Через восемнадцать дней появились птенцы.
Я влез на стул и посмотрел на семью. Четыре сереньких, похожих друг на друга вороненка копошились в перьях матери. Они вытягивали длинные голые шеи и едва слышно шипели, открывая непомерно огромные рты. Ничего особенного в этих вороненках я не обнаружил. Мне только показалось, что один из них был несколько крупнее, чем все остальные.
Восторг Ирочки был неописуем. Она часами сидела на стуле, установленном на столе, и смотрела на выводок. Ворониха позволяла моей дочке прикасаться к своим маленьким отпрыскам. Мне этого она не разрешала. Бабушку я успокоил, сказав:
— Неудобно их выбрасывать сейчас. Пусть подрастут, тогда.
Бабушка укоризненно покачала головой:
— Не принесут нам эти птицы счастья, вот увидишь.
— Мама, я проделал над птицами научный опыт и хочу посмотреть, что из этого выйдет.
Бабушкино пророчество стало сбываться дней через десять.
Я пришел с работы и застал дочку в слезах
— Что такое?
— Умер. Один птенчик умер, — прошептала Ира.
В гнезде сидела грустная мать, а поодаль не менее грустный отец. Два маленьких вороненка, изрядно почерневших, копошились в гнезде, а третий стоял в стороне на фанере. Он наклонил голову и смотрел… на крохотный трупик своего братца. В его стойке и в том, как он держал голову, было что-то странное. Я заметил, что он действительно был крупнее всех и, главное, совершенно белый. Он стоял неподвижно и с каким-то удивленным птичьим вниманием смотрел на мертвый растрепанный комочек у своих ног. Затем он глянул в мою сторону, и я чуть не вскрикнул, увидев его глаза. Они были огромными и круглыми, как у совы.
«Мутационный урод, — сразу решил я. — Результат воздействия рентгеновских лучей».
Через два дня умер еще один птенец, а на следующий день еще. Ира плакала дни напролет, бабушка втихомолку молилась богу, а меня пожирало любопытство, что будет с четвертым, с белым вороненком.
Удивительно, что после того, как издох последний черный вороненок, обе взрослые птицы стали вести себя так, как будто бы у них никого больше не осталось. Они не обращали никакого внимания на выжившего птенца, не кормили его, не следили за ним. Более того, они переместились на задвижку печной трубы и стали стаскивать туда всякий хлам, чтобы сделать новое гнездо. Белого птенца с огромными глазами они полностью оставили на попечение моей дочки.
А он стал расти буквально на глазах. Особенно разрастались его голова и глаза, которые он всегда таращил то на Ирочку, то на меня, то на бабушку. Когда ему исполнилось двадцать дней, он уже ел в два раза больше, чем его взрослые родители. У этой птицы были совершенно недоразвитые крылья, лапки были широкими, на коротеньких ножках, туловище не продолговатым, а круглым.
— Папа, он так любит сахар и конфеты, — как-то объявила мне Ира. — Он даже говорит, когда ему хочется сахара.
— Говорит? Как же он может говорить?
— А так: «И-кррр, и-крр». Я его все учу, учу, а он еще не может сказать правильно «сахар».
Я рассмеялся.
Очередные дела в клинике захлестнули меня, и я долго не обращал внимания на уродливую ворону. Тем более что мне никто об этом не напоминал. Даже бабушка как-то свыклась с тем, что у нас поселились птицы — две взрослые, черные, и одна молодая уродливая, белая как снег. Я только замечал, что на черных ворон теперь ни Ира, ни бабушка не обращали никакого внимания. Зато они усердно ухаживали за белой птицей.
III
Белая ворона напомнила мне о своем существовании самым неожиданным образом.
Дело было вечером, когда вся наша семья собралась за столом пить чай. Я рассеянно крутил в стакане ложечку, вспоминая результаты сложного рентгеновского просвечивания одного больного.
Внезапно мой взгляд упал на пальцы Ирочки. Она бесцеремонно запускала их в банку с вареньем и затем отправляла прямо в рот.
— Перестань, что ты делаешь? — рассердился я.
— А я так хочу, — сказала она и снова полезла руками а банку.
Я взял ее маленькую ручонку и, хлопая по ней, стал приговаривать:
— Вот тебе, вот тебе за это.
Дочка захныкала, и в это самое время на мою руку вначале упал, а затем вцепился в нее острыми когтями огромный белый ком. От неожиданности я не мог даже пошевелиться.
— Не трронь! — услышал я хриплый, гортанный голос. — Не трронь ее! — зловеще прокаркала ворона.
Я в ужасе уставился на птицу. Собственно, теперь это уже была не птица, а какой-то огромный пуховой шар, с большими, как у человека, глазами, и широким ртом, кончавшимся вместо губ разросшимися вправо и влево костяными пластинками. Чудовище таращило на меня глаза, из которых искрилась хищная злоба. По обе стороны глаз под зарослями мягкого пуха двигались какие-то желваки, как двигаются скулы у взволнованного человека.
— Не трронь, — повторило чудовище.
На мгновение мне показалось, что я сошел с ума.
Затем, оправившись, я тронул птицу второй рукой, пытаясь ее согнать. При этом она так больно вцепилась в мою кисть, что я заныл.
— Будешь? — спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
— Ага, ага, моя Светка за меня заступается! Светочка, пусти папу, он больше не будет, — радостно хлопая в ладоши, залепетала дочка.
Я почувствовал, как когти уродливой птицы разжались, и она, все еще не сводя с меня злых глаз, неуклюже прыгнула на стол и застыла перед моим лицом.
Заметив, что я не на шутку взволновался, Ира подошла ко мне.
— Папочка, не сердись, — заговорила она, гладя меня по голове, — она хорошая и умная-преумная.
— Это ты ее научила говорить? — спросил я, не сводя глаз с белой вороны.
— Это она научила меня говорить, — произнес урод, и его глаза изобразили что-то вроде человеческой улыбки.
Мне стало не по себе.
— Да, это я научила ее говорить все-все! — повторила Ира.
— А что она еще может делать? — спросил я механически.
— Она умеет читать книжки и декламировать стихи. Она только летать не умеет. Она прыгает. Правда, Светка?
— Правда, — ответила ворона.
— Умная птица, белая, — пропела бабушка. — Не то что те два идола.
Я рассеянно посмотрел на двух идолов, сидевших на печной задвижке. Нахохлившись, они с любопытством рассматривали все происходящее внизу. Затем я перевел взгляд на белую ворону. Она была круглой как шар. Туловище как-то слилось с головой, из-под него торчали толстые желтоватые лапы.
Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:
— Больно?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});