Чтобы заместить недавно скончавшегося Иоанна Куркуаса в качестве командующего восточными армиями империи, Константин VII избрал даже более яркую личность — Никифора Фоку, молодого племянника того человека, у которого Роман Лакапин вырвал трон многие годы назад. Никифор был грубым и неотесанным, он не обладал даже зачатками такта или вкуса, но империя не видывала полководца подобного таланта с тех времен, когда более четырехсот лет назад Велизарий был отправлен громить варваров. За четыре года похода Никифор и его талантливый племянник Иоанн Цимисхий сломили могущественного сирийского эмира Сейфа аль-Даула, захватив города на Евфрате и даже достигнув Антиохии.[148] Перепуганным мусульманским армиям на сирийских границах он вскоре стал известен как «бледная смерть сарацинов», и арабские войска бежали с поля битвы при первых слухах о том, что он выступил в поход.
Поднятая своей новообретенной силой, империя воспрянула и обрела надежду на лучшее. Когда мадьяры вторглись во Фракию, надеясь, что Византия слишком занята на распадающейся сирийской границе, имперская армия одержала над ними сокрушительную победу, полностью уничтожив злосчастных налетчиков. Сановники и послы, от халифа Кордовы и до венценосных особ Европы, стекались в Константинополь, где их ослепляли широта эрудиции императора и роскошь его двора. Во время приемов во дворце под названием «Зал девятнадцати лож», гости могли отобедать лежа, в старинной римской манере, лицезрея при этом такие чудеса, как золотые блюда, нагруженные фруктами, что неожиданно спускались с потолка. Вино из хитро замаскированных емкостей разбрызгивалось фонтанами или струилось по резным статуям и колоннам, а механические часы на главном форуме города завершали демонстрацию имперской мощи. Получивший хорошее образование, обладавший талантами художника и писателя, Константин VII настолько ошеломил русскую регентшу, княгиню Ольгу, что она обратилась в христианство, заронив семена православия в земле, что однажды назовет себя Третьим Римом.
Единственной бедой, которая занимала ум императора, был его сын Роман II. В 949 году молодой человек самым неподходящим образом влюбился в дочь трактирщика, поразительно красивую спартанку по имени Феофано. Этот брак выходил за рамки представимого — но, возможно, жизнь в качестве пешки в руках Лакапинов научила Константина VII не поступать так же со своим сыном. Сделав торжественное обещание не вмешиваться в личные дела сына, он стоически наблюдал со стороны, как эта пара поженилась, вежливо поддерживая версию, что невеста принадлежит к древней и почтенной семье. Спустя девять лет Феофано подарила своему мужу сына, и счастливая чета нарекла его Василием по имени основателя династии. Насколько это можно вообще отнести к тем неспокойным временам, будущее императорской семьи казалось безоблачным. Однако спустя всего год Константин VII умер от горячки, которую не смогли излечить ни целебные воды местного источника, ни очистительный холод горных монастырей, и неподдельно скорбящая империя плавно перешла к его сыну Роману II.
Хотя энергичный новый император больше интересовался охотой, чем делами управления — кроме того, полностью находился под влиянием своей жены, — он был достаточно сообразителен, чтобы не вмешиваться в дела своего военачальника, и восстановление империи продолжалось без помех. Пока Роман II радовался жизни, внутренней политикой занимался его ближайший советник, весьма способный евнух по имени Иосиф Вринга. Под умелым руководством расцвели искусства, Константинопольский университет обзавелся новым факультетом, а экономика пережила резкий подъем. Земельные законы деда Романа обеспечили крестьянам больше защиты, чем у них имелось на протяжении столетий, и торговцы, перевозящие богатства Индии и Китая, хлынули на оживленные рынки Константинополя. Империя процветала и пребывала в мире, и Роман II — или, что более вероятно, его жена — сочли, что пришло время распространить влияние Византии шире.
Самым острым напоминанием о темных днях империи был остров Крит. В момент самой большой слабости империи остров был захвачен арабскими пиратами, которых раздраженный халиф выгнал из Египта в 826 году. Замешательство от того, что настолько важный остров, входивший в число римских земель с 69 года до н. э., оказался захвачен шайкой пиратов, было едва переносимо для гордости империи. Некогда процветающий остров теперь был гнездом пиратов, наводивших страх на все Восточное Средиземноморье, но каждая попытка отвоевать его оканчивалась лишь новым впечатляющим провалом. До своей смерти Константин VII успел подготовить еще одно наступление, и Роману II нужно было только выбрать полководца, который возглавит экспедицию. Едва ли его выбор мог быть более простым — в городе только одно имя было у всех на устах. Оглядев имперскую гавань, где ждал огромный флот в триста семь военных кораблей и почти восемь тысяч человек, император вызвал Никифора Фоку и доверил ему подтвердить честь Византии.
Крит был хорошо укреплен, но Никифор легко разделался с поджидавшим его арабским флотом, бросив на абордаж свою «морскую пехоту» — устрашающих скандинавских воинов, чьи обоюдоострые топоры с одинаковой легкостью крушили доспехи и кости. Преследуя отступающих врагов, Никифор высадился неподалеку от главного города острова Кандии[149] и приступил к его осаде, которая продлилась девять месяцев. На смену осени пришла зима — самая суровая на памяти здесь живущих, и хотя морозы тяжело обошлись жителям Кандии, куда более жестоки они оказались к хлипким палаткам осадного лагеря. К тяжести суровой зимы, которая сломила бы большинство людей, добавилась серьезная нехватка пищи — но Никифору каким-то образом удавалось поддерживать боевой дух своих солдат. Он совершал ежедневные обходы и воодушевлял людей своей неиссякаемой силой духа. Тем временем боевой дух арабов постепенно падал из-за засад, в которые они попадали каждый раз, когда пытались добыть продовольствие за пределами городских стен. Он ослаб еще больше, когда Никифор начал забрасывать арабам в город отрубленные головы их товарищей.
Когда пришла весна, истощенные защитники Кандии больше не могли держаться. В итоге византийцы ворвались в город, захватив тут пиратскую добычу за целое столетие. Победоносный полководец отплыл обратно в Константинополь, чтобы получить полностью заслуженную овацию на ипподроме и благодарность страны.[150] Честь Византии удалось отстоять. После 135 лет арабского владычества Крит вернулся под власть империи.
На востоке византийские армии также одержали важную победу. В тот момент, когда основная часть имперских солдат покинула Крит, сирийский эмир Сейф аль-Даул в последний раз попытался склонить чашу весов в свою пользу, совершив набег на Малую Азию. Лев Фока — брат Никифора, который отвечал за защиту Востока — решил позволить сирийцам безнаказанно совершить грабеж и скрылся в горах Тавр, надеясь подстеречь эмира, когда тот будет возвращаться с добычей. В начале ноября Сейф, как и ожидалось, пустился в обратный путь во главе своей армии, за которой длинной вереницей тянулись христианские пленники. Хотя самому Сейфу удалось скрыться[151], его войско было разбито наголову, а уцелевшие солдаты были закованы в те же самые цепи, которые еще недавно сковывали христиан.
Ко времени, когда спасшийся бегством эмир достиг своего роскошного дворца в Алеппо, Никифор вернулся с Крита и вместе со своим братом Львом и племянником Иоанном Цимисхием начал новое наступление. Пройдя сквозь Сирию и северную Месопотамию, они захватили пятьдесят пять крепостей, прежде чем появились перед воротами Алеппо. Сейф в отчаянии пытался защитить город с помощью на скорую руку собранной армии, но пока Иоанн Цимисхий отгонял его прочь, Никифор сжег загородный дворец эмира и осадил город. После осады, продолжавшейся всего три дня, Алеппо пал, и византийские войска вступили в город, который они не видели со времен Ираклия. «Бледная смерть сарацинов», однако, не стал снова включать потерянные территории в состав империи. Он попросту намеревался истощить своих противников. Ограбив Алеппо, он неторопливо отправился обратно в Каппадокию, взяв с собой две тысячи верблюдов и пятнадцать сотен мулов, нагруженных тяжестью огромной добычи. Когда полководец прибыл на место, его встретили ошеломляющие новости. Двадцатичетырехлетний Роман II был мертв — и ходили слухи, что это жена Феофано убила его.[152]
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СМЕРТЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК
В Византии отравления не были в новинку, и императрица Феофано славилась своим чрезвычайно большим честолюбием, но убийство мужа было чистым безумием для такой умной женщины.[153] Смерть Романа (как она должна была ясно понимать) означала для нее катастрофу. Их сын Василий II был коронован, но ему еще не исполнилось и шести лет, и недавняя история ясно продемонстрировала, что для амбициозного правителя не составит труда сместить сколь угодно законного юного наследника.
