В Гёзлёве путешественники прибыли к полудню. Проезжая мимо мечети Джума-Джами, Анастасия обратила внимание на какие-то завывания. Тотчас множество мужчин всех возрастов и имущественных состояний, от богача до бедняка, появились на улицах, ведущих к центру города. Все они несли в руках свернутые коврики и сосредоточенно шагали к одному месту — мечети.
Анастасия прислушалась. Кое-какие слова, которые она могла разобрать в этой заунывной песне, показались ей знакомыми. «Аллах акбар!»— такое кричали и турки, бросаясь в атаку на русские каре в сражении при Козлуджи. Уж не война ли началась в Крыму?
Энвер объяснил ей, что сегодня — пятница, особый день. Все правоверные мусульмане должны идти на коллективную молитву в соборную мечеть. Азан — призыв на молитву — с минарета этой мечети сейчас произносит муэдзин, но ничего страшного в нем нет: «Аллах акбар! Ла илаха илла-л-лаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи…», что с арабского переводится, как «Бог велик! Нет никакого божества, кроме Бога, и Мухаммед посланник Бога…».
— А женщины где? — спросила Анастасия.
— Женщины не могут молиться вместе с мужчинами, — сказал Энвер, схватил свой «намаз-лык» — молитвенный коврик, свернутый в трубку, — и побежал к мечети, потому что уже сильно опаздывал.
Крики муэдзина прекратились. Анастасия вышла из ворот постоялого двора на улицу. Она была совершенно пуста. Лавки и магазины закрыты. Ни одной живой души не просматривалось в перспективе. Даже бродячие собаки не бегали. Город точно вымер. Мусульмане, бросив все мирские дела, разговаривали с Богом.
«До чего странная религия, — думала Анастасия. — Это скорее не культ божества, а какой-то общевоинский союз. Естественно, что женщины им не нужны, значение женщин на войне равно нулю. Но послушание и покорность — удивительные. Контроль за каждым воином неотступный, молитва пять раз в течение дня. У Бога нет человеческого облика, его никто не видел. Он — некая абсолютная всеобщностъ, и личность перед ним — ничто, род — все…»
Глафира ждала барыню с нетерпением. Ей хотелось похвастаться добычей. На холсте, расстеленном прямо на полу комнаты, она разложила охапки лекарственных трав, знакомых ей по родной Орловской губернии. Еще при переезде с корабля на постоялый двор она заметила на обочинах дороги знакомые стебельки, листочки, соцветия. Теперь тут лежали и прямые ветвистые, с ребрами стебли зверобоя продырявленного, и темно-зеленые, блестящие сверху, но тусклы снизу листья кровохлебки, и мясистые, со многими отростками корневища девясила, напоминающие своими очертаниями морского спрута, и желтые цветы донника, собранные в густые кисти и распространяющие в комнате сладковатый запах.
— Откуда все это? — удивилась Анастасия.
— В здешних местах собрала, — гордо доложила Глафира.
— Ты ходила в татарскую степь?
— Отчего ж она татарская? — не согласилась Глафира. — Наша это степь. И наши травы в ней растут. Только от безводья и жары они поменьше да послабже будут. Вот смотрите, хоть донник взять. Он у нас в два аршина вымахивает и много листьев имеет. А тутошний — едва полтора аршина, листики махонькие, на стволе редкие, зверобоя трава тоже невысокая. Однако в деле сгодится. Я ее на растительном масле выварю. Для заживления ран — первейшее дело…
— Хорошо. Но в степь больше не ходи.
— Почему? Я ведь только первый сбор взяла, — опять пустилась в объяснения горничная. — Есть еще горицвет весенний, желтушик, мыльнянка обыкновенная, или собачье мыло…
— Ты слышала, что я сказала? — перебила ее Анастасия.
— А этих корней для приготовления настоя даже не хватит. Чем князя Мещерского лечить будем.
— Вот поймают тебя бусурманы, — пригрозила ей Анастасия, — да в гарем продадут.
— Куда-куда?
— Ну что-то вроде тюрьмы для женщин-невольниц. Будет там узкоглазый азиат насиловать тебя каждый день…
— Каждый день? — усомнилась Глафира. — У них что, других дел нету? Или такие они все ненасытные?
Анастасия не выдержала и расхохоталась. Ничем не проймешь Глафиру, если она какую-нибудь мысль себе в голову вобьет. Ее упрямство иногда злило Анастасию, иногда смешило, но чаще она смирялась с ним, потому что преданность служанки, ее трудолюбие и здравый смысл были выше всяческих похвал. Теперь Анастасия обещала горничной, что после обеда отпустит ее снова собирать в степи лекарственные растения для их походной аптеки, но даст охрану: Досифея и Николая с карабинами и кирасир с палашами.
Два дня, оставшиеся до встречи с Адиль-беем, она решила посвятить князю Мещерскому. Она не забыла его слов, сказанных перед операцией по извлечению свинцовой дробины. Он же больше не возвращался к этой теме. Анастасия каждый день делала ему перевязку, наблюдая за заживлением раны, и поручик всегда искренне благодарил ее, говоря о своей безмерной признательности.
Возвращаясь из поездки в Отар-Мойнак, она велела кучеру Кузьме объехать город с запада, по дороге, проложенной под крепостной стеной по берегу моря. Воздух, напоенный свежим морским ветром, ослепительное солнце и желтый песок, на который набегали волны, подсказали ей, что они находятся в каком-то благодатном, курортном месте. Вечером, снова обработав рану, Анастасия предложила поручику совершить прогулку к морю.
За полчаса они дошли до бухты с песчаным берегом. Вода была теплой. Мещерский захотел искупаться, благо полотенце и сменное белье взял с собой. Пока молодой офицер принимал морские ванны, Анастасия сидела на берегу и играла песком. Здесь он был каким-то особенным: словно граненым, тяжелым, крупным, цвета слоновой кости. Она пересыпала песок из ладони в ладонь, строила из него стены и башни и смотрела на Мещерского.
Ловок и силен был адъютант Светлейшего. Конечно, он не отличался той буйволиной, почти неестественной потемкинской мощью. Но когда он вышел на берег и отряхнулся, как пес, разбрызгивая повсюду соленые капли, она залюбовалась его фигурой: пропорционально сложенной, высокой, сухой, не имевшей и лишней жиринки, но только крутые бугры мышц.
Перешагнув через замок, построенный из песка, Анастасия подала ему полотенце. Князь поцеловал ей руку, выпрямился и взглянул на нее испытующе: нравится он ей или нет? «Слишком молод, — подумала она. — Слишком самонадеян, слишком предан своему шефу и его секретной канцелярии…»
Увязая во влажном песке, они медленно уходили от воды. Поручик шел с ней рядом, но не делал даже попытки прикоснуться к ней. Он говорил. Однако никогда прежде она не слышала от мужчин таких трогательных рассказов. То были красивые цветы в саду его матери, которые он срывал без спроса, будучи ребенком. Грозовые облака в небе перед молнией, вдруг ударившей в высохший дуб и спалившей его дотла. Веселые игры с сестрой, рано выданной замуж. Первый выезд на охоту с отцом и большой заяц-русак, подстреленный там, но не насмерть, а раненный в лапу и потому долго живший в клетке за амбаром.
