Неча ржать, лучше налей мне живительной амброзии за пошлые евро, которых у меня нету, а у тебя есть. Что жмотишься, в самом деле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились. Слушать, так слушать!
Так вот я тогда был у Исая Митрича в бригаде. Время было лихое, ёрш твою двадцать — по-моему, я да Петрушин с тех пор и остались, да и то потому, что обоих из нас ранили лихие конкуренты Исая Митрича, а мы и лечились, пока все деньги не кончились.
Тем и спаслись.
Исай Митрич еще в начале весны повез в Крым на продажу пустышки. Но это только так называлось — контейнеры с пустышками клались в чьи-то яхты, что приходили с туристическими визитами. Потом ветер наполнял белые паруса и яхты исчезали, а нули на счетах Исая Митрича прибавлялись. И если бы не был Исай Митрич таким дураковатым бандюганом, то жив был бы и поныне, и мы бы под его крылом жили не в пример лучше.
Не помню только, два или три грузовика отправил он в южные края, но пустышки точно были тогда в цене.
На хозяйстве у него был тогда такой очкастый дылда со шрамом.
Его, кстати, все боялись больше самого Исая Митрича — тот проспится и всё забудет, а вот очкастый не пил и всё всегда помнил.
Нас, пока Исай Митрич в «Ореанде» не прокутит деньги за пустышки, взяли охранять артефакты, уже доставленные с Зоны. Бывало, что и к рукам прилипнет: столько «колобков», «пуха», «японских свечей», «говорящего чеснока», «умножителей теней» было не просто неучтённым свалено в задних комнатах офиса Исая Митрича, а даже не пересчитано.
Ну и грех было не воспользоваться. С волками жить, по-волчьи выть, как сказала одна овца. Ну, оно притом же и прибыльно. Перекупщики толкутся по дороге, всякому хочется подешевле что-то получить.
Очкастый это всё видел, как ему не видеть. Это мы думали, что на него помрачение нашло, глаза ему отвели. Ведь он, поди, и сам торговал, только по-крупному. А нас, значит, держал на всякий случай, чтобы если что — на таких лохов, как мы, всё и свалить.
Ну а народ разный: серьёзные люди больше молчуны, а вот мелкий перекупщик всегда строит из себя бывалого: пойдет рассказывать — только уши развешивай!
Я-то что, а Очкастому, что заместил Исая Митрича, это все равно что голодному украинскому солдату — галушки. Это всё от гордости — когда шестёрка заместо хозяина встала. Иной раз, бывало, случится у Петруши встреча со старыми знакомыми, так его из бара не вытащишь. (При Исае Митриче никто бы с разговорами не лез, долго б никто не рассиживался. Он пострелять очень любил, Исай Митрич.)
Ну а тут — дым коромыслом, радость алкоголическая, враньё космическое, а потом стрельбы по пивным банкам с хвастовством своим боевым железом.
Ведь чем отличаются мальчики от мужчин? Правильно — ценами на игрушки.
Однажды солнце стало уже садиться, время запираться да глазеть на мир через оптику охранных видеокамер. Очкастый тогда ходил по складу и снимал с контейнеров крышки, проверяя содержимое.
— Гляди, Петруша, — говорю я братку, — вон гости едут!
— Где гости? — услышал меня Очкастый и стал пялиться в монитор слежения.
И точно: по дороге тянулся левый «КАМАЗ». За рулём сидел вислоусый самостийник, издалека было видно — в авторитете.
Он грамотно встал, грамотно вышел — показав в камеру пустые руки и собственное лицо:
— Здорово, Максим! Вот привел бог где увидеться!
Очкастый прищурил глаза:
— А! Здорово, здорово! Ну шо? И Болячка здесь? Здорово, здорово, братан! Да тут все наши: и Сява! И Яицкий! И Орехов! И Стецько! Здорово! — И они стали обниматься.
Я-то знаю, откуда они подсмотрели эту манеру — хлопали сначала ладонь в ладонь, потом по локтю, и так добирались до плеча, а потом наконец обнимались. Это наши родные украинские гопники подсмотрели в фильмах про рэперов.
Но на Большой земле, где-нибудь во Львове, а то и в Киеве, эта мода давно прекратилась. А у нас задержалась на много лет — ведь у нас тут заповедник всего — не только мир уродов, да и людей у нас много таких, которые на Большой земле давно передохли.
Я вот знавал сталкера Малину, что ходил в Зону, надевая золотую цепь и малиновый пиджак. А малиновые пиджаки к тому году даже официанты в стрип-клубах на Большой земле не носили.
Правда, потом Малину кто-то грохнул. Не до конца грохнул и во время прорыва на Киев мне рассказывали, что поймали зомби с цепурой на шее, голдой во рту, гайками на пальцах и в обрывках малинового пиджака. В пиджак я не верю, потому как опознать малиновый цвет после стольких лет невозможно, а цепура… Да где она? Покажите мне цепуру, так и базарить за Малину будем. А так — нету цепуры, да и Малина сгинул.
Так вот, «КАМАЗ» загнали во двор, а сами принялись пить, потом оказалось, что братаны привезли девок — страсть каких некрасивых, но жуть каких дорогих.
Начали плясать — девки на столах, а братки под столами ногами сучили.
Мы Очкастого не узнавали — видать, было у него такое бандитское прошлое, что никакими очками не прикроешь.
— Ламбада, ламбада! — орали братки.
Петруша тут и говорит: «Кот из дома, мыши — в пляс». Потому как при Исае Митриче Очкастый не только не плясал, но и вовсе не улыбался. А мы были простые бойцы, но вполне прекрасно понимали эту забаву начальников. А начнут паны веселиться — так берегись. Сиди лучше в уголку, забейся в какую-нибудь щель да и гляди. За просмотр денег не берут, но поймавши — тыздят.
Очкастый стал двигать локтями, будто не танец перестройки «Ламбада» плясал, а шваркнуло его электрическим током из известной аномалии. Девки в высоких сапогах о ноги его тёрлись срамными местами, как вдруг он упал. Затем опять упал.
При этом Очкастый стал орать, что тут под полом аномалия, что всё это наваждение, и Зона неспокойна.
Ну, плавали — знаем, плохому танцору известно, что мешает: аномалия. А под полом у нас не сортирная труба в биологический отстойник, а старое индейское кладбище, каким нас пугает американский писатель Кинг.
Но поскольку все напились, а некоторые даже перестали в туалет бегать, чтобы свои линии занюхать, так Очкастого пару раз уронили на пол, и уж точно один раз — нарочно.
Тогда мы ничего не могли понять, вернее — тогда мы ничему не удивились.
Это уж когда Очкастый нас собрал после всего, так и рассказал:
— Дело табак, у меня глюки или что. Потому что, когда я «Ламбаду» плясал, то провалился в пространственный пузырь и оказался безо всякой защиты и оружия на Зоне, причём километрах в десяти, у заброшенных совхозных теплиц.
Я Очкастого слушал из вежливости, но тут навострил уши. Потому что он совхоз имени Двадцатого партсъезда так художественно описывал, что я сразу узнал место. Я мимо теплиц как раз накануне ходил — там дыни тогда росли метра два в длину. Есть их, конечно, нельзя, но сила какая эпическая! Они ведь и зимой росли — мороз, снег, а дыни эти снег вокруг себя растопят, пар от них идёт, чисто гигантские яйца. В них ради интереса пуляли — так зимой ничего, а летом из них целый рой насекомых вылетал. В общем, есть нельзя — одно понятно.
Ну и Очкастый очень точно это место описывал, а я ведь знаю, что он на Зону не ходит, что он чистый барыга. А по рассказу выходит, что он моментом перенёсся к теплицам, и с ним эти дыни разговаривают.
Ржут дыни над очкастым, прямо как в иностранный праздник Хеллоуин. Эээ… Нет, в этом празднике были тыквы, а тут мы все знали, что именно всепогодные дыни растут.
Ну, стоит Очкастый, бздит. Тыквы ржут — нам-то понятно, что он перед «Ламбадой» две дороги затянул.
А Очкастый продолжает рассказывать, что, дескать, он ждал-ждал и понял, что надо выбираться самому. Оглянулся, а вокруг уже ни теплиц, ни тыкв, ни городских девок, которых как картошку на грузовике привезли, а гладкое поле.
— Э! Йопта… Вот тебе на! — так это нам Очкастый рассказывает. Тогда начал он прищуривать глаза — место, говорит, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал шест ретранслятора с лампочкой, который виднеется далеко в небе, но находится он по ту сторону Периметра, около расположения спецбатальона ООН. Что за хрень! Да это точно ООНовский батальон! А с другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: это наш бар — где девки ещё пляшут, братва гуляет и всё такое. Вот куда затащила Зона! Потоптавшись, наткнулся он на тропинку. Луны не было; белое пятно виднелось вместо неё сквозь тучу. «..!..! И ствола-то у меня нет!» — подумал Очкастый.
Тут ещё в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка. Я эту могилку знал давно, все её знали — никакая это была не могилка. Это была пирамидка Неизвестному Сталкеру, которую ещё при Советской власти поставили.
Нормальная такая пирамидка, как на кладбищах солдатам ставили — высотой метра два, а на макушке красная звезда, которую сварным аппаратом вырезали из стального листа.
Говорят, что сталкер был вполне известный, именно поэтому его безутешные родители подвалили сюда и за бешеные деньги поставили памятник. Фокус был в том, что могилы под ним не было, памятник поставили там, куда дотянулись. Старики завещали пирамидку холить и лелеять, да только больше не появились, видно, померли.
