие знакомые слова, только по-русски, для Кривцова:
For I know from your eyes
and I know from your smile
that tonight we’ll be fine,
we’ll be fine,
we’ll be fine for a while, —
пел работяга, крутя баранку.
Ведь игривый твой взгляд
и твой смех говорят:
не на шутку бои
от зари до зари
нам с тобой предстоят, —
пел Огородников.
– Atta boy! [2] – одобрительно крякнул шофер и, высунув окно руку, изобразил двумя пальцами колечко, то есть «высший класс».
Дальше они горланили в две глотки, на разных языках, но с одинаковым чувством:
Помню, ты мне сказала тогда: «Не робей!»
Еще не было парочки в мире нежней,
ты была жеребенком горячих кровей,
высох я, по ночам трудясь, как муравей.
Припев подхватил Кривцов:
Но игривый твой взгляд
и твой смех говорят:
не на шутку бои
от зари до зари
нам опять предстоят!
Впереди показалась полоска шоссе. Вся троица распевала в полном упоении.
Я живу как отшельник в местечке глухом,
воздержанье давно соблюдаю во всем,
«Отче наш» регулярно твержу перед сном,
и тебя с нетерпеньем жду ночью и днем.
Тут-то и произошла авария. Забыв о дороге, шофер не заметил, что ему навстречу с шоссе свернула «Волга». Машины «поцеловались» – не то чтобы очень пламенно, а все ж таки передок легковушки помяло прилично.
От сотрясения оба бака качнулись вперед, затем, словно передумав, откачнулись назад, перелетели через низкий борт и, сделав в воздухе кульбит, стоймя вонзились в землю.
Первым после «поцелуя» пришел в себя водитель «Волги» доктор Раскин.
– Ты куда смотришь! – заорал он, выскакивая из машины. – Ты посмотри, что ты сделал, козья морда! Думаешь, тебе это так сойдет?
– Kozya morda, that’s you! Shoulda braked in time! [3] – в свою очередь заорал работяга.
– Ты слышал? – Раскин повернулся к пассажиру на переднем сиденье. – Нет, ты слышал?
Пассажир оказался Корнеевым, шефом Огородникова.
– Слышал, – сказал он, вылезая из «Волги». – Акцент, если не ошибаюсь, бостонский.
– Ты ваньку-то не валяй, – Раскин снова обрушился на работягу. – У меня свидетели! В суде русский язык сразу вспомнишь! Тоже мне… Уолт Дисней!
– Fuck you and your court, I have my own witnesses [4] . – Для пущей убедительности шофер-работяга пнул ногой один из пустых баков.
Между тем из легковушки выбралась Вера, а за ней – дочка Тина.
– Ах у тебя свиде-е-тели? – с неподражаемым сарказмом протянул Раскин и в свою очередь наддал бак ногой.
Из бака высунулся по грудь Огородников. После удара оземь глаза у него смотрели в разные стороны.
– Теперь это называется свидетели! – Раскин кулаком вогнал Огородникова обратно.
– Вы что, ненормальный? – вскричала Вера. – Это же мой муж!
– Точно. Олег, – подтвердил в некотором сомнении Корнеев.
– Это вы мне? – задохнулся от такой наглости Раскин. – Я пристраиваю вашего чокнутого мужа, и я же еще ненормальный?!
– Ага, пристроили, – подала голос Тина. – В помойный ящик.
– Who said it’s a garbage can? [5] – возмутился шофер. – Соусэм ослэпла?
Между тем из «Волги» выбрался последний пассажир – Лени́на Георгиевна, мать Огородникова, со словами:
– Сынок, сейчас… я их приемами кун-фу… меня в Китае научили…
За шумом перепалки никто не услышал фырчанья мотора, но вот подкатил рафик, и из него посыпались обитатели знакомой нам коммуналки. Они сразу взяли старушку Лени́ну в плотное кольцо и загалдели наперебой:
– По паспорту все одно не докажешь, а у меня, вона, дите разнополое!
– Псих, он и в Африке псих!
– Отступного дадим, только съезжай, а?
– Не соглашайся, Лени́на, не соглашайся.
– Китайская шпиёнка она, вон чего зашифровала-то!
– Отдайте… я интернационалистка… Олег, Олег!
Параллельно с коммунальной сварой на открытом воздухе и вполне независимо от нее продолжали выяснять отношения участники аварии.
– Ладно, Яша, не психуй, – примирительно говорил Корнеев, хлопая Раскина по плечу.
– И ты туда же? – кипятился Раскин. – Сначала я должен лечить от закидонов твоего приятеля, потом гробить машину из-за его жены, тоже хорошей невропатки, и я же еще – не психуй?!
– На себя посмотри, – не уступала Вера, – по тебе Кащенко давно плачет.
– Вы мне не тыкайте!
– Варвары хуже китайцев… я иду, Олежек, я иду, – пробивалась сквозь осадное кольцо Лени́на Георгиевна.
– Таких, как ты, докторов надо к койкам прикручивать, – наседала Вера.
– Right on! Tie’im up, that nut! [6] – подлил масла в огонь шофер.
– Ты еще тут… вальс-бостон! – вышел из себя Корнеев.
– Дурдом, – коротко высказалась Тина, явно поторопившись со своим заключением, потому что этим дело не кончилось.
В облаке пыли примчал мотоцикл, а на нем – Рик с Хорьком.
– Держите, – Рик протянул Вере молоток для отбивания мяса. – Хорек прихватил.
– Так общее же все… если мы на ней поженимся, – промямлил в свое оправдание Хорек.
И тут Огородников не выдержал. Голова его давно уже, как перископ, крутилась над баком, едва поспевая за всеми перипетиями многофигурного эндшпиля. И вот он не выдержал, засмеялся. И уже не мог остановиться.
Над соседним баком выросла голова Кривцова, вероятно, больше пострадавшего в момент жесткого приземления. Он тупо уставился на товарища, но тот так заразительно хохотал, так уморительно подпрыгивал в своей «супнице», что Кривцов тоже не выдержал, зашелся от смеха.
И вдруг все крики, как по команде, смолкли. Все таращились на этих двоих в некоторой тревоге: вот, дескать, окончательно свихнулись. Еще, не дай бог, окажутся буйными…
А эти двое тыкали в них пальцами и уже, кажется, икали от хохота. Давно им не было так весело. Может быть, еще ни разу в жизни.
1987Примечания
1
Здесь и далее использованы песни Леонарда Коэна, а также песня Саймона и Гарфанкела «Он был с приветом» в переводе автора.
2
Молодец.
3
Сам ты козья морда! Надо было тормозить!
4
Плевать я хотел на тебя и на твой суд, у меня свои свидетели.
5
Кто сказал, что это помойка?
6
Вот-вот! Прикрути этого придурка!
