И вот, я вижу себя идущей среди военных шатров. Горят костры, около которых сидят усталые люди с оружием, а я хожу среди них и всматриваюсь в лица. Затем около одного из костров я останавливаюсь и соглашаюсь погадать какой-то женщине, которая, предлагая мне поесть, просит рассказать ей про ее воюющего жениха. Я сажусь и уже почти знаю, что спустя несколько минут какой-то солдат подойдет к твоему шатру, который стоит всего в десятке шагов от меня, и доложит тебе, что неизвестная цыганка сидит у костра и гадает.
Ты выходишь, откинув полотняный край палатки, и, видя меня, говоришь:
— Цыганка, а мне ты погадаешь, или ты уже забыла того, кто подарил тебе твой перстень?
Я улыбаясь захожу в твой шатер, сажусь на пол и говорю:
— Цыганка никогда ничего не забывает и никого не обманывает. Я сказала тебе, что сама найду тебя во время страшной войны. И вот я пришла.
А дальше я вижу, что провела в твоей палатке несколько недель, как раз до того момента, как началось то большое наступление, в котором тебя должны были ранить.
Я вижу, как несколько раз танцую для тебя свой танец с кастаньетами, как гадаю о том, что исход этого сражения будет печален, и о том, что в будущем ты одержишь много побед. А потом я вспоминаю, что ты хочешь меня удержать и предлагаешь мне идти в какой-то далекий город, в котором нет этой войны, и ждать тебя там. Но я только качаю головой, потому что ты хочешь удержать в руках ветер. Я закутываюсь в шаль и оставляю тебя наедине с твоей судьбой, которая уже уготовила тебе и сильное ранение, и одинокую почетную старость. А я иду сквозь дым костров и знаю, что буду как и прежде гадать на тебя, и как и прежде буду думать, что это вовсе не любовь была между нами, а только почему-то выпали совсем одинаковые карты при такой разной судьбе.
И вот, уже проходит очень много лет. Я вижу себя древней старухой с седыми космами волос, выбивающимися из-под грязной повязки. Я сижу на городской площади среди уже совсем другого табора, к которому я вероятно когда-то давно прибилась, путешествуя по послевоенным дорогам этой страны. Я сижу, а вокруг меня собрались мои собратья разного возраста, желающие уже в который раз послушать историю, которую я им расскажу. Я размахиваю у них перед глазами узловатой рукой с дорогим перстнем и скрипучим голосом говорю:
— Да, старая цыганка всегда говорит правду. Этот перстень подарил мне молодой красивый идальго, который меня любил всю жизнь и даже хотел на мне жениться…
Цыгане смеются, думая, что я сочиняю небылицы, а в это время через площадь проносят в дорогих носилках дряхлого старика, в котором я не узнаю своего «молодого идальго» и безразличным взглядом смотрю ему вслед. А ты, глядя на цыганский табор, вспоминаешь свои молодые годы, но конечно не узнаешь в старой цыганке ту, которая, оставив в твоем сердце тоску, ушла когда-то давно по своей дальней дороге.
— На этом и закончились воспоминания о моей цыганской жизни. И ты знаешь, мне стало немного грустно, оттого что разделенные столь разными менталитетами мы так и не смогли быть вместе.
— Виной этому были не наши менталитеты, а твое безразличие к моей любви, — сказал он недовольно.
Я засмеялась:
— Ты говоришь так, как будто я уже в этой жизни, взмахнув подолом цыганской юбки, хочу уйти по дальней дороге.
— А разве ты ни разу не пыталась именно в этой жизни уйти от меня? — спросил он, и подойдя к окну задернул шторы. — Разве ты не бросала меня, когда влюблялась, выходила замуж, встречалась с тем или иным человеком, который казался тебе «твоей судьбой»?
— Но это была моя жизнь! — ответила я, разводя руками.
— Твоя жизнь… — прошептал он, и сев в кресло закурил.
— А где и с кем протекает твоя жизнь? — неожиданно для самой себя спросила я, хотя и понимала, что он не ответит на этот вопрос, а как обычно предоставит мне самой искать на него ответ в лабиринте жизненных загадок.
— Скажи, а кто-нибудь из твоих близких знает о том, что мы встречаемся? — спросил он после некоторой паузы.
— Да, знают два человека. Это моя мама и подруга.
— Какая подруга?
— Та, следов которой я еще не нашла в своем прошлом, но которая здесь дружит со мной уже очень много лет.
— И что ты им рассказала?
— Не очень много, но маме это было и не нужно, потому что она видела тебя сама. А подруга сумела все понять и из моих немногословных намеков.
— Значит, меня видела и ты, и твоя мама? Ну что ж, не забудь об этом в ближайшие несколько недель, а потом мы с тобой вернемся к этой теме.
* 15 *
Я сидела в парке на одинокой скамейке, притаившейся между двух кустов бузины [20], и думала о нем: «К чему он завел вчера тот странный разговор, и почему сказал, что мы вернемся к этой теме в ближайшие недели? Зачем ему все-таки понадобилось заставлять меня вспоминать прошлые жизни, если они никоим образом не проливают свет на ту тайну, которая существует в наших отношениях?». Я повернулась, посмотрев в сторону буковой аллеи, и неожиданно увидела, что он идет по направлению к моей скамейке.
— Не ожидала меня увидеть? — спросил он, подходя и садясь рядом. — А я решил не давать тебе скучать и прийти послушать еще какой-нибудь рассказ о твоем прошлом.
— А я как раз думала о тебе, — сказала я улыбаясь.
— Интересно, а часто ли ты вообще обо мне вспоминаешь?
— Если я скажу правду, то ты не поверишь, потому что вот уже девять лет, как не прошло ни одного дня, чтобы я о тебе не думала.
Он промолчал, а я сорвала ветку с белыми цветками, и разглядывая ее, сказала:
— Тебе не кажется, что мне пора увидеть ту мою жизнь, в которой были лагеря и колючая проволока? Ты ведь знаешь, как мне необходимы эти воспоминания, чтобы окончательно освободиться от всех полуреальных страхов и опасений, но, тем не менее, заставляешь меня вспоминать те жизни, из которых я или ничего не принесла в наше время или принесла, но очень мало. Почему?
— Я хотел, чтобы ты, прежде чем смотреть в недалекое прошлое, получше узнала саму себя. Иначе ты могла бы неправильно истолковать некоторые поступки, совершенные тобой в том времени.
— Но теперь, по-твоему, я уже достаточно готова к этим воспоминаниям, или мне необходимо увидеть еще несколько десятков лет, проведенных мной в палестинских пустынях или при дворе корнуэльских королев?
— Ты шутишь серьезными вещами, — сказал он мрачно, — но если уж ты действительно решила начать разбираться в самой сути и твоего характера, и твоей судьбы, то будь добра, вспомни еще ту жизнь, в которой ты жила в Голландии. Она короткая и тебе не придется тратить на нее много времени.
