— Согласен, это не так уж страшно, — кивнул юноша-полицейский. — Вы обязуетесь больше не тревожить их?
— Да, конечно, я буду выходить на улицу.
— Сейчас я запишу это ваше заявление, а потом познакомлю с ним вашего соседа. Знаете, какие бывают старики: из-за ерунды нервничают, надо же их успокоить. Сейчас им еще и от жары очень плохо бывает.
Юноша составлял ответ на заявление, а его спутница машинально опять стала оглядывать квартирку. Ее внимание привлек обернутый в газету плоский предмет на входной двери, примерно на три четверти от ее ширины и высоты. Ей стало любопытно, что это такое. Размышляя, она почувствовала тяжелый взгляд человека и тут же покраснела. Ей стало не по себе, она извернулась на стуле и вдруг страшно заинтересовалась протоколом, который писал ее коллега.
— Так, теперь я заактирую ваши ответы. Итак, вас зовут Оливье Эмери. Родились…
— Первого ноября тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Шатору, департамент Эндра.
— Проживаете в доме № 17 по Будапештской улице, седьмой этаж, дверь направо. В жару без лифта высоковато будет!
Молодой патрульный позволил себе такую шутку, понимая, что дело об утреннем шуме не слишком серьезно. Его коллега смущенно улыбнулась. Эмери тоже принудил себя изобразить улыбку.
— Телефон?
Оливье Эмери стремительно думал. Телефон есть у всех. Он тоже должен быть как все, но давно решил никому не давать номер своего мобильного, да и сам воздерживался им пользоваться и даже заряжать. Исключение делалось только для экстренных случаев.
— У меня нет телефона. Теперь они у всех есть, а раньше-то как жили? Не было их, и обходились! А по мне мобильный телефон хуже поводка для собаки.
— Можно согласиться, но лично я без него не мог бы обойтись… Ваша профессия? Как вы понимаете, мы задаем обычные вопросы, просто чтобы иметь какие-то данные.
— Знаю, знаю. Мы же с вами коллеги, я сам сержант полиции. Потому мне и лучше без телефона — никто не достанет. Если надо вызвать на службу — пускай едут домой, а не застанут дома — ничего не поделаешь!
Эмери небрежным движением раскрыл старый потрепанный черный кожаный бумажник, где лежала трехцветная карточка с надписью «ПОЛИЦИЯ» посередине. Раскрытый бумажник он положил на стол. Молодые полицейские раскрыли рты. Эмери остался доволен произведенным эффектом. Но тут же и пожалел — все равно что в карты побил тузом двойку.
Слишком рано и слишком сильно. Опять эта страсть играть с опасностью, проходить через страх. Это был плохой ход.
Глава 21
Пятница, 15 августа 2003 года.
В 7.00 дежурный на верхнем этаже дома № 36 поздоровался с Венсаном Кальдроном и открыл ему автоматический замок стеклянной двери. Он давно знал офицера и уже не спрашивал у него пропуск. Свой обычный утренний маршрут Кальдрон начал с того, что зашел в штаб. Вместе с коллегами, заступающими на двенадцатичасовое дежурство, он пил свой первый кофе, потом просматривал, что случилось за ночь. Затем шел к себе и кормил рыбку.
— Сегодня есть пташка и пораньше тебя!
— Кто? Из нашей бригады?
— Да. Этот новый капитан… как его… ах да, Дальмат. Слушай, какой-то он невеселый. Я его встретил здесь в здании в половине седьмого. Только поздоровался сквозь зубы, и все.
Кальдрон только пожал плечами и ушел от ответа, но его заинтересовало, чего ради Дальмат явился так рано. Первый раз за очень долгое время он забыл про рыбку и направился прямо в кабинет Дальмата.
Капитан сидел за столом, изучая детализацию телефонных разговоров Лоры Димитровой. Когда вошел Кальдрон, он почти не повернул головы.
— Ты что, с кровати упал сегодня с утра?
— Нет. Я уже много лет встаю в пять утра, когда бы ни лег. А от жары тяжко, вот и решил лучше поработать с малознакомыми документами в тишине. Через пару часов станет еще жарче, начнется шум, телефонные звонки — пяти минут не будет сосредоточиться.
— Нашел что-нибудь интересное в этих столбиках телефонных номеров?
— Пока нет. Надо закончить работу. Еще до обеда я тебе скажу результат. Сбой на почте нам, конечно, не на руку: тяжеловато все это перелопатить вручную.
— Так велел бы ты Фариа попахать. У него уже привычка есть, он вдвое быстрее глотает всю эту цифирь.
— Верно, но я хочу сам знать, как это делается.
9.30. Людовик Мистраль ехал в сторону Парижа, не превышая скорости. Он считал, что может на часок припоздниться. Дежурный по штабу нарисовал ему картину событий за ночь, которая сводилась к двум словам: без происшествий. Всю ночь Мистраль ожидал сна, который пришел только к пяти утра. Два часа поспал. Он был словно в ватном тумане, прилагал все силы, чтобы естественным тоном разговаривать с Кларой, а та смотрела на него с испугом, но не позволяла себе замечаний. В эту ночь он пытался заговорить свою бессонницу, но ничего не вышло. Ее причины словно расплывались в тумане — оставалась только темнота в открытых глазах.
В бардачке машины в аптекарском пакетике лежала нетронутая упаковка таблеток — он нарочно забыл ее там. По его подсчетам, тяжелые нарушения сна длились уже дней сорок.
«Должен же организм в определенный момент на это отозваться, — думал он, — и тогда я просплю всю ночь».
С другой стороны, он понимал, как сказывается на нем отсутствие настоящего сна: чувствовал, что хуже соображает, стал напряженнее и раздражительнее.
Движение было небольшое. Он объехал площадь Звезды, двинулся вниз по Елисейским полям и поставил машину у тротуара возле «Американской аптеки». Там не спеша позавтракал и прочитал лежащую на столике «Паризьен», словно день был выходной. Быстренько позвонил Бальму предупредить, что появится ближе к обеду, и Кальдрону — поговорить о текущих делах.
— Вы точно здоровы?
— Абсолютно здоров, Венсан. Просто мне сегодня нужно немножко продышаться, а думать я и тут могу. Мобильный включен, можете связаться со мной в любой момент.
Выйдя из «Американской аптеки». Мистраль поехал в сторону букинистов на набережных, а потом наугад. Опущенные стекла заменяли ему кондиционер. Хотя день обещал быть по-прежнему очень жарким, невыносимый зной, казалось, уже отступал.
* * *
Жан-Пьер Бриаль сидел через стол от священника тюрьмы в Лианкуре. Он развалился на стуле, руки сложил на огромном пузе и сосредоточенно смотрел на служителя культа. Священник сидел прямо и с любопытством глядел на арестанта.
— Кажется, вы хотели со мной говорить. Это первый раз?
Бриаль почесал жирной пухлой рукой с грязными ногтями макушку и шею, вытер потные руки о штаны.
— Да. Только сначала я хочу вас спросить. Вы ничего не рассказываете, что мы вам говорим?
— Если на исповеди — разумеется, нет!
— А не на исповеди?
— Обычно тоже нет. Но в таком случае я предпочел бы говорить с вами о другом: как вы попали в такое место, помочь вам стать лучше…
— Не тот случай. Они мне хотят дело «пришить», а я тут ни при чем — тройное убийство, если точнее, так что…
Священник остановил его жестом руки.
— Мы не на исповеди, и я уже говорил вам, какие есть ограничения.
— Да-да, я понял. Так вот я что говорил: там на убитых, сказал следователь, находили записки со словами Сенеки. Так вот. Мне бы хотелось знать, можете ли вы мне рассказать про Сенеку. Кто такой, что написал и всякое прочее.
Озадаченный и обескураженный священник разглядывал сидящего против него неряшливого арестанта, совершенно не похожего на интеллектуала: с грязными руками, в нестираной одежде, с примитивной лексикой.
— Чтобы говорить о Сенеке, вам не нужен священник.
— Да? А с кем еще об этом говорить в такой дыре?
— Ну как же: есть библиотека, есть…
Заключенный промолчал. Священник невольно улыбнулся и подумал, что с арестантами всегда есть смысл поговорить, чтобы они заново взглянули на свою жизнь. Его немного позабавило, как передернуло Бриаля при слове «библиотека».
— Что ж, хорошо, я вам расскажу в двух словах о Сенеке, — сказал священник.
Ровно в 13.00, как всегда по пятницам, священник обедал с директором тюрьмы. Разговор катился плавно, ничего тревожного не было — жара не причина, чтобы тюрьмы набивались битком. Подали десерт и кофе.
— У меня сегодня был странный разговор с одним заключенным, — завел речь священник, отламывая ложечкой пирожное «Наполеон». — Он хотел, чтобы я рассказал ему о Сенеке.
— Это и впрямь достойно внимания. Нечасто в наших тюрьмах ведут беседы на такие темы, — с улыбкой ответил директор.
— Надо сказать, это был скорее мой монолог, но арестант, грубый с виду, слушал очень внимательно — ему было, видимо, интересно.
— А кто это? Если, конечно, не секрет.
— Конечно, нет, ведь это была не исповедь. Я говорил с Жан-Пьером Бриалем.
