Машинка Лизини тоже ни на минуту не останавливалась. Так что в этом шуме мало что можно было расслышать.
— О чем они так долго говорят? — вполголоса обратилась Аннеле к сестре.
— О сердечных делах, — бросила Лизиня.
— Сердечные дела? Такие длинные! — Аннеле пожала плечами. Загадочный ответ!
Часто, бывало, останется какая-нибудь Малхен или Дорхен без места. И тогда она приходила к тетушке уже не с заказом, а с чувством голода. Ей вручали кастрюлю с двумя ручками, и она должна была съесть все содержимое. Тут уж не помогали никакие отговорки. После этого кастрюлю надо было вымыть и поставить на место. Таков был порядок.
Сколько оставшихся без работы накормила тетушка на своем веку! Словно была у нее тайная житница, из которой можно было черпать, не опасаясь, что она оскудеет. Правая рука не знала, что творит левая. Как в евангелии.
Тетушка Мейре, бедная работница? Ничего подобного! Это была земгальская боярыня, которая не уставала заботиться о своих подданных, кто, как и она, волею судьбы был выброшен из родного гнезда.
Тетушкин младший брат Ансис тоже жил в Елгаве, а старшие сестры Лизите и Лиените у другого брата — хозяина хутора. Брат этот, самый старший и самый невидный из себя, в один прекрасный день взял да и женился, чем несказанно удивил остальных братьев и сестер, которые давно и думать перестали о создании собственной семьи. Богатого хозяина в два счета околдовала молодая работница-литовка. Первыми, кого эти перемены вынудили покинуть старое гнездо, были тетушка Мейре и Ансис.
В крестьянских семьях было помногу детей, и места на хуторах всем не хватало.
Город взял немало статных, гордого нрава хозяйских сыновей и дочерей и многих из них превратил в работников и слуг.
Ансис был настоящим великаном — высокий, широкоплечий, выносливый. Служил кучером на улице Палеяс у какого-то барона. Приходил раз в неделю, когда сестра варила ему особую похлебку, которую тот ел с большим удовольствием, вспоминая детство. За это он приносил ей стирать и латать недельную смену белья.
Ансис был прямой противоположностью сестры. Стать та же, но под пышными усами ни намека на улыбку, в сердце ни намека на участие и доброту. Все стонал да вздыхал. Что за жизнь! Несправедливая, неразумная! Капризов у барона воз и маленькая тележка! Все терпеть надо. Каждого слова слушаться. Куда погонит, туда и иди. Ругань сносить приходится. Почему, за что? Да еще девки эти! Липнут, как малохольные. Так и норовят живьем съесть. Нигде от них покоя нет!
— Женись, Ансис, сразу покой наступит, — посоветовала Лизиня.
Синие глаза Ансиса сердито блеснули.
— Что глупости мелешь! Кому под силу в этакие-то времена жену содержать.
— А ну-ка, спроси у этой девчонки, сама-то она пойдет за тебя, — вставила тетушка.
— Правда, Ансис, взяли бы вы меня, если б я согласилась? — вызывающе обернула Лизиня к нему свою кудрявую головку.
Вопрос этот для Ансиса крепкий орешек.
Вздыхает.
— Времена уж больно тяжелые.
— Чего вздыхаешь! Куда тебе, старому холостяку, золотую птичку поймать! Разве такая девчонка пойдет за тебя!
— А то, думаешь, нет? Уж какие только принцессы ни слезали с трона, лишь бы порядочный человек посватался.
— Неужто? — недоверчиво качает головой Лизиня.
— А ты можешь поручиться, что мне лучше станет, если я женюсь? Нет, поручиться ты не можешь. А раз не можешь, то и не стану я бросать на ветер с таким трудом заработанные копейки. Ума еще не совсем лишился.
— Вот значит как! — Лизиня, изобразив разочарование, развела руками.
— Чего он все вздыхает, этот великан, — произнесла Лизиня, когда Ансис ушел.
— Не знаю, не знаю. Видно, и ему нелегко живется.
— Нелегко ему оттого, что шуток не понимает и скуп. Хоть бы крендель раз принес за все добро, что вы ему делаете. Спускать ему этого нельзя. Проучить надо.
— Да ты что! Если уж человек копить решил, его ничему не научишь. Да мы и не из тех, кто из-за денег станет артачиться.
— Вот, вот, он и копит. Зарабатывает и, знай, копит. А для чего? Ни себе, ни другому. Нет, нет, такой Ансис для жизни не годится.
Аннеле шьет, стежок к стежку укладывает. Тетушка глянула. «Что ж ты так? Такими мелкими стежками на хлеб не заработаешь. Это тебе не буквы выводить».
— Я по-другому не умею.
Тетушка размышляет с минуту, а потом говорит:
— Раз уж она умеет так вышивать, пусть петли обметывает.
Лизиня осмотрела работу сестры. Самой ей до смерти надоело метать петли.
— А вот на этом сможешь? — И она показывает рубашку из тонкого полотна.
— Попробую.
И ей вручают работу, и обметывает она петли, десятки, сотни петель, на гладких и на ворсистых тканях, на шелковых и бархатных, на белоснежных, тонких, словно бумага, мужских рубашках. Одни только петли и петли — так проходят часы и дни.
Но мысли ее не здесь. Как и повелось. Отыскивают самые разные пути и рвутся из клетки, в которой заперта она сама. Во-первых: как можно изменить судьбу? Как заставить ее быть благосклоннее? Как оказаться в том мире, куда стремится душа и от которого отделяет ее бездна? Что из петель не построишь мост через эту бездну, яснее ясного. Нужны деньги. В городе этот вопрос стоял еще острее.
А деньги, которые сразу же изменили бы жизнь, могли появиться только чудом. Найти бы на улице толстенный кошелек, который прямо лопается от набитых в него банкнот. Такой кошелек запросто мог выпасть из кареты, запряженной двумя, а то и тремя парами лошадей, что несутся по улицам Елгавы. Если поднять такой кошелек, тяжелый, словно мешок, и отнести, куда полагается, и если бы в нем были тысячи, а то и миллионы рублей, то что-то необыкновенное после этого должно было случиться.
Повезти могло и по-другому. Спасти, например, кого-нибудь от смертельной опасности, лучше всего ребенка какого-нибудь богача: вынести его из горящего дома, вбежав туда с мокрой простыней, — как читала она в книге, или вытащить тонущего из Дриксы или Лиелупе, или выхватить его из-под копыт бешено мчащейся лошади. Разве ж мало ситуаций и опасностей, которые могли бы увенчаться блестящим успехом? Столько возможностей у благосклонной судьбы осчастливить своих избранных!
Но избранница ли судьбы она? В том-то и дело. До сих пор она что-то этого не замечала. Может, и она из тех, кто, как Ансис, не годится для жизни? Для жизни? А какие же люди годятся для жизни? Такие, как Лизиня и тетушка Мейре. Особенно тетушка. Казалось, каждый день она начинала с новыми силами и даже самые обыкновенные слова, сопровождавшиеся характерным для нее тихим смешком, звучали каждый раз по-новому.
Сколько народу приходит к ней поделиться своими «сердечными делами»! А она сама?
— Спроси, Лизиня, а у тетушки тоже были «сердечные дела»? Почему она замуж не вышла?
Шум машинки не мешает тетушке расслышать эти слова, и она тут же начинает рассказывать, и в голосе ее не слышно печали.
— Ах, вот что! Вот что тебе хочется услышать. Ну, что ж. Это горе не так терзало мое сердце, как у других. Влюбленность? Не знаю я, что это такое. Поклонников было много. В юности отбою не было. Но присмотрюсь, бывало, поближе, и всегда находилось такое, через что не могла переступить, с чем не могла смириться. Обычно что-нибудь смешное. А если уж начинаешь насмешничать над ухажером, какая там любовь! Кто его знает, почему в молодости не полюбила. Видно, не судьба. И мне так было уготовано, и сестрам.
Может, ученье помешало. Требования-то стали другие. Тот не нравился, этот не нравился. Но однажды все-таки до помолвки дело дошло. Мать была согласна, отец. Жених, хоть и не молодой был, но тоже грамотный и богатый. Только напала на меня вдруг такая тоска — с отцовским домом не захотела расставаться, с речными заводями, чуть глаза все не выплакала. Так и осталась. Видно, не суженый был, коли отцовский дом показался милее.
— Иной раз, правда, мелькнет — упустила я что-то в жизни, — продолжала тетушка. — В детстве вот тоже однажды весну не видала, замучила меня какая-то детская хворь. И как юность вспоминаю — жаль мне той весны, когда не набегалась я вдоволь по лугам и рощам. Может, вот так же, где-то в самом потаенном уголке сердца жалость таилась, что не довелось пережить мне любовь. Кто знает! А без нее замуж не выйдешь. Предложения делали мне до самого последнего времени. Нынешней весной еще весточку прислал сельский учитель, вдовец, дети взрослые. Место у него хорошее, свой дом, жизнь безбедная была бы, если к этому только и стремиться. Но не могу. Сердце не лежит.
— Нынешней весной! — удивилась Лизиня. — Почему же не сказали об этом?
— Станешь разве всякие пустяки рассказывать? Да, не плохо было бы на свежем воздухе повозиться! А то все сидишь и сидишь, как проклятая. Так-то вот, — продолжала тетушка. — Из-за своего горя я бессонных ночей не знала, а вот из-за чужого не спать приходилось. Те ж самые крестьянские девушки, что приходят ко мне, простодушные и доверчивые, как дети. Иной раз так запутаются, что и выхода найти не могут. Вот и думай за них. И смех, и грех. Словно с тобой беда стряслась. А поможешь из беды выпутаться, и тебе в радость. И не только с молодыми так случается. Годы сердцу не указ. Ну и нахлопоталась я тут с одной, почти моих лет уже. Оступилась она и давай твердить: в реку да в реку. Там уж разговорами не поможешь. Пришлось того человека разыскивать. И вовсе не трудно оказалось образумить его. Надо было только подход найти. И стал он послушный и тихий, что тебе ягненок. Живут сейчас. Крестник растет, душа радуется.
