— А он вас давно ждал, — сказала женщина. — Но вот беда, только-только уснул. Я и ставни позакрывала.
— Марфуша, кто там пришел? — послышался слабый голос Федора Лукича. — Кто там? Пускай заходит.
— Это я, — сказал Сергей.
— Сережа! Вот спасибо, дорогой, обрадовал. Проходи в мою темницу. Марфуша, открой ставню.
В спальне, где лежал Федор Лукич, было темно и прохладно, пахло лекарствами и полевыми цветами. Сюда не проникали ни свет, ни жара, и Сергей вначале ничего не мог разглядеть. Но вскоре Марфуша открыла ставни, и небольшая чистенькая комната наполнилась светом. Первое, что бросилось Сергею в глаза, был портрет Ивана Кочубея, висевший над кроватью, чуть выше ковра. Легендарный комбриг был изображен в косматой бурке и в белой, лихо заломленной назад папахе: он скакал на коне, устремив зоркие глаза вдаль.
На невысокой кровати лежал Федор Лукич. Опираясь локтем о подушки, сложенные одна на другую, он хотел подняться. Он постарел, осунулся, давно небритое лицо его обрюзгло и потемнело. Глаза были тусклые — не найти в них былой веселой искорки. Седая щетина на голове отросла и стала еще белее.
— Как я рад, что ты приехал навестить, — тяжело дыша, проговорил Федор Лукич, слабо пожимая руку Сергею. — А то вот лежу один, а тут еще Марфуша окна закроет — как в погребе… Мою натуру ты же знаешь — такая житуха не по мне. Лучше помирать, чем так жить. Я теперь как тот старый конь, приученный к боевым походам, — чует запах пороха, слышит звон трубы, бьет копытами, прядет ушами, а уже никуда не годится. Мне бы по степи мотаться, а я вот лежу… пошаливает… болит. — И он положил руку на левую сторону груди. — Крепкий был мотор, думал, и износу ему не будет, а сработался. Дает перебои.
— Федор Лукич, — участливо заговорил Сергей, — хоть вы и пренебрежительно смотрите на курорты, а все ж таки надо бы вам поехать в Кисловодск.
— Покамест обойдусь. Если совсем будет плохо, тогда поеду. Мне уже лучше. То было левая рука немела и не подымалась, а сегодня она у меня действует. — И как бы в подтверждение своих слов поднял руку. — Скоро встану. А что дышу тяжеловато — это пройдет. Ванюша с ветерком промчит по полю, и сразу отдышусь. А лежать нельзя. Кондратьеву одному трудно. Лето, хлебозаготовки, сам знаешь.
Федор Лукич спросил, как идет уборка в усть-невинских колхозах, приехала ли автоколонна. Сергей отвечал и все ждал, что Федор Лукич вот-вот спросит о результатах поездки в Ставрополь. Но Федор Лукич об этом и не вспоминал. Он справился о здоровье Тимофея Ильича, Ниловны. Затем они говорили о международных новостях. О поездке Сергея в Ставрополь Федор Лукич так и не спросил, точно ничего за эти две недели и не произошло. «Значит, старик сердится и ничего не хочет знать, — подумал Сергей. — А я все-таки ему расскажу. Не сейчас, а когда буду уходить».
— Сережа, лежал я эти дни и думал, — сказал Хохлаков, — о чем только и не передумал, и пришла мне в голову мысль: поговорить бы нам надо об одном важном деле.
— О каком, Федор Лукич?
— Дело это такое. — Федор Лукич с трудом поднялся и опустил на коврик босые, припухшие в щиколотках ноги. — Здесь нас двое — два кубанских казака. Есть еще казачка, Марфа Игнатьевна, моя жена. Пусть она тоже послушает. От нее у меня секретов не бывает.
— Вы секретничайте, а я пойду. Мне надо сбегать за льдом, — сказала Марфа и вышла.
— Ну и лучше, что мы теперь одни. — Федор Лукич вздохнул и вытер полотенцем мокрый лоб. — Да. Так вот о чем. Сидят два казака. Один, будем говорить прямо, уже глядит в могилу, а другой только начинает жить… К чему это я? А к тому, что надо нам, Сережа, подумать о кубанском казачестве. Смотрю я на нашу молодежь, вот на таких героических парней, как ты, на наших старательных девчат и радуюсь: доброе казачество подросло, надежная смена.
— Федор Лукич, может быть, я вас и обижу, — сказал Сергей и посмотрел на портрет Кочубея, — но скажу то, что думаю. Правильно вы заметили, люди на Кубани выросли, новые и интересные люди. Но того казачества, о котором вы постоянно печалитесь, давно нет.
— Как же это так нет? — удивился Федор Лукич. — А мы с тобой кто же такие? Разве мы — не казаки? А все станицы от Преградной и до Темрюка — разве не казаки в них живут?
— Казаки, — согласился Сергей и снова посмотрел на Кочубея. — Да, живет казачество, только не старое, о котором вы говорите, а новое, колхозное казачество. Нет того старинного форса, которым когда-то кичились казаки, не блестит у молодого парня на поясе кинжал, но зато и голове ума стало больше, жизненные интересы шире, а этому как раз и надо радоваться. Так что давайте, Федор Лукич, подумаем о кубанских колхозниках.
— Что ты мне рассказываешь, — не сдавался Федор Лукич. — А в книгах, а в романах что написано? Читал?
— Читал. Есть у нас такие писатели, которые очень любят казачью старину. На выдумку они мастера — чего только и не напишут: тут и бешметы, и кинжалы, и черкески, и башлыки, и шаровары не какие-нибудь, а с лампасами, и женщины тоже надевают шаровары и скачут на конях, — словом, как в спектакле. А в жизни ничего этого и нет. В кубанских станицах произошли такие изменения, что не замечать этого и проходить мимо — значит быть слепым… Правда, кое-где, как островки в море, сохранились старые обычаи и порядки, особенно в семейном быту, но этим восхищаться не следует. Да вот вам живой пример — мой отец. Вы его знаете — казак первосортный. Дети его занимают в государстве видные посты, а он живет себе по старинке. Родную дочь не хочет выдать замуж за любимого ею парня и считает, что имеет на это право. И это называется казачий обычай. Да кто же ему рад!
— Но вот ты — тоже казак?
— Да, я сын казака. — Сергей встал, подошел к окну. — Но разве, Федор Лукич, вы не видите, что я похож на своего отца разве лишь тем, что брови у меня такие же пучкастые, как и у него. А что во мне от казачьей старины? Да ничего! Я не джигит, черкески и бешмета не носил, кинжала и в руках не держал. Так чем же я отличаюсь от не казака? Ничем. А станичная молодежь, уезжающая в техникумы и вузы, — что в ней от старого казачества? Жизнь-то наша, Федор Лукич, не стоит на месте, и мы, молодое поколение, поднялись на несколько ступеней выше своих отцов, на окружающую жизнь смотрим иными глазами, а этому надо только радоваться! Я вот смотрю на портрет Кочубея. Лихой был вояка, благородный человек. Неграмотный был, а понимал, что его дорога с Лениным. Мы благодарны ему за то, что воевал он храбро, что не уронил чести кубанского казачества в тяжелые годы рождения Советского государства, — родство наше с Кочубеем кровное. Но кто теперь того не знает, что нынче и на войне, и в мирное время одной лихостью ничего не сделаешь, что не конь теперь главное, а машина.
— Ну, ну, тебя только затронь, — примирительно заговорил Федор Лукич. — Хорошо, не будем спорить. Я заговорил с тобой не для спора. Ты видишь, я уже стар, и как я ни бодрюсь, как ни расправляю крылья, а сил нету. Все ж таки придется мне ехать и в Кисловодск, а может, еще куда и подальше. Так вот я и думаю: кому доверить район? Бывало, в старину, отходя на покой, отец передавал власть в доме старшему сыну. Будь, Сергей Тимофеевич, таким моим старшим сыном. Я проработал в этом районе на разных должностях восемнадцать лет. А теперь берись ты, Сережа, за дело. Ты — депутат райсовета, кооптировать тебя не придется. Созовем сессию, и люди проголосуют за тебя всей душой. Ты чего крутишь головой? Боишься, что будет трудно? А ты не бойся. Впереди — немало работы, но вам теперь легче. Мы, старики, начинали этот путь на коне, а вы оседлали машину. У вас, молодых, впереди ясные горизонты. Так что берись, Сережа, за дело, становись на мое место, и тогда я буду спокоен. Вчера был у меня Андрей Петрович Бойченко. Долго мы разговаривали, советовались и пришли к тому, что нет более подходящей кандидатуры.
— Об этом со мной Бойченко тоже говорил, — сказал Сергей. — Спасибо, Федор Лукич, за такую честь и доверие, а дать согласие я не могу.
— Почему?
— Собираюсь ехать учиться.
— Учиться? Да ты и так грамотный.
— Институт хочу окончить.
— Разве это обязательно? — строго сказал Федор Лукич. — Я в институте не был, а с работой справлялся.
— У вас большая практика. — Сергей задумался, посмотрел в окно.
— Чего же ты молчишь? Неужели испугался?
— Нет, Федор Лукич, я не испугался, но не знаю, что вам сказать. Дайте мне хорошенько подумать. Посоветоваться с отцом, с товарищами.
— Думать-то некогда, вот беда, — сказал Федор Лукич, болезненно морщась и откидываясь на подушки. — Сам же советуешь ехать в Кисловодск.
— Я это понимаю, но у меня сейчас в Усть-Невинской столько дел. Ведь я вам еще не говорил, что пятилетний план утвержден и лесу теперь у нас будет столько, сколько сплавим по реке.
— Про все это я слыхал. Молодец, что своего добился. Только передай там от меня Остроухову, что пускай не мечтает, а засучивает рукава. А то он к облакам взлетать мастер.
