Из подобного умозаключения следовал естественный вывод: Олегу противостоит теперь не бездушный механизм системы, слепо отторгающий его как чужеродный элемент. Олегу противостоят вполне конкретные живые люди. Давно наблюдающие за ним. Те, кому известно его настоящее имя и, вполне вероятно, череда событий, приведшая его, вынужденного сменить личность, сюда, в ряды вооруженных сил, на срочную службу. Ведомство, представителем которого является майор Алексей Максимович Глазов.
И это ведомство не имеет намерения его уничтожить — в противном случае оно, как минимум, предприняло бы попытку к этому. И… вполне возможно, даже не пытается ему противостоять — с чего он взял, что с ним ведется борьба? Напротив, Олегу предложили сотрудничество.
Предварительно, видимо, устроив ему небольшое экспериментальное тестирование.
— Вам бы, товарищ майор, следовало спервоначалу сообщить, что ваше ведомство имеет особый интерес к моей персоне, — наставительно проговорил Олег. — Сотрудничество?.. Пожалуй. Но заданий, учтите, я никаких выполнять не буду, поскольку у меня иной долг.
У Алексея Максимовича непроизвольно дернулось веко. Это уже было слишком. Такого он никак не ожидал услышать. Минуту он соображал, что же ответить на столь наглое заявление, и, в конце концов, решил избрать, как ему показалось в тот момент, наиболее разумную тактику поведения.
— Вот что, любезный, — сухо заговорил он. — Откуда вы взяли, что мы имеем особый интерес к вашей персоне? И что мы намерены предложить вам особые условия? Потрудитесь еще раз напрячь вашу феноменальную память и скажите мне, какое наказание предусматривает статья триста двадцать седьмая УК РФ? Особое внимание прошу обратить на пункт второй.
— Подделка удостоверения или иного официального документа, совершенная с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение, наказывается лишением свободы на срок до четырех лет.
— Абсолютно верно. Видите ли, Олег Гай Трегрей… Если мы сочли необходимым использовать вас в качестве тайного осведомителя, лучшее, что вы можете предпринять в этой ситуации — целиком и полностью принять наши условия, — к майору Глазову постепенно возвращались самообладание и уверенность. — Рано или поздно, так или иначе, добровольно или вынужденно вам все равно придется сделать это. Потому что решение относительно вас… — он резко ткнул пальцем в сторону Олега, — уже принято. И, если уж совсем откровенно, согласия вашего нам не требуется. Ну разве что… — майор чуть смягчил голос, — разве что формального. Так что, выбора у вас нет.
— Выбор есть всегда, — произнес Олег, к неудовольствию Алексея Максимовича нисколько не выглядевший испуганным или хотя бы встревоженным.
— Если иметь в виду разумный выбор, — уточнил Глазов. — Что для вас было бы предпочтительнее? Спокойно пройти срочную службу и, демобилизовавшись, получить возможность раскрыть себя на перспективной должности? Или вот прямо сегодня же в наручниках уехать из части в ближайшее отделение полиции? Учтите еще и то, что при расследовании совершенного вами преступления, предусмотренного статьей триста двадцать седьмой УК РФ, наверняка еще что-нибудь вскроется. Не просто же так вам понадобился поддельный паспорт…
Алексей Максимович рывком выхватил из кармана сотовый телефон и, держа его в руке, вопросительно уставился на Трегрея.
— Отвечайте! — громыхнул майор. — Ну?
Олег скрестил руки на груди, чуть склонив голову. А в сознании Алексея Максимовича вдруг трепыхнулась невесть откуда взявшаяся мысль о том, что если этот Гуманоид пожелает вдруг воспротивиться, то он, майор Глазов, не успеет не то что набрать нужный ему номер, но и даже снять телефон с блокировки. Алексей Максимович тут же эту мысль отогнал.
— На подделку документов, — заговорил Олег, — мне пришлось пойти ради исполнения своего долга. А не ради уклонения от оного. И уж, бессомненно, не ради какой корысти. Признаю, это преступление. И я готов ответить за него в той мере, которую определит суд. Заодно… — он как-то странно улыбнулся, — будет возможность изнутри изучить судебную и исправительную системы.
И снова этот парень умудрился сказать такое, чего особист никак не мог ожидать. Как это майор в самом начале разговора мог подумать, что раскусил этого Трегрея? Определил, к какому психотипу он принадлежит, понял мотивацию его действий? Глазов, держа в напряженной руке телефон, словно какое-то оружие, опять замешкался. Что теперь предпринять? Безусловно, можно было осуществить угрозу. Если уж парень так нужен конторе, его вытащат хоть из СИЗО. Тем более, там он точно станет куда как сговорчивее… Правда, за подобную инициативу его по головке вряд ли погладят, ну так что же…
— Я ведь не шучу, — негромко и серьезно проговорил майор. — Если вы думаете, что я блефую, вы ошибаетесь.
— Уверен, вы знаете, что делаете, — сказал Олег. — О своем решении я вас уже уведомил. Поступайте, как вам будет угодно.
Несколько секунд Алексей Максимович еще колебался. Потом положил телефон на стол. В тот момент он вряд ли полностью мог бы отдать себе отчет в том, что же заставило его так поступить. Не боязнь возможных служебных неприятностей — это точно. Скорее ощущение того, что, избавившись сейчас от Олега, он навсегда лишится чего-то… чего-то очень важного для него самого, что только-только стало ему приоткрываться и впервые за долгие годы снова начало наполнять его безрадостную жизнь каким-никаким смыслом…
— Успеется позвонить, — произнес Алексей Максимович, опасаясь увидеть в глазах парня торжествующую насмешку. То, что ничего подобного он не увидел, несколько приободрило его.
«А он ведь понимал, что я не блефую, — вдруг подумал Глазов. — И, тем не менее, действительно не боялся реальной возможности в самое ближайшее время сменить армейское обмундирование на арестантскую робу…»
Несколько минут прошло в молчании. Олег терпеливо ждал.
— Коли уж наш разговор продолжается, — начал заново Алексей Максимович, — я хотел бы прояснить кое-что. Вы, Олег… Давайте уж я буду называть вас вашим настоящим именем? Вы не против?
— Отнюдь.
— Вот и славно. Вы, Олег, упомянули о каком-то «своем долге». Не объясните, в чем он заключается?
— С удовольствием объясню, — проговорил Трегрей. — Сделать государство, где мне выпало жить, великой державой, граждане которой будут иметь полное право гордиться ею. Но почему же это только «мой долг»? Разве у вас какой-то другой?
— У меня?.. — Глазов чуть усмехнулся, невольно замаскировав усмешкой замешательство от заставшего его врасплох вопроса. — Пожалуй, что такой же…
— В таком случае, позвольте осведомиться, отчего же вы ему не следуете? — вдруг задал еще один вопрос Олег.
— Я? — снова опешил Алексей Максимович. — Что значит — «не следую»? Следую… как и все…
— Ваша обязанность состоит в том, чтобы предупреждать и пресекать преступную деятельность в контролируемой вами воинской части, разве не так? — продолжал Олег, глядя майору прямо в глаза. — Разве вы не осведомлены о том, что сержанты и заканчивающие срок службы рядовые присваивают себе жалованье новобранцев? Разве не осведомлены, что офицеры, зная об этом…
После первой уже фразы этой обвинительной речи Алексей Максимович собирался оборвать обнаглевшего срочника, стукнуть кулаком по столу, но вдруг понял, что не владеет своим телом. Ощущение было чрезвычайно странным: не то чтобы мышцы майора вдруг онемели, ослабли, потеряв силу, или наоборот, окаменели до полной неподвижности… Глазов не переставал чувствовать свое тело, он был уверен, что оно полностью ему подчиняется… Но все равно не мог заставить себя шевельнуть рукой или ногой. В нем не осталось воли к движению, вот что. Он не был способен даже закрыть глаза или хотя бы отвести взгляд от Олега. А тот все говорил и говорил, озвучивая вполне простые и понятные вещи о вечных, неизбывных проблемах русской армии в частности и государства в целом: о бардаке и показухе, о корыстолюбии и неуправности власть имущих — обо всем, что давным-давно набило оскомину и потому по-настоящему серьезно никем не воспринималось. Но почему-то сейчас эти до тошноты надоевшие обвинения непонятно кого вдруг обрели для Алексея Максимовича совершенно иной смысл и обратились против него самого.
По речам Олега выходило, что все дурное и неправильное, происходящее в в/ч № 62229 — это вина именно его, майор Глазова, и ничья больше. Эта невесть каким образом возникшая у Алексея Максимовича мысль постепенно, но довольно быстро захватила власть над его сознанием, и теперь уже он изумлялся сам себе: как же он раньше этого не понимал, когда творил все это… чудовищное, непоправимое?.. И как ему дальше жить, когда он наконец это понял? Острое чувство вины и необратимости произошедшего придавило его. Зрение Алексея Максимовича замутилось жгучими слезами. Он попытался выдавить из гортани давно распухавший там вопрос, и у него это получилось.
