Вскоре открылась и синяя бесконечная линия горизонта. Анастасия с трудом удержалась от желания дать шпоры Алмазу и во весь опор помчаться к искрящейся под лучами солнца водной равнине. Она прибыла сюда по морю, и оно казалось ей прямой дорогой домой из татарской степи, такой бесприютной и враждебной.
Деревня Ялы-Мойнак во всем походила на деревню Отар-Мойнак, обследованную ими ранее. Те же длинные и высокие дувалы — заборы из камня и глины, те же одноэтажные дома, не имеющие окон, выходящих на улицу. Энвер сказал, что деревня эта — небогатая и значительная часть домов здесь принадлежит к типу «чит». Их стены сделаны из сплетенных молодых веток ореха фундука, обмазанных внутри и снаружи «саманом» — смесью глины и соломы.
Внимание путешественников привлекла только мечеть с небольшим минаретом на деревенской площади. Для ее строительства местные жители где-то раздобыли отличный пиленый известняк-ракушечник. До сего времени Анастасия думала, что все крымские мечети должны иметь, как Джума-Джами в Гёзлёве, купольные крыши. Но, по-видимому, купол, сложенный из кирпича, был слишком дорогим архитектурным элементом для пастухов и рыбаков, проживавших в Ялы-Мойнак. Они обошлись обычной четырехскатной крышей из черепицы, выкрашенной, однако, в… зеленый цвет. Деревенский храм так и назывался — «Эшиль-Джами», то есть «Зеленая мечеть».
Из деревни дорога уходила к старинному маяку, построенному на высоком мысе. Но Анастасия сказала Энверу, что им нужно повернуть обратно в степь, побережье ее не интересует. Турок заговорил о каком-то «городе мертвых», находящемся в полутора верстах отсюда, на холмах с песчаным карьером, где жители брали весок и камни для возведения своих домов и заборов. По словам Энвера, в «городе мертвых» мусульмане никогда не жили. Он принадлежал каким-то другим людям, обитавшим здесь в другое время. Не крымские татары и турки разрушили его. Они нашли город уже лежащим в руинах. На развалинах им попадались иногда монеты никому неизвестного царства, кузнечные и слесарные инструменты, глиняная посуда с изображениями людей и животных…
Все это оказалось правдой.
Четыре стены с четырьмя башнями на углах, кое-где разбитые, кое-где занесенные песком, кое-где аккуратно разобранные почти до основания — тут Анастасия поняла, откуда был взят камень для «Зеленой мечети» — огораживали территорию в форме вытянутого прямоугольника и площадью никак не менее четырех квадратных верст. К стенам примыкали постройки. У восточной стены — полуподвальные хозяйственные помещения, у южной — остатки большого дома. Скорее всего, когда-то здесь располагалась сельская фактория.
Энвер показал русским ход, ведущий в кладовую возле дома. Там они увидели пифосы — большие, высотой до одной сажени глиняные яйцеобразные сосуды, до половины вкопанные в землю. В них лежало обуглившееся зерно. Пол покрывал песок, смешанный с пеплом и мелкими глиняными обломками. Анастасия, обходя помещение, споткнулась о такую кучу, и под ногой у нее хрустнула половина глиняного чернолакового кубка с растительным орнаментом и поддоном в виде трех голов негров [26].
Но больше всех повезло сержанту Чернозубу. Из кладовой он перебрался на кухню с двумя печами и жаровней. Достав из ножен палаш, кирасир терпеливо исследовал его широким клинком слой черного пепла в жаровне. В конце концов, он нашел серебряную монету. Все сбежались посмотреть находку. Очень хорошо был виден на ней всадник, сидевший на лошади без седла и обнаживший короткий меч. Под ногами у лошади и над ее крупом находилось два коротких слова. По начертанию букв Анастасия и князь Мещерский предположили, что монета — греческая и достаточно древняя. Довольный неожиданным приобретением, Чернозуб вынул большой носовой платок, закатал монету в его край и завязал узлом, после чего спрятал во внутренний карман кафтана.
— А где колодец? — прямо спросила у Энвера Анастасия.
— Никто не искал воду в «городе мертвых», — ответил переводчик. — Колодец есть, но гораздо дальше…
Снова степь дохнула им в лицо сухим, колючим ветром. Качнулись от копыт их лошадей ее худосочные травы, выгоревшие под солнцем долгого крымского лета. В бездонном голубом небе уже запели, предчувствуя закат дневного светила, жаворонки, и, сопровождаемые этой песней, путешественники поскакали на север.
Череда невысоких в своем большинстве курганов, расположенных в определенном порядке, предстала перед ними спустя полчаса езды. Так Энвер привел их на древнее кладбище. Самый крупный курган был разрыт сбоку, и в глубь его вел узкий коридор — дромос. В гробнице, облицованной бутовым камнем, они обнаружили около десяти захоронений, в том числе три из них — детские. Они отличались от взрослых тем, что лежали в амфорах с вырезанными горловинами. Кто-то уже посещал склеп: на сером от пыли полу проступали отпечатки подошв. Эсхар — каменный ящик и столик для приношения даров умершим — был пуст.
В молчании путешественники выбрались наружу. Энвер подумал-подумал и повернул на северо-восток. Затем он уверенно пошел к маленькому кургану, отстоящему довольно далеко от склепа. В нем и прятался колодец. Горловину его закрывали не доски, а плита известняка. Никому бы и в голову не пришло, что эта груда камней, пересыпанная белесой землей, поросшей чабрецом, и есть источник. Вода залегала неглубоко. Всего-то на три аршина опустили они бадейку вниз и достали ее полной. Анастасия заглянула в бадейку. Вода как вода. Однако никакого желания пробовать ее и даже прикасаться к ней не возникало. Чем-то необъяснимым и таинственным пугал ее кладбищенский колодец. Наверное, это были желтые скорченные скелеты, лежащие на боку в своих каменных ящиках, устроенных в склепе. Жизнь этих людей прервалась сотни лет назад, в том она не сомневалась. Так же загадочно погибла и сельская фактория, в которой они жили и работали. Тем не менее древние люди не обратились в пыль, не исчезли с лица земли. Они существовали, правда, в виде безмолвных останков. Они напоминали собой, что история человечества прячется в толще столетий, но иногда поднимается к нашему времени, как вода в колодце, затерянном в степи.
Судя по всему, Энвер подобных чувств не испытывал. Длина тени от кустов донника сравнялась с их высотой. Потому он расстелил свой молитвенный коврик у колодца, совершил омовение водой, добытой из него, и начал молиться. «Салят-аль’ — аср» — предвечерняя молитва тоже состояла из четырех «рака’атов». Русские слушали его невнятное бормотание, смотрели на поясные поклоны. Молодой мусульманин был их товарищем в этой поездке, и они с уважением относились к его вере…
