За свою жизнь он перепробовал многое. Детство провел где-то на побережье между Вентспилсом и Лиепаей. После окончания приходской школы некоторое время служил помощником волостного писаря и приобрел на всю жизнь вкус к юридическим тонкостям. Потом он изучил бухгалтерию, работал то в городе, то в деревне, что-то даже предпринимал на свой страх и риск, но ему не везло в делах, и в конце концов Питерис стал подпольным адвокатом и прослыл знающим человеком.
Питерису не посчастливилось вернуться на родину в первые годы после войны, иначе он обязательно выдвинулся бы на видное место благодаря незаурядной предприимчивости. Когда вся добыча была поделена и все хорошие места заняты, оказалось, что полный благих намерений человек остался не у дел. Правда, Питерис несколько раз вступал в разные партии, но неизменно оставался в тени, не мог выбиться в люди, хотя душа жаждала деятельности большого масштаба, высокого полета. Годы шли. Питерис поблек, пожелтел, кости у него уже поламывало, и досада на пренебрегшее им общество отравляла всю его жизнь.
В родном приморском поселке умерла мать, прожившая последние годы в полном одиночестве. Андрей не виделся с нею почти десять лет и, как подобает всякому порядочному человеку и любящему сыну, в эти траурные дни много думал об усопшей, невольно отождествляя ее судьбу с судьбой других поморян. Разве не таким же позабытым, незамеченным был этот люд, чья жизнь протекала в тихих поселках у дюн или за работой в море? Кто думал о них, кто защищал их интересы, когда высокопоставленные государственные деятели вершили их судьбы? В государстве был сейм, целые месяцы подряд сотни людей произносили длинные речи и сочиняли законы. У хуторянина, у ремесленника, у горожанина были там свои люди, которые без устали твердили об их правах. А где был заступник рыбака? Такой еще не родился.
Нет, не совсем так. Андрей Питерис вполне мог бы выполнять эту роль. Ведь мать его была дочерью рыбака: детство он провел на побережье, знал, как коптят салаку, как ловят ярусами треску. Как же самозабвенно забилось его сердце, как воспылал этой возвышенной идеей его предприимчивый дух!
Выборы в сейм должны были происходить следующей осенью — в распоряжении Питериса оставался почти целый год.
Хладнокровно взвесив и обсудив все условия, способствующие успеху, он взялся за дело. Патефон у него уже был. На аукционе в ломбарде ему удалось за смехотворно ничтожную сумму приобрести подержанный кинопроекционный аппарат. Он прикупил одну-две пластинки, отпечатал листовки-объявления и затем стал создавать свою «партию беспартийных». Это было приятное, многообещающее дело. А когда в воображении Питериса вставала крупная сумма депутатского жалования, настроение у него подымалось еще больше, и он готов был еще сильнее полюбить будущих избирателей. Вскоре ему удалось заинтересовать некоторых состоятельных людей, которые тоже рвались к широкой политической деятельности на благо народу и самим себе. Теперь в его руках оказались нужные средства, и весною Питерис начал славное агитационное турне по побережью. Вскоре после Янова дня он уже очутился на дороге к поселку Чешуи, где его с нетерпением ждал лавочник Бангер, который и выслал ему навстречу лошадь.
3
У самого Бангера не нашлось времени встретить Питериса. Будучи одним из главных лиц в поселке, он всегда был чем-нибудь занят. Питерису, конечно, было бы приятнее провести сравнительно долгий, двенадцатикилометровый путь до поселка в серьезной беседе с состоятельным человеком и выяснить условия жизни чешуян, чтобы подготовиться к агитационному собранию. Пришлось мириться с тем, что под руку попалось. Возница был молодой еще человек, лет тридцати пяти, не больше, небритый, с загорелым, лоснящимся лицом и несколько нелюдимого вида, — по-видимому, один из тех батраков, которых рыбаки-хозяева нанимают на все лето в Риге возле рынка или у Красных амбаров. Он помог Питерису уложить узлы с вещами, патефон и киноаппарат, подождал, пока тот взобрался на повозку, и погнал лошадь по пыльной лесной дороге. Она была до того изъезжена, что местами колеса по самую ступицу утопали в песке, а на корневищах сосен повозку ужасно встряхивало. Опасаясь за пластинки, Питерис взял патефон на колени. Затем он оглядел возницу и стал придумывать, с чего бы начать разговор.
— Закурим? — спросил он наконец, подавая ему папиросу.
— Можно, — пробурчал тот. — Только у меня спичек нет.
— Разве поэтому и брать не следует?
Они закурили.
— Давно живете в Чешуях? — стал выспрашивать Питерис.
— Года четыре. Когда еще молодой Клява построил большую морскую мережу и за кооператив взялся… Я у его отца батрачил. Знаете Оскара Кляву?
— М-м… не совсем… Кое-что слыхал от других. Ну, а как там живется рыбакам? Были какие-нибудь собрания в этом году?
— Собрания?
— Я хочу сказать, приезжали люди от какой-нибудь партии?
— А-а, как же, почти каждое воскресенье кто-нибудь приезжает.
— Что же новенького они рассказывают?
— Чего им рассказывать! Наобещают всякой всячины, вроде птичьего молока… Главное, иди и голосуй за них.
— Этого им определенно хочется! — сухо засмеялся Питерис, и возница в благодарность за папиросу тоже рассмеялся.
— Ну, а люди тоже не со вчерашнего дня на свете живут, — продолжал он. — Кто не знает, как они потом выполняют обещания? Позапрошлую неделю один вот приехал с музыкантами. Сначала скрипач играл, а потом какая-то барышня петь стала.
— А сам он что?
— А что он? Если вы, мол, выберете меня в сейм, я вам выхлопочу дарового материала на постройку домов и добьюсь погашения всех прежних долгов. На сети, говорит, тоже пошлины не будет, и государство за свой счет застрахует вашу жизнь и снасти.
— А что говорят рыбаки?
— Да откуда ему взять? Деньги, что ли, он фабрикует? Лучше бы построил консервную фабрику. Гавань опять же нужна до зарезу, мол надо построить и дорогу провести, чтобы можно было подъехать к берегу. Дорога у нас такая — словно поднятой целиной едешь. Если на возу что бьющееся есть — пока довезешь, одни черепки останутся. А он — государственное страхование!..
— На это они мастера, — вздохнул Питерис и черкнул несколько слов в записной книжке. — Обещать, конечно, легко, а когда дойдет до дела, сразу запоют по-другому! Откуда таким людишкам знать нужды рыбаков? Вот кабы они сами изведали, как сладок рыбацкий хлеб… Как, например, я. Да-а, — вздохнул он еще раз, — кто в море не бывал, тот горя не видал. Значит, народ их всерьез не принимает?
— Одна смехота!..
— Да, вы не первый день на свете живете.
Питерис улыбался. Он еще что-то отметил в записной книжке, угостил возницу другой папиросой и потом уже молчал до самого поселка. За колесами взвивалась пыль, солнце било в глаза, а утренний ветер раскачивал верхушки сосен. Мох местами почти побелел, там и сям выступали песчаные плешины с редкими чахлыми сосенками. Вид этот навевал на Питериса уныние. «Да, нужно быть особыми людьми, чтобы весь свой век прожить в таких местах», — подумал он.
Однако, будучи человеком деятельным, он скоро забыло грустной картине и перенес внимание на босые ноги возницы с громадными синими ногтями и такой же синей кожей; в полосах того же цвета были и видневшиеся из-под брюк подштанники. Оказалось, что брюки у него были сшиты из какой-то ужасно линючей бумажной материи.
«Заграничные материи не линяют, — пришло на ум Питерису. — Если отменить пошлину, люди могли бы покупать их».
Он опять что-то записал себе в книжку. Показались заливные луга, и скоро меж деревьями выглянули домики рыбаков.
4
Поселковая улица не радовала глаз: слишком много песку, мало зелени, дома никудышные, и почти в каждом дворе по лохматому чудовищу, которое встречает чужих враждебным лаем. Питерис терпеть не мог собак — говоря по правде, он их смертельно боялся. В детстве его искусал какой-то барбос, да и позже он не раз вступал в стычки с этими хитрыми и злобными созданиями. И как это ни странно, даже самые Миролюбивые собачонки скалили зубы и ощетинивались при его приближении, словно подозревая в козлобородом человечке врага своего рода. Ему не удавалось завоевать их расположения ни колбасной кожурой, ни другими лакомствами.
Возница, которого в поселке звали Джим Косоглазый, еще издали показал Питерису лавку Бангера и другие достопримечательности.
— Вон та постройка у лимана — наша рыбокоптильня. Ее построили еще в позапрошлом году.
— Кому она принадлежит?
— Кооперативу. Тут почти все состоят в кооперативе. Молодой Клява у них делами заворачивает.
— Много зарабатывают?
— По-всякому. Когда салаки поменьше — выручка неплохая, а когда она густо идет — некуда сбывать. Если бы можно было кильки и шпроты приготовлять — другое дело… Да ведь нужны машины, котлы и мало ли еще что. Денег не достанешь, а у самих столько не наберется.
