Расходуя последние силы, пара лососей ударами хвостов роет в гальке на мелководье яму-воронку. В это убежище самка с перерывами, напрягаясь, роняет икринки, а самец поливает кладку молоками. Ямка закапывается, но тут же роется новая и процесс повторяется. Поскольку действует тут не одна, а множество пар, все мелководье представляет собою пространство с плеском и брызгами.
Но вот наша пара, закончив святое дело и отогнав хищников от гнезда, успокаивается и стоит, едва противясь теченью. Вид этих лососей жалок — все тело в гноящихся ранах, потемневшая кожа местами облезла, мышцы из розовых стали белыми, хвост измочален и похож на обтрепанный веник. Все, конец. Воля к жизни иссякла. Силы рыб покидают. Два-три дня они еще слабо сопротивляются течению, а потом оно их несет, прибивая к берегам речки. Через две недели после нереста лососи уже мертвы. Некоторые тонут, других уносит вода. Интерес истощенная рыба вызывает только у чаек. От нее отвернется медведь, и орлан не замедлит полет. Разве что голодная росомаха зимою сжует припорошенную снегом находку.
Много раз наблюдал я этот грустный конец лососей. На левом притоке реки Камчатки — Никулке — сделан снимок (внизу). К мертвой рыбе неприятно даже притронуться. Если много ее выносит на косу в какое-нибудь поселенье людей, то до самого снега в нем приходится зажимать нос от зловонья. Таков конец у лососей, у прекрасных рыб, гулявших по океану. Продолженье их жизни будет, но только в потомстве. Опять появятся крошечные мальки с остатком икринки на животе, опять будет медленный рост рыбешек в пресной воде и непременный уход в океан, чтобы снова сюда вернуться и умереть.
Этот круг бытия — закономерность природы. Ни одно живое существо не может избежать смерти. Но для лососей этот закон очень уж драматичен: дали жизнь новому поколенью и через две недели умри. Может быть, тут ошибка природы, какой-то сбой? Нет, как раз наоборот, на этом кругу мы явственно видим мудрость природы. Умирая, лососи смертью своей дают шанс укрепиться потомству. Умершую рыбу в кристально чистой воде «утилизируют» мелкие формы жизни — растеньица, незаметные нашему глазу животные организмы и даже заметные — жучки и козявки. Они служат питаньем личинкам лососей. Без начального звена в пищевой цепи лососи были бы обречены умереть сразу, как только покинут икринку — свою колыбель. Как в процессе эволюции жизни был запущен этот механизм, можно лишь размышлять.
И еще одна интереснейшая загадка. Каким образом лососи после четырехлетного скитания в океане находят место, где они родились (какую-нибудь безымянную речку или ручей) и почему стремятся именно к этому месту? На последнюю часть вопроса в общих чертах ответ существует. Все живое тяготеет к месту рожденья. Птицы, например, летят туда, где они появились на свет. Почему? Потому что место это, коль скоро оно дало возможность живому существу вырасти, возмужать, надежно (а неизвестное не ясно, чем обернется), значит, к родимому месту надо стремиться. Эта тенденция себя оправдала и стала законом. Другое дело, что каждый вид животных стремится к экспансии, к освоению новых пространств. Но этот процесс постепенный, под силу он уже утвердившимся в жизни. А сначала — скорее на родину! Где родился, там и годился.
Но как лососи находят «свою» речку или ручей, вырастая в громадном мире океанской воды? Давно замечено было исключительное обонянье у рыб, распознавание ими разнообразных запахов. Сопоставляя множество фактов, ихтиологи пришли к выводу: обонятельный анализатор по двум-трем молекулам вещества позволяет распознать запечатленные с рождения запахи «родной воды». Этот компас и ведет рыб. Экспериментируя, пробовали блокировать обонянье, и рыбы теряли ориентацию. Это подтвердило предположенье о «компасе».
Но особенно ярко доказал действенность этого механизма у рыб американский ихтиолог Дональдсон. Я встретился с этим уже немолодым ученым в 1975 году в Сиэтле. Местный университет специализирован на изучении жизни рыб. И вот что сделал тут старина Дональдсон. Он инкубировал лососевую икру в лаборатории и до того, как вылупятся личинки, поместил ее в университетский пруд, соединенный трубою с причудливым кружевом воды — окраиной океана. Через год, пометив рыбок (серебряная чешуйка с номером — на плавник), ученый открыл трубу — плывите! Маленькие лососи, гонимые инстинктом достичь океана, исчезли. Прошло четыре года. И однажды летом профессор стал внимательно следить за трубой. Можно представить его волненье, когда в пруд из трубы стали одна за другой вылетать рыбы с метками на плавниках. Для ученого такие минуты — событие в жизни.
Вообразим происшедшее. С запахом родного пруда в памяти мальки растворились в безбрежности океана и четыре года паслись в его водах. И вот пришло время вернуться на родину. Голова идет кругом, когда представишь задачу рыб — из океанских далей выйти к Сиэтлу, разобраться в кружеве протоков, каналов, заливов, у которых стоит этот город, и найти дорогу к трубе, ведущей в пруд. Фантастика!
Но эффект своего поразительного эксперимента профессор еще и усилил. Он взял икру у лососей, возвращавшихся в пруд точно 1 сентября, и проделал с нею ту же самую операцию. И что же? Теперь в начале учебного года студенты собираются на площадке у пруда и видят меченых рыб, летящих к месту, предписанному природой для их нереста.
Вот такие они, лососи — кета, горбуша, нерка, кижуч, чавыча, живущие в водах Тихого океана.
11.10.2002 — Казачья река
В великом романе Шолохова река является одним из главных героев. Вся жизнь казачества была связана с Доном. Исторически. Сюда, в необжитые места России, «утекало» по разным причинам много всякого люда. Одних преследовали царь и закон, других — крепостник-барин. Достигнув южных степных просторов, люди уже не боялись преследованья. «С Дона выдачи нет» — таковы были правила отношений с северной властью, так сформировалось сословие, «державшее в одной руке ружье, а в другой соху». Оберегавшие границы государства люди за привилегии в пользовании землей и реками «жили вольно», но обязывались поставлять в регулярную армию специфическое войско — являться на службу за свой счет «конно и оружно».
Для сословия казаков Дон был «Батюшкой», вся их жизнь была привязана к реке, к ее притокам, к полям над Доном, к пойме, дававшей сено, и к рыбным ловам. Вся поэзия степной жизни опоясана синим руслом воды, текущей из Подмосковья на юг. Все у казака, от купанья в реке коней до многих житейских нужд и песен, было связано с Доном.
Об этом мы говорили с Александром Михайловичем Шолоховым — внуком писателя, молодым, энергичным, умным организатором музея-заповедника памяти его знаменитого деда. В музее была экспозиция, где показывали экспонаты из дома Шолоховых, связанные со страстью Михаила Александровича охотиться и рыбачить, — лодки, болотные сапоги, ружья, удочки. Внук решил взглянуть на экспозицию шире: показать привязанность к Дону и его притокам — приметную часть жизни казачества. Идея эта весьма плодотворна и будет понятна читателям «Тихого Дона».
Дон является символом бытия для жителей этих мест. Сама река была водной дорогой, правда, не быстрой. Но по-над Доном, по правому его берегу, шел знаменитый гетманский шлях Войска донского. Дорога была хорошо обустроена мостами и насыпями. Атаманы в станицах неусыпно следили за шляхом. По нему всадники за день оповещали хутора и станицы о событиях чрезвычайной важности вплоть до «седланья коней».
Другая сторона берега Дона постоянно весной заливалась. Тут нерестилась рыба, а с уходом воды большие пространства занимали луга с левадами для выгула лошадей и где готовили на зиму сено. Сенокосы, как и везде, были работой радостной и веселой: валили травы, копнили сено, делили его. Пойма была «зеленой житницей», ее берегли, не разрешали даже огороды в хуторах и станицах выводить в луга.
В пойме после разливов оставалось много озер — музги. Осенью их чистили от водной растительности, используя специальные волокуши и лошадей. Чистили, чтобы рыба зимой не подвергалась заморам.
Река была кормилицей всех, кто жил на ее берегах. Рыбы водилось много. Ее потребляли на месте и продавали. («Живую стерлядь, прикрыв ей жабры мокрой травой, довозили даже в Москву».) Названия рыб тут особенные поныне: окунь — чекомас, судак — сула, лещ — чебак. Особо ценной рыбой были тут осетры и белуги, достигавшие веса полутонны и более. Обычной была и стерлядь. О бережении рыбы казаки заботились так же, как заботятся об урожае на поле. В апреле — мае, когда рыба шла нереститься, никто не мог появиться на Дону ни с удочкой, ни с иной какой снастью. Запрещалось в это время звонить в колокола по церквям, а бабам полоскать в Дону белье после стирки. Колокольные звоны вряд ли могли пугать рыбу, но этот обряд (его охотно поддерживала церковь) дисциплинировал, воспитывал уваженье к богатству реки. Впрочем, казаки — народ строптивый, могли тут быть и охальники. На них существовала управа — речной дозор (нечто вроде нынешней рыбинспекции), имевший предписание применять и оружие. «Дозора боялись, как черта», — рассказывает Александр Михайлович.
