Так отчего же, в самом деле, было не дерзнуть? Я парень не робкого десятка, пережил войну, научился не бояться взрывов снарядов и свиста пуль, точнее говоря, научился жить с этой боязнью. Да и неловко было топтаться в сторонке, когда гора болезней высотой с Эверест нависла над нашей профессией, накрыв ее своей тенью. Покорить вершину не удалось еще никому: кое-кто с трудом преодолел разве что первые метры предгорий, но когда молодых останавливали неудачи отцов? С таким боевитым настроем шагал я к одному из корпусов с хроническими больными. Все подобные заведения устроены примерно одинаково, и мне сразу вспомнился Ланкаширский дурдом, где я так радовался результатам своего «метода», усмирив Реджи одними разговорами, без укола. Тут было светлее и просторнее, но так же тянулись длинные коридоры и те же засовы блокировали двери.
Реджи тогда подвел меня к пониманию безумия, достичь этого понимания помог человек по имени Диего — лет сорока, смуглый, с густой курчавой шевелюрой. Воротник и края рукавов его синей непромокаемой куртки лоснились от грязи, что было особенно заметно при лампах, ярко освещавших комнату отдыха. Он сидел на полу, обхватив колени руками и опустив голову, в позе, выдававшей крайнюю сосредоточенность. Он не производил впечатления человека, нуждающегося в защите, но от него так и веяло безнадежной обреченностью. Из истории болезни я знал, что родился он в Испании, в городе Виго, но как попал в Бристоль, оставалось неизвестным; в той же истории указывалось, что он свободно говорит по-английски, хотя предпочитает этого не делать.
Диего находился в клинике три года. Диагноз: шизофрения с ярко выраженными слуховыми галлюцинациями. Уникальность заключалась в том, что у него случались периоды полного просветления. Обычно у больных с таким диагнозом бывают разные фазы, более или менее острые, но полной ремиссии не наступает никогда. А Диего иногда вел себя совершенно адекватно. Мог читать газеты, вести осмысленную беседу и трезво оценивать свое состояние.
Все три месяца, что я его наблюдал, Диего был погружен в глубокий транс. Когда меня перевели в другое отделение, я попросил свою преемницу Джудит Уиллс, которой всецело доверял, при первых признаках ремиссии вызвать меня. Она позвонила месяца через полтора.
Я примчался, и Джудит провела меня в небольшую комнатку, смежную с комнатой отдыха. Диего сидел в кресле. До этого я видел его только сидящим на полу.
Я протянул ему руку:
— Доктор Хендрикс.
— Я вас знаю, — ответил Диего. — Раньше вы ко мне приходили.
— Приходил. Но мне казалось, что вы меня не видите.
Я предложил ему сигарету. Проговорили мы почти час: про его прежнюю жизнь, про теперешнее самочувствие. Иногда Диего с трудом понимал, о чем я его спрашиваю, видимо, его отвлекали голоса. Но заминки в нашем разговоре случались нечасто. Он рассказал, что вскоре после войны приехал из Испании в Англию, где его мать с отцом работали в ресторане. Они и настояли, чтобы он к ним присоединился, ведь в Англии проще устроиться на работу. Несколько раз он нанимался официантом. Но голоса продолжали им командовать, а ослушаться их он не мог. Требования бывали обычно безобидными, но слишком редко совпадали с необходимостью унести на кухню грязную посуду или принять у клиента новый заказ.
Однажды, когда я был на дежурстве в одном из корпусов, Диего упросил Джудит помочь ему провести эксперимент. Пригласили и меня. Посреди комнаты стояли два стула, один напротив другого. За одним из стульев были впритык поставлены два стола, на каждом — по три радио, от маленьких транзисторов до громоздких приемников — все, какие нашлись в клинике.
— Мы хотим провести ролевую игру, — объяснила Джудит. — Ты будешь изображать человека, который пришел наниматься официантом, а Диего — директора ресторана. Он будет с тобой беседовать.
«Психодрама» уже давно стала популярной в Америке, но в Бристоле подобные театрализованные опыты не проводились, к тому же меня сильно смущало, что Диего только-только начал выкарабкиваться из очередного рецидива. Впрочем, главную роль, судя по всему, предстояло сыграть мне.
— Начинаем, — сказала Джудит. — Выйди. Через минуту ты должен постучаться в дверь. Только чтобы без шуточек.
Я покорно выждал и постучался.
— Войдите.
Диего пожал мне руку и указал на стул, за которым были столы с приемниками.
За моей спиной, у столов, стояла Джудит. Я услышал, как она включила два из шести радио. На одном поймала программу внутреннего вещания, на другом — радиолекцию.
— Долго к нам сюда добирались? — спросил Диего.
— Да нет, я из Редленда.
— Понятно. Раньше в ресторане работали?
— Даже в нескольких, — импровизировал я. — Главным образом в лондонских заведениях.
Радиоголоса зазвучали резче: это Джудит прибавила звук. После каждого вопроса Диего она увеличивала громкость, но пока я хорошо слышал вопросы.
— Когда вы будете наливать вино в бокал, где встанете — справа или слева от гостя? — спросил Диего.
Я молчал, не зная, что сказать. Джудит включила третий приемник.
— Справа, — наобум ответил я.
В течение двух минут были задействованы все шесть пойманных радиостанций, в том числе иностранные. Громкость усиливалась, и вскоре я не расслышал очередной вопрос.
— Простите?
— Я спросил, кто сейчас премьер-министр?
— Уинстон Черчилль.
Он спросил что-то еще, но я снова не расслышал и, хотя смотрел на губы Диего, все равно не догадался, о чем речь. Все шесть приемников теперь голосили во всю мощь, это дико раздражало.
— Что-что?
— Кто был премьер-министром до него?
Хор орущих радиоприемников мешал сосредоточиться.
— Можно, наконец, выключить эти вопли?
Джудит выключила все шесть источников воплей и пододвинула еще один стул. Настала тишина, но ощущение дискомфорта от всего этого тарарама не проходило.
— Еще разок, — заговорил Диего. — Кто был премьер-министром до Черчилля?
— Клемент Эттли.
— Верно, но когда я только что вас об этом спросил, вы не знали.
— Я не мог сосредоточиться. Голоса по радио звучали слишком громко.
— Примерно так это и происходит, — сказал Диего.
Я взглянул на Джудит: брови ее были изумленно вскинуты.
— А сейчас вы их слышите? — спросил я.
— Да.
— Они громкие?
— Громкость на уровне радио с привернутым звуком, как в начале нашего эксперимента.
— И сколько голосов вы слышите?
Склонив голову набок, Диего прислушался.
— Два. Нет, не два. Три.
— Что они говорят?
— Мне не хочется к ним прислушиваться, доктор. Они говорят громче вас и сообщают такие вещи… Гораздо более существенные. Простите.
— Все нормально, не волнуйтесь. Эти голоса принципиально отличаются от моего? Я имею в виду, какими вы их слышите?
— Нет. Обычные голоса.
— А на пике обострения?
— Тогда они вопят, как все эти радио, включенные на полную мощность. Приказывают: иди туда-то, делай то-то. Ругаются по-черному, говорят разные гадости. Это вам не культурная лекция по радио.
Я молчал, обдумывая информацию.
— Под конец вы даже пробовали читать по губам. Так ведь? — сказал Диего.
— Не то чтобы читать… Хотя да, я пробовал по движениям губ понять ваш вопрос. Из-за дикого шума я вообще ничего не слышал.
— Примерно так это и происходит.
Я умоляюще взглянул на Джудит, и она подключилась к разговору.
— Диего, насколько я понимаю, слышимые только вами голоса принципиально не отличаются от обычных. От моего голоса или от голоса доктора Хендрикса. Звучат так же, воспринимаются так же.
— Все верно. Никакой разницы.
— Разница есть, — сказал я. — Голоса имеются, а людей, которые говорят, рядом с вами нет.
Диего взял в руки маленький приемник.
— Внутри этого ящичка тоже никого нет, ни одного человека. Но человеческий голос вы тем не менее оттуда слышали?
— Даже шесть голосов, когда были включены все радио. Еще как слышал.
— Примерно так это и происходит, — снова повторил Диего. — Представьте, что эти голоса все громче и громче, срываясь на крик, требуют, чтобы вы пошли к городскому фонтану и там разделись. Что вы будете делать?
— Пойду, наверное. Если это единственная возможность заставить их заткнуться.
— Наверняка пойдете. И если кто-то встречный станет уговаривать вас не ходить туда и не позорить себя, вы не станете его слушать. Точнее, вы просто его не услышите. Вот так я и живу.
Шли месяцы, а «ролевая игра» с приемниками все меня не отпускала. Особенно то, о чем мне подумалось позже. Терзания Диего удивительно схожи с терзаниями Иезекииля, Амоса и Иоанна Крестителя. Их тоже донимали «пророческие голоса». Однако сильные мира сего не желали слушать, что именно пророчит этим чудакам невесть кто. Ветхозаветные израильтяне, те считали провидцев посланниками Бога. Но спустя многие века потомки древних сынов Израилевых предпочитали держать неугомонных пророков подальше от себя, на задворках своих владений. Вот и мы селим их на окраинах городков, запираем в сумасшедшем доме.
