— Вы имеете право хранить молчание, — сказал Харузин. — Все, что вы скажете, будет обращено против вас.
Он говорил это по-русски, поэтому Милагроса вздрогнула и устремила на него огненный взгляд. Она не поняла смысла произнесенных слов. Не догадалась и о происхождении языка. Но зловещий смысл фразы угадала обостренным чутьем пойманного в ловушку животного.
Она что-то прокричала низким, гортанным голосом и рванулась в сторону.
Фердинанд мелко хихикал, поглядывая на нее тревожными, странно расширенными глазами.
— Взять обоих! — приказал Тенебрикус.
Санчес повернулся к стражникам.
— Вы слышали, что вам сказали? Выполняйте!
— Вы допускаете сейчас очень большую ошибку, мой господин, — произнес Фердинанд совсем другим тоном. Теперь в голосе мориска не было ни приниженности, ни старческого дребезжания. — Очень большую ошибку.
И непонятно было, что означают эти слова: то ли утверждение собственной невиновности, то ли угрозу.
Когда двое стражников увели арестованных и Санчес с Тенебрикусом и Харузиным остался в доме мориска, главный инквизитор Севильи обратился к представителю Ордена Святой Марии Белого Меча:
— Что дальше?
— Нам следует найти эти вещи.
— Вы уверены, что кристалл и книги в доме Фердинанда?
— Дорогой брат, — сказал Тенебрикус проникновенно, — я уверен, что Фердинанда не зовут Фердинандом. Я уверен, что Милагроса — не его дочь и не его внучка. Я уверен в том, что эта дьяволица побывала в Англии и привезла сюда две книги и колдовской кристалл. Равно как и в том, что эти предметы сейчас находятся в том же доме, где стоим и тратим время на пустые пререкания мы с вами.
— В таком случае, начнем, — вздохнул Санчес. Он был человеком покладистым, приученным почитать начальство и в принципе очень не любящим неприятности.
Они разошлись по разным комнатам и вскоре Санчес вернулся в ту, где они назначили место встречи, — с кувшинами в нишах и узорными тенями, — чтобы предъявить ковер, в который были завернуты две книги. Одна из них — в треснувшем деревянном окладе, с полусгнившими страницами, явно более старинная, — представляла собой запрещенный и многократно сожженный трактат аббата Тритемия «Стеганография». Вторая, гораздо более новая, на более дешевом материале, — труд доктора Джона Ди «Монас Иероглифика». Эту книгу еще не сжигали ни разу. Она даже не успела попасть в списки запрещенных инквизицией книг.
— Мы ведь искали именно это? — осведомился Санчес.
— Да, — сказал Тенебрикус, принимая у него из рук книги и внимательно рассматривая их. — Однако арестовать Фердинанда на основании того, что он держит у себя эти книги, мы не можем.
— Но!.. — возмутился главный инквизитор. — Простите, добрый брат, но мне все время кажется, что главная ваша цель — выставить меня на посмешище.
— Могу вас заверить, — сказал Тенебрикус и улыбнулся своей самой искренней и милой улыбкой, от Которой у Харузина кровь стыла в жилах, — что моей целью, равно как и целью моего Ордена, является отнюдь не это. Вас не следует выставлять на посмешище, добрый брат, ибо вы — честный католик и боретесь за чистоту веры по мере своих сил, образования и рвения. Нет, нет и нет! До сих пор так называемому Фердинанду удавалось удерживать вас в убеждении, будто он — безобидный старый шарлатан, вся вина которого в излишней отзывчивости к бедам знатных и не слишком знатных испанских дам. Увы! Это опасный колдун. Его, несомненно, следует сжечь на костре. Но говорить об этих книгах нельзя ни под каким видом. Во-первых, вторая из них — более опасная, чем первая, — не внесена в Индекс. Во-вторых, о том, что сохранилась хотя бы часть первой, также не стоит рассказывать людям. Большинство наших добрых христиан живут в счастливом неведении о том, что подобные книги вообще существуют. И это очень хорошо, добрый брат!
— Полностью с вами согласен! — энергично кивнул толстяк. Его щеки тряхнуло от резкого движения головой, губы шлепнули.
Харузин вдруг подумал, что манеры главного инквизитора похожи на манеры старого колдуна-мориска.
Оба склонны удивительно неискренне, по-восточному утрированно лебезить.
— Итак, этот вопрос улажен, — с явным облегчением произнес Тенебрикус. — Теперь нам нужно отыскать еще две вещи.
— Две? — удивился Санчес. — Кажется, остался только кристалл… Кстати, насколько дорого он может быть оценен?
— У него нет цены, — возразил Тенебрикус. — Я вообще не думаю, что такие вещи могут обладать ценой — в денежном выражении. Вы не вполне отдаете себе отчет в том, с каким предметом нам предстоит иметь дело. Я подозреваю, что эта вещь принадлежит преисподней, куда ее надлежит отправить — соблюдая все возможные меры предосторожности.
— Ну, хорошо, — с видимой неохотой согласился толстяк инквизитор, — а какова вторая вещь?
— Все что угодно, что поможет нам выдвинуть против Фердинанда и его помощницы обвинение в колдовстве, — сказал Тенебрикус. — Желательно нечто такое, что было бы направлено против царствующей особы вашего государя.
— Ну, знаете… — протянул толстяк.
И задумался.
Несколько лет назад у Филиппа II были серьезные распри с папой Римским — преимущественно по поводу того, что церковные власти получили слишком много прав в делах совершенно светских.
Папа прибег к обычному оружию Святого Престола — пригрозил Филиппу интердиктом, то есть запрещением совершать богослужения на территории Испании.
Филипп смирился и склонил выю под ярмо инквизиции, отдав своих подданных почти в полную власть духовных властей.
Это имело определенный смысл в стране, которой угрожали лютеране и мусульмане. И не только в религиозном, но и в политическом смысле.
Тенебрикус разглядывал жилище Фердинанда, пытаясь составить себе представление о характере мориска. Сладострастник — несомненно. Интересно, кто его возлюбленные и в каком виде он им является? Уж наверняка не в образе дряхлого старика. Возможности мориска достаточно велики для того, чтобы морочить голову дурочкам, продающим свои ласки за деньги и лживые посулы подарить им рецепт долгой молодости.
Впрочем — почему лживые? Среди вещей старика нашлись многочисленные мази и притирания. Некоторые, судя по запаху, были самые обычные, содержащие одурманивающие вещества, которые использовались по всей Европе ведьмами для «полетов на метле». Другие, видимо, давали эффект разглаживания морщинок на лице. Любопытно, как долго этот эффект держится?
Тенебрикус показал Харузину свои находки и поинтересовался его мнением. Естественно, этот человек ничего не делал без умысла — он и Харузина с собой пригласил вовсе не для познавательных целей, как могло бы показаться, и не для того, чтобы тот, будучи представителем «русской делегации», получил возможность доложить «товарищам» о результатах экспедиции в дом мориска. Тенебрикусу требовался свежий, непредвзятый взгляд на события и факты.
Харузин понюхал мази, сморщил нос и сказал: — Человеческая глупость никогда не видоизменяется. У нас тоже продают за бешеные деньги какие-то чудо-притирки. «Как не повезло яблоку, как повезло вам», — процитировал он старую рекламу. — То есть яблоко сморщится и увянет или сгниет, а вы — если будете пользоваться таким-то кремом, продается везде и за бешеные деньги, — никогда не покроетесь морщинами.
Тенебрикус взял немного мази, источающей сильный розовый запах, и мазанул себя по щеке. И тут… глубокие морщины мгновенно разгладились, показалась розоватая юношеская кожа.
Лицо этого человека сделалось совершенно жутким: сплошь морщинистое, увядшее, оно несло на себе клочок молодой кожи как язву, как плохо заживший рубец.
Харузин смотрел во все глаза. Ему было страшно.
— Понял? — проговорил Тенебрикус. — Эта мазь действует. Не знаю, как долго продержится ее действие, но она сработала.
— Это… ужасно! — выговорил Харузин. — У нас таких, мне кажется, нет.
— Просто у вас нет настолько наглядных, — возразил Тенебрикус. — Желание сохранить свое тленное тело прекрасным допустимо лишь в определенных пределах. Нельзя пытаться обмануть природу. Конечно, для обычного человека, особенно для женщины, вполне дозволяется ухаживать за своим телом, только не делая свою внешность самоцелью. И все равно, самые красивые люди — старики, сохранившие свою добродетель. Их красота становится духовной, а это уже — свет нетленности…
— Согласен, — вздохнул Харузин и снова против своей воли метнул взор в сторону розовой полоски на щеке Тенебрикуса.
Тот прикоснулся к ней пальцами.
— Это противоестественно, — сказал он. — Это оскорбляет человеческую природу, которую Господь создал мудро.
— Но старость настигает нас вследствие грехопадения, — вздохнул Харузин. — Не истолковать ли эти мази так, что старик боролся против последствий грехопадения?
