– Баха! – вырвался крик из груди Шкурдюка, и замполит роты громко зарыдал. – Как же так? Почему не выпрыгнул? Он мог выскочить! У двери же сидел. Видимо, выталкивал солдат наружу до последней секунды, а сам не сумел спастись! Но почему он раздетый? Кто с него сорвал одежду?
– Серега! Это от взрыва. Взрывная волна содрала даже «лифчик», видишь, лямки порваны.
На вершине появился комбат и громко скомандовал:
– Эй вы там, внизу! Скорее поднимайте всех сюда. Сейчас появится вертушка – последняя. Не успеете – на себе понесете ребят к броне.
После этой угрозы вниз спустился Пыж и разведчики. Мы подхватили мертвого командира роты и быстро вынесли на пятачок для приземления вертолета. Только занесли наверх, как в небе показался Ми-8, делающий сложный вираж против ветра. Машина камнем устремилась вниз и довольно жестко приземлилась. Во время выполнения маневра по ней откуда-то выпустили зенитную ракету и несколько пулеметных очередей. Промазали.
Очевидно, духи прекратили стрельбу, надеясь на крупную добычу. Ждали борт экспедиции спасения и на некоторое время затаились. Теперь они весь огонь сконцентрировали на вертолете. Решили, наверное, удвоить показатели по сбитым летательным аппаратам.
Я вспомнил про лежащий в камнях автомат Арамова и стремглав бросился вниз. Тем временем первыми осторожно погрузили раненых комэска и Алахвердыева, а потом тела убитых. Стояла невообразимая суета. Еще бы! Трудно проводить эвакуацию при работающем двигателе, под крутящимися винтами и под огнем противника.
Я успел вернуться до отлета и протянул автомат борттехнику. Тот схватил его за приклад и сразу захлопнул люк. Вертолет камнем устремился вниз в ущелье, наклонившись на правый бок, а затем резко выровнялся и, петляя по распадку, умчался на базу.
* * *
Пыж задумчиво почесал подбородок и спросил у меня:
– Никифорыч, тебе пистолет нужен?
– Какой пистолет? – удивился я.
– Да вот, командира эскадрильи. Автоматический пистолет Стечкина. Я у него из рук забрал, чтоб в бессознательном состоянии не пальнул в кого-нибудь. А когда подполковника на борт подняли и увезли, вспомнил, что кобуру к своему ремню пристегнул. Забыл внутрь вертушки бросить.
– Ладно, сделаем так: спустимся к полку, я поеду в госпиталь к нашим бойцам и завезу пистолет. На броне мне отдашь, и все дела. А пока носи. Пойдем, Коля, может, в обломках еще что-то найдется. Летчики просили отыскать черные ящики для комиссии по расследованию катастроф.
– Ну что ж, пойдем! – согласился разведчик.
Мы побрели по осыпям к еще дымящимся листам дюраля. Между камней валялись какие-то шестеренки, болты, осколки стекла и рваные куски металла. За нами следом пошли Шкурдюк, Хмурцев, Шапкин и солдат-сапер. Среди дымящегося пепла Фролов разглядел искаженную оплавленную оранжевую шкатулку. Это и был один из черных ящиков.
Что-то блеснуло на дне ущелья. Туда отправились Фролов и Шапкин. Вскоре бойцы вернулись, неся гермошлем, большую сферу защитного цвета, с забралом из плекса. На шлеме белой краской выведен номер борта вертолета и еще какие-то обозначения.
– Наверное, это сфера комэска. «Правак» сгорел вместе с шлемаком. Видимо, когда летчик выбросился через свою форточку, он и укатился вниз, – предположил я.
– Расстреляем или сожжем? – спросил Шапкин.
– Нет, Сашка, не расстреляем! Привязывай шлем к мешку, понесешь домой. Будет сувениром. Я его над койкой повешу.
– А почему я? – запротестовал сержант. – Может, сразу заберете?
– Сержант, ты постоянно свои проблемы пытаешься превратить в мои!
– Какие же это мои? Мне эта кастрюля даром не нужна. Лишний вес!
– Отставить разговорчики! – гаркнул я. – А ну, продолжай зарабатывать очки на орден!
– Ну, если дадут орден Красной Звезды, тогда другое дело! – пошутил невесело сержант.
К нам подошел огромный, как монумент, взводный минометчик Волчук. Для этого офицера Панджшер был первым рейдом. Он еще не освоился на войне, таращил глаза и всему удивлялся.
– Ребята, я с собой взял в горы фотоаппарат! Может, снимемся на память?
– Конечно! Если пленка имеется – фотографируй! – обрадовался Хмурцев. – Только не испорть кадры!
Офицеры принялись позировать на фоне огня и дыма, надевая по очереди гермошлем, то у разбитой кабины, то у перевернутого днища. Пленка закончилась быстро. Духи молчали, и наша наглость сошла нам с рук. Наверное, мы им порядком надоели, или, что скорее всего, они ожидали другую, более ценную добычу. Ведь за сбитый вертолет стрелок получит миллион афганей, а за наши жизни и сотни тысяч не дадут.
* * *
Комбат сидел с задумчивым видом в заново отстроенном «СПСе». Он прихлебывал из большой алюминиевой кружки чай и о чем-то рассуждал с Сероиваном.
– Ну, шо, замполит, проголодался? – встретил мое появление Подорожник. – Сидай, гостем будешь. Покуда ты по ущелью скакал, воевал, трофеи собирал, фотографировался, я нам крепость выстроил! О тебе позаботился, костерок развел, чаек сварганил. Гляди, земляк, – обратился он к Сероивану, – нахлебник явился! Вместо того чтобы быть комбату «ридной мамою», меня бросил и бегает в войну играть!
– В смысле? – удивился я.
– В прямом! Я тебе шо казал? Сходить посмотреть, как там дела, отправить вниз людей на выручку. А ты шо сделал?
– Что я сделал?
– Сам поперся, героя из себя изображаешь.
– Я никого не изображал. Шкурдюк сидел еле живой, отходил от шока, а бойцы морды в землю и ни шагу в сторону. Это был тот самый пресловутый личный пример. Чтоб комбат не говорил: мол, у замполитов стиль работы «делай, как я сказал», а я не болтаю, а делаю.
– А в результате мы могли тебя потерять. Был шанс стать еще раз Героем Советского Союза. Но посмертно!
– Спасибо за ласку и комплименты, – усмехнулся я.
– Не за что. Вот тоби кружка, вот чайник, сахарок – пара кусков, угощайся. Сидай, не стесняйся.
– А я не стесняюсь, – ответил я и устроился с противоположной стороны, чтобы табачный дым не несло в лицо.
Желудок громко заурчал, напомнив, что с утра в него не попало ни грамма съестного. Я вынул из мешка суточную норму маленьких баночек, вскрыл, подогрел и принялся уплетать.
– Ну проглот! Ох ты и жрать горазд, комиссар! – улыбнулся Подорожник.
– Василий Иванович! Я сегодня туда-сюда, на дно ущелья три раза спускался. Кроссовки полностью разбил. Сил нет совершенно. Ем впервые!
– Ешь, я шучу! А если бы обулся в сапоги, то и не сбивал бы кроссовки. Никак ты не расстанешься с анархией!
– Если бы у меня были такие же, как у вас, товарищ подполковник, австрийские ботинки, я бы в них бегал. А в отечественных говнодавах невозможно ходить. Ноги через час отвалятся или в кровь сотрутся.
Я быстро умял дневной рацион и задумался. Почесался, пошевелил пальцами ног, отдыхающих без обуви, шаркнул пятками по гладкому камню. Затем пару раз зевнул и решил покемарить.
– Эй! Эге-ге! Комиссар, а политинформация командиру? – прервал мой сон комбат. – Ты кто у нас по должности – рейнджер или замполит? Кто будет просвещать управление батальона?
– О чем говорить? О внутренней или внешней политике? Можно об армии. Докладываю: грядет очередная перетряска армейской верхушки. Язов производит смену старого руководства на новое. У меня в мешке свежая газета «Красная звезда» с новыми назначениями генералов. Дать почитать?
– Хм-м. С новым министром, Никифор, я, можно сказать, лично знаком, – усмехнулся Подорожник. – Видел его, как тебя, и за ручку здоровался! В ту пору я служил в среднеазиатском округе, в гнусной дыре возле озера Балхаш. Где только не побывал по молодости… Прошел все убогие гарнизоны, начиная от Эмбы! Как вспомнишь, так вздрогнешь. Я тогда командовал ротой. Приехал Дмитрий Тимофеевич проверять наш полк. Он тогда командовал округом. Ох, он и матюжник! Настоящий фронтовик! Выстроили полк на смотр, генерал прохаживается вдоль строя, осматривает внешний вид офицеров. Рядом со мной в одной шеренге стоял капитан Порфирьев. Не офицер, а бесценный кадр! Древний, как помет мамонта. Каждый день за воротник пол-литрушку закладывал. Подходит к нам командующий, я ему представился. Генерал поздоровался, пожал руку и поравнялся с Порфирьевым. Тот докладывает: «Капитан Порфирьев, помощник начальника штаба полка». Генерал улыбнулся, сочувственно похлопал капитана по плечу. Было от чего расчувствоваться: перед ним стоял офицер, седой как лунь, в выгоревшем кителе, с лицом землистого цвета, испещренным глубокими морщинами. Вояка! Службист! Язов взглянул на него и окончательно расчувствовался: «Ну что, дружище, давно, наверное, капитаном? Устал уже в этом звании?» Свои слова генерал произнес, машинально сняв с головы капитана фуражку и проверяя наличие ниток и иголок. А Петя Порфирьев в ответ прохрипел: «Никак нет! Недолго. Долго был майором!» (Петю месяц назад сняли с должности и разжаловали до капитана.) Язов посмотрел на Петра, плюнул в сердцах на плац и швырнул об асфальт выцветшую повседневную фуражку. Больше Язов ни с кем не разговаривал и никому не сочувствовал. Таково было мое знакомство с министром.
