— Но, мистер Юбенк, а что, если больше десяти тысяч человек хотят купить какую-то книгу? — спросила девушка в белом платье.
— Десять тысяч читателей вполне достаточно для любой книги.
— Я имела в виду не это. Что, если она нужна им!
— Это не имеет никакого значения.
— Но почему, если интересный сюжет…
В литературе сюжет — это всего лишь примитивная вульгарность, — презрительно произнес Больф Юбенк.
Доктор Притчет, направлявшийся через гостиную к бару, остановился и заметил:
— Вполне с вами согласен. Равно как и логика — примитивная вульгарность в философии.
— Или мелодия, которая является лишь примитивной вульгарностью в музыке, — сказал Морт Лидии.
— О чем это вы спорите? — спросила, подойдя к ним, Лилиан.
— Лилиан, дорогая, — протянул Больф Юбенк, — я не говорил, что посвятил тебе свой новый роман?
— Нет, Больф, дорогой, спасибо.
— А как называется ваш новый роман? — спросила одна небедная дама.
— «Сердце — одинокий молочник».
— А о чем он?
— О разочаровании и безысходности.
— Но, мистер Юбенк, — густо покраснев, спросила молодая девушка в белом платье, — если в мире существуют лишь разочарование и безысходность, ради чего тогда жить?
— Ради любви к ближнему, — мрачно ответил Юбенк. Бертрам Скаддер стоял, склонившись над стойкой бара.
Его длинное, худое лицо словно запало внутрь, лишь рот и глаза выдавались вперед тремя мягкими выпуклостями. Он был редактором журнала «Фьючер», в котором опубликовал свою статью о Хэнке Реардэне, которая называлась «Спрут».
Бертрам Скаддер поднял свой пустой бокал и молча протянул бармену. Он отпил глоток, заметил пустой бокал стоявшего рядом с ним Филиппа Реардэна и молча указал на него пальцем бармену. На пустой бокал Бетти Поуп, которая стояла рядом с Филиппом, он не обратил никакого внимания.
— Послушай, дружище, — сказал Бертрам Скаддер, устремив взгляд куда-то рядом с Филиппом, — нравится это тебе или нет, но законопроект о равных возможностях — большой шаг вперед.
— А что дает вам основания полагать, будто я не одобряю его? — растерянно спросил Филипп.
— Ну, ведь это будет не безболезненно, ты согласен? Длинная рука общества пошерстит кое-чью чековую книжку.
— А почему вы считаете, что я являюсь противником этого?
— А разве не так? — спросил Бертрам Скаддер без особого любопытства.
— Нет, не так, — горячо сказал Филипп. — Я всегда ставил общественное благосостояние превыше любых личных интересов. Я пожертвовал время и деньги ассоциации «Друзья всемирного прогресса» и лично участвую в их кампании в поддержку законопроекта. Я считаю вопиющей несправедливостью даже теоретическую возможность того, что один человек приберет к рукам все, ничего не оставив другим.
Бертрам Скаддер пристально, но без особого интереса посмотрел на Филиппа:
— Что ж, это необычайно мило с твоей стороны.
— Некоторые, мистер Скаддер, действительно серьезно подходят к вопросам морали, — с мягко подчеркнутой гордостью сказал Филипп.
— О чем он говорит, Филипп? — спросила Бетти Поуп. — Среди наших знакомых нет никого, кто бы владел предприятиями более чем в одной отрасли, не так ли?
— Ох, помолчи, — сказал Бертрам Скаддер скучающим тоном.
— Я не понимаю, почему вокруг этого законопроекта столько шума, — вызывающе продолжала Бетти Поуп тоном эксперта-экономиста. — Не понимаю, почему бизнесмены всячески противятся ему. Ведь это для их же пользы. Если все, кроме них, будут бедны, они лишатся рынков сбыта для своих товаров. Если они перестанут быть эгоистами и поделятся тем, что у них есть, у них появится возможность работать в полную силу и произвести еще больше.
— А я не понимаю, почему вообще надо принимать во внимание промышленников, — сказал Скаддер. — Когда массы терпят лишения при наличии товаров и средств, было бы просто идиотизмом полагать, что людей может остановить какая-то бумажка, дающая право на частную собственность. Право на собственность — это предрассудок. Собственность принадлежит кому-то лишь по милости тех, кто ее не отбирает. Народ может захватить ее в любой момент. А раз так, почему бы им не сделать это?
— Они должны сделать это, — сказал Клод Слагенхоп. — Она нужна народу. А потребности — это единственное, что нужно принимать в расчет. Когда народ нуждается, надо сначала все забрать, а потом уже рассуждать.
Клод Слагенхоп подошел к бару и втиснулся между Филиппом и Скаддером, невзначай оттеснив журналиста в сторону. Слагенхоп был невысок, но крепко сложен, с переломанным носом. Он был президентом ассоциации «Друзья всемирного прогресса».
— Голод не тетка, — продолжил Слагенхоп. — Слова, идеи — все это пустое сотрясение воздуха. Пустой желудок — вот веский аргумент. Я во всех своих выступлениях говорю, что вовсе необязательно много разглагольствовать. В настоящий момент общество страдает от недостатка возможностей в области предпринимательства, поэтому мы вправе ухватиться за все существующие возможности и использовать их. Справедливо все, что полезно обществу.
— Он же не сам добывал эту руду! — вдруг хрипло выкрикнул Филипп. — Для этого ему пришлось нанять сотни рабочих. Именно они все сделали. Почему же он считает себя чуть ли не богом?
Стоявшие рядом мужчины взглянули на него. При этом Скаддер лишь повел бровью, а на лице Слагенхопа не отразилось никаких эмоций.
— О Господи! — вскрикнула Бетти Поуп, что-то вспомнив.
Хэнк Реардэн стоял у окна, уединившись в отдаленном уголке гостиной. Он надеялся, что здесь его какое-то время не заметят. Он только что отделался от дамы средних лет, рассказывавшей ему о своем отношении к медитации. Он стоял и смотрел в окно. Вдали по небу плыло зарево, полыхавшее над его сталелитейными заводами. Он смотрел на это зарево, чтобы хоть на миг почувствовать облегчение.
Он обернулся и оглядел гостиную. Ему никогда не нравился их дом. Он был обставлен во вкусе Лилиан. Но сегодня мелькание разноцветных вечерних платьев залило собой гостиную, наполнив ее атмосферой радужного веселья. Ему нравилось смотреть, как люди веселятся, хотя сам он ничего веселого в такого рода времяпровождении не находил.
Он посмотрел на цветы, на искорки света, игравшие в хрустальных бокалах, на обнаженные руки и плечи женщин. За окном, разгуливая по пустынным просторам, дул холодный ветер. Реардэн увидел, как тонкие ветви дерева согнулись под его порывом, словно молящие о помощи руки. В небе за деревом полыхало алое зарево «Реардэн стал».
Он не понимал, что с ним происходит.
В этом чувстве ощущалась радость, радость торжественная, словно он преклонял голову, но перед кем — он не знал.
Когда он вернулся к гостям, на его лице играла улыбка, но она исчезла, когда он увидел, как в гостиную вошла еще одна гостья. Это была Дэгни Таггарт.
Лилиан пошла навстречу Дэгни, с любопытством рассматривая ее. Они встречались раньше всего несколько раз, и ей было непривычно видеть Дэгни в вечернем платье. Оно было черное, с накидкой, спадавшей на одно плечо, оставляя другое обнаженным. На платье не было никаких украшений. Все привыкли видеть Дэгни Таггарт в деловом костюме, и никто не задумывался, какая у нее фигура. Черное вечернее платье открывало глаза на Дэгни — невозможно было не изумиться, увидев, как изящны, хрупки и прекрасны очертания ее плеч, а бриллиантовый браслет на запястье обнаженной руки придавал ей необыкновенную женственность: вид закованной в цепи.
— Мисс Таггарт, какой приятный сюрприз, — сказала Лилиан, изобразив радушную улыбку. — Я не смела даже надеяться, что мое приглашение сможет оторвать вас от ваших куда более значительных дел. Прошу вас, позвольте мне чувствовать себя польщенной.
Джеймс Таггарт вошел вместе с сестрой. Лилиан поспешно улыбнулась ему, словно только сейчас заметила его:
— Здравствуйте, Джеймс. Я была так изумлена, увидев здесь вашу сестру, что вас просто не заметила. Такова цена признания в свете.
— По части признания в свете никто не сравнится с вами, Лилиан, — сказал Таггарт, мило улыбнувшись. — Более того, не заметить вас просто невозможно.
— Меня? О, я вполне удовлетворена тем, что скромно стою на заднем плане, в тени моего мужа. Я смиренно отдаю себе отчет в том, что жена выдающегося человека вынуждена довольствоваться лишь отблесками его славы, не правда ли, мисс Таггарт?
— Нет, я так не считаю, — сказала Дэгни.
— Это комплимент или упрек, мисс Таггарт? Но, прошу вас, простите меня, если я созналась в своей беспомощности. Кому вы хотите, чтобы я представила вас? Боюсь, я могу предложить вам лишь писателей и художников, но они, вероятно, вас вовсе не интересуют.
— Я хотела бы найти Хэнка и поздороваться с ним.
