С каким бы удовольствием сердар Ибрагим-бек отдал их дома и дворы на разграбление своим янычарам! Но многие из пришедших, действительно поставляли товар Великому визирю, или, даже, во дворец повелителя. Приходилось извиняться, убеждать в опасности выхода войск в поле, заверять, что как только татары в большом числе явятся на помощь, казаков разгромят и отдадут всех уцелевших высокоуважаемым торговцам (чтоб вам лопнуть от жадности!).
Достопочтенные торговцы могли себе позволить забыть об итогах первой вылазки, а сердар не имел права это делать. Уж очень печально всё тогда обернулось для воинов османской империи. Вспоминать то ночное сражение сердар не любил, но оно само вспоминалось.
Глубокой ночью, в бесшумно отворившиеся ворота плотной колонной выбежали восемьсот янычар и, разделившись надвое, отправились к ближайшим землекопным работам. Организуя эту вылазку, сердар рассчитывал, что роющие свои окопы казаки, будут вооружены только лопатами, в худшем случае, саблями. Но янычары, практически одновременно, наткнулись на засады. Их в упор, чему и ночная темень не мешала, стали расстреливать картечью. Сумевшие уцелеть и вернуться утверждали, что прорвавшихся в рукопашный бой янычар кололи ружьями. Что уже ни в какие ворота не лезет. Начавших отступление правоверных у ворот ожидала ещё одна засада, стрелявшая не менее убойно. Отступление превратилось в паническое бегство, большинство сражённых и раненых у ворот имели раны в спину.
Расстреливаемые янычары, давя друг друга, пытались протиснуться в ворота к безопасности, когда казаки врубились в толпу сзади. Сердар, организовывавший вылазку и оставшийся ждать её результатов у ворот, приказал закрыть их, обрекая всех не успевших вернуться на смерть. Нескольких, впрочем, подняли на верёвках на стену их товарищи вдалеке от ворот. Но, не закрой Ибрагим-бек тогда ворота, казаки ворвались в город на плечах отступавших. На всё воля Аллаха, только он отмеривает длину жизни для всех людей.
Вылазку, естественно, объявили великой победой. Потери врага исчислили в тысячи. Проведённая, с вернувшимися воинами воспитательная работа, дала результаты. Они сами предпочли числиться победителями, сразившими, каждый, не менее десятка врагов. Панических слухов тогда избежать удалось, но воины в крепости всё отчётливее стали понимать сложность положения осаждённого города.
Не добавляла оптимизма морская блокада, в которую, вероятно, попал Азов. Ни одного прибывшего из метрополии судна за две недели. Других причин, как перехват их казаками в море, сердар не видел. Если вспомнить, что Крымский хан Инайет Гирей, в последнее время игнорирует приказы из Стамбула, следовательно, приход его войск на помощь весьма сомнителен, то складывалась совсем печальная картина. Оставалось полагаться на милость Аллаха, потому как никто другой помогать осаждённому городу не спешил.
Поэтому тревога прочно поселилась в сердцах главных защитников Азова и его руководителях. Невиданные, да и неслыханные никем в Азове змеистые окопы с трёх сторон подобрались к защитным рвам. То есть в любой момент казаки, как шайтаны из коробки, могли выскочить из земли прямо возле рвов. Которые в местах подхода этих иблисовых измышлений, уже не были серьёзным препятствием. В последние две ночи пленные османы, умолявшие не стрелять в них, завалили рвы вязанками мокрого, обмазанного глиной хвороста. Янычары, естественно, стреляли, бросали горшки с порохом, сами, то и дело, поражаемые выстрелами казаков. Рвы же забрасывались, частично из подземных подкопов, потому под выстрелы попадали только мусульмане. Многих из них удалось убить, но казакам от этого было не холодно и не жарко. Последним препятствием для них оставались стены и храбрость их защитников, готовых отдать в борьбе с неверными свою жизнь.
Христиан в городе хотели видеть? Извините, что без цепей
20 … 7146 года от с.м.,
Предупреждённые об неэффективности штурма на хапок, казаки и не пытались его делать. Назначенный наказным атаманом в походе на Азов, как и в реале, Михаил Татаринов, был умным и опытным военачальником, умел слушать. Вместо этого, взялись всерьёз за осадные работы. Сэкономили время на работах по возведению оборонительных сооружений от внешней угрозы. Благодаря Аркадию точно знали, что на время осады никакой серьёзной помощи Азову никто оказать не может. Особые усилия потратили на «змееобразные», точнее, «ломанной линии» окопы, вплотную подходящие к оборонительным рвам. По ним можно было подобраться, не подставляясь под выстрелы, прямо к крепости. В предполагаемых местах штурма удалось, к сожалению, не полностью, засыпать рвы. Стоило это жизни нескольким десяткам пленников, расстрелянных со стен. Нетрудно было догадаться, что турки сосредоточат там большую часть защитников. Но им приготовили сюрприз. Да и начать штурм, по предложению того же Аркадия, собирались совсем в другом месте. По поводу чего у него опять возник серьёзный спор с Васюринским и поддержавшими его несколькими донскими атаманами. Воинская честь тогда была куда более распространённым и обширным понятием, чем сейчас. Но победила, как всегда, целесообразность.
Сказать, что Иван пребывал в плохом настроении, это сильно смягчить реальную ситуацию. Скорее, он пребывал в состоянии бессильного бешенства. Бешенства потому, что ему, старому казаку, уважаемому кошевому, знаменитому и среди сплошь не трусливых казаков воину, запретили участвовать в бою. Совсем. То есть, разрешили (вы можете представить, ему, так уж и быть, разрешили, если что, защищать этого чёртова вылупка Аркадия), но в исключительных и строго оговорённых случаях. Защищать же попаданца, пока, по крайней мере, было не от кого. Он как раз, устроивший эту пакость, в бой не рвался. Собственно, именно он и организовал это непотребство, поначалу подозревал Иван. Правда, на совете характерников, в который его по непонятным причинам взяли (какой он к бесу характерник?), и совете атаманов, где были приняты решения о запрете Ивану Васюринскому рисковать своей жизнью, Аркадий не выступал. Обоснование: «В связи с особенно большой ценностью для всего русского народа». Звучало, конечно, приятно, чего уж там. Но стоит вдуматься в смысл… на клочки кого-то хочется порвать. Сильно хитромудрого. Позже Иван поверил Аркадию, что он не при чём, но истинного виновника ему обнаружить так и не удалось.
Бессильной же его злость была потому, что он и сам понимал невероятную, уже начавшую проявляться ценность попаданца. Что начисто исключало месть. Пожалуй, его действительно надо было беречь как зеницу ока. Никто ведь не знает и тысячной доли того, что хранится в его голове. «Но я то, Господи Боже, при чём?!»
Ещё в его настроении, порой беря верх над всем остальным, присутствовала обида. Обида не столько на подлого попаданца, что с него возьмёшь, сколько на весь белый свет. Правда, в отличие от некоторых, у него при таких приступах возникало желание не вешаться, а кого-нибудь удавить. Медленно-медленно, высказывая ему всё, что о нём думал.
С постановлениями советов, что характерников, что атаманов, шутить не приходилось. Сказали, не смей рисковать, приходилось выполнять. Хотя все последние десятилетия провёл на грани жизни и смерти, перестраиваться под старость было очень тяжело.
«И в монастырь ведь не уйдёшь теперь. Не до молитв, если делом можно родину от страшных бед спасти. Так что о надежде отмолить собственные грехи в монастырской келье, придётся забыть. Помолиться же за грешные души других найдётся кому».
Не в силах заняться привычным и любимым делом, Иван проявлял воистину бешеную активность по организации осады Азова. В немалой степени его стараниями, змеевидные окопы из безопасного далёка быстро протянулись под самые стены крепости. Между понуканием землекопов, он же обучал штурмовиков, как, ухмыляясь, назвал их попаданец, бросать гранаты. Необычной формы горшки с порохом действительно, оказалось метать куда удобнее, чем обычные, кухонные. Да и осколков они давали много больше. Иван убедился в этом на демонстрации нового оружия атаманам и старшине.
Иван, для успокоения, потискал ручку дробовика, торчавшую из его правой шароварной[14] кобуры. Тактреба смог вместо приклада приделать к дробовику удобную ручку по рисунку Аркадия. Получилось подобие пистоля, только более ухватистое. Прикосновение к этой игрушке его успокаивало, хотя иначе, чем для стрельбы по воробьям или чучелам, использовать её он не мог.
«Ничего, доброе оружие под рукой всегда может пригодиться. Авось, отменят советы запрет мне на участие в боях. А то, словно жид пархатый,[15] должен ломать голову, где бы денег достать, кого б ограбить. А ведь прав тот французишка, о котором Аркадий рассказывал, что для войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё деньги. На одной храбрости далеко не уедешь».
