Говорят, что сталкер был вполне известный, именно поэтому его безутешные родители подвалили сюда и за бешеные деньги поставили памятник. Фокус был в том, что могилы под ним не было, памятник поставили там, куда дотянулись. Старики завещали пирамидку холить и лелеять, да только больше не появились, видно, померли.
Сталкер Чекист, в миру Дима Силантьев, которому старики выдали денег впрок сначала честно исполнил обещание — на следующее лето покрасил пирамидку белым цветом, да вот беда — Дима закрасил имя, фамилию и отчество безвестного страдальца. Ну дальше и пошло: некоторые вовсе считали, что это могила Неизвестного солдата, убитого немцами ещё в 1943 году.
Суеверные сталкеры приносили ему ханку, а на Пасху — незалупленное яичко.
И вот тут Очкастый видит не яйцо, а зажженную свечку, не светодиод какой, а нормальную свечку на могиле, что пламя то и дело набок кладёт, а оно всё же не гаснет.
Он с пьяных-то глаз подождал, огонёк пропал, но загорелся вдали другой.
— Схрон! — закричал Очкастый. — Япона мама, схрон! Сталкеры маячок на схроне с хабаром поставили! — Он решил обвеховать место, воткнул какую-то ветку и пошёл на огни нашего бара.
Вот чудной человек! Столько нас обирал, столько на нас наживался, столько наших историй и объяснений слушал, а не понял, как Зона крутит человеком, и не почуял, как начала она играть с ним в свои недетские игры.
Пошёл он обратно. Молодой дубовый лес, что подрос тут уже после аварии, стал редеть, показалась сетка-рабица вокруг бара, на которую от непрошеной мелкой нечисти подавали ток, вот и дверь.
Как он открыл дверь, Очкастый не помнил. Но ощутил себя уже посредине бара, девки куда-то подевались, а он сидит, привалившись к барной стойке с внешней стороны, и кажется, только что блевал.
Причём поредевшая братва и говорит:
— А чё ты, Очкастый, учудил? Отчего без сознания тут валялся?
— Не спрашивай, — ответил он браткам, а нам всё случившееся сперва не стал рассказывать.
Выпросил снарягу и всё такое, вооружился и пошёл к могиле Неизвестного Сталкера.
Миновал и ограду, пролез и через дырки в минных полях, через них разве глупый кабан не пролезет, и вот вошёл в низенький дубовый лес. Там между деревьев вьется дорожка и выходит в поле — кажись, та самая. Вышел на опушку — место точь-в-точь вчерашнее: вон и ретранслятор торчит, но бара нашего не видно. Дошёл до поворота, откуда наш бар видать, так ретранслятор пропал. Не видно ретранслятора, так он двинул к ретранслятору, бар скрылся.
Он плюнул и стал по ПДА вычислять могилу Неизвестного Сталкера. Мы бы его провели, но так ведь Зона его жадностью крутила.
Тут и дождь пошёл, как будто из ведра.
Так он и вернулся, переоделся и забился к себе на склад, в свою комнатку-нору.
Причём матерился он такими словами, что некоторые из братков, имевшие по три ходки и все туловища в эпических наколках, повествующих о срамной и горькой их жизни, краснели. Мы сразу поняли, что у него там не заладилось.
На другой день я проснулся и смотрю: Очкастый снова на Зону собирается. Космоснимки себе распечатал, опять вооружился до зубов да и слинял.
Вернулся он только вечером. Оказалось, что Очкастый всё же дошёл до странного места, достал сапёрную лопатку да и начал копать наугад.
Глядь, вокруг него опять то же самое поле: с одной стороны торчит ретранслятор, и опять, сука, красной лампочкой мигает. Да и бар видать!
Да и, ёрш твою двадцать, ветка, что он тогда воткнул! Вон и дорожка! Вон и могилка! Вон, вон горит и свечка!
Очкастый суетливо побежал туда, махаясь сапёрной лопаткой, как солдат, у которого кончились патроны. Прибежал и остановился перед могилой Неизвестного Сталкера.
Её, конечно, больше никто не красил, пирамидка из сварного железа проржавела и вылезла из земли. Теперь она стояла на тонких паучьих ножках из арматуры.
Свечка на ней была, впрочем, только что погасшая. «Тут мне фарта идёт!» — решил Очкастый и начал обкапывать могилку всех сторон. Наконец пихнул он пирамидку в сторону, упёршись крепко ногами.
Тут по окрестностям прошелестел ветер — ясно, был бы кто из нас, сталкеров, что через день на Зону ходят, то уж давно бы обгадились. Но Очкастый был барыгой. Ему хабар глаза застил, он, видать, сказал что-то вроде: «А, с-с-сука, туда тебе и дорога! Теперь легче будет».
Но Очкастый в этот момент и сам подплывать начал, потому что стал слышать голоса, как он рассказывал. Будто кто-то дышит в спину, девки какие-то лапать начинают, в одно ухо хабар обещают, в другое — неземных эротических ласк со скидкой и по телефону. При этом не поймёшь, кто тебе этих ласк обещает — а то Очкастому в своё время была неприятность. Он в Таиланд полетел и так с ласками промахнулся, что его одно время считали зашкваренным.
Начал он копать дальше — земля мягкая, сапёрная лопатка так и уходит. Вот что-то ухнуло. Выкидавши землю, увидел он стальной ящик-котейнер.
— А, голубчик, вот где ты! — вскрикнул Очкастый, подсовывая под него лопатку.
И опять голоса ему в ухо, будто с Зоны к нему идут кабаны и говорят ему что-то. И снорк бежит и здоровается. И кровосос ему говорит: «Вот где ты!» — а уж с кровососом ему встречаться совсем не с руки.
— А-ааа… Гады! — заорал Очкастый, бросив лопатку. И уже хотел бежать, как всё стихло.
Он успокоился и решил:
— Это только пугает Зона!
И Очкастый принялся ворочать контейнер. Хоть это явно был не гроб, но был контейнер ужасно тяжел! Что делать? Тут же не оставить! И собравши все силы, ухватился он за него руками.
— Ну! Ещё, ещё! — И вытащил! Взвалил на спину контейнер и давай бежать, потому что опять появились у него голоса, задышала Зона в спину, и будто прутом стали стегать ему по ногам кусты.
«Куда это зашел Очкастый?» — думали мы, обнаружив, что его нет уже три часа, а время совсем не утреннее.
Нет его, да и нет.
Глядь — Очкастый.
В него чуть не пальнули, так он был на зомби похож — грязный, в земле, оружие потерял, какая-то хрень за спиной. Чистый зомби, я говорю. Вернее, очень грязный.
— Ну, чё, лохи! Я вас всех убрал, — заорал Очкастый. — Ну, хлопцы, будет мне теперь на бублики! Буду, сукины дети, в Крым ездить, на лимузине кататься! Посмотрите-ка, посмотрите сюда, что принес! — заорал Очкастый и открыл контейнер.
Это было не по правилам, потому что сталкер о хабаре не орёт, не хвастается, но Очкастым, как я говорил, Зона водила. Последние мозги как зомби выела.
Так что ж в контейнере было? А? Что, невиданный рай, артефакты ценой в мильон? Вот то-то, что и не в мильон. А был там какой-то сор, гниль, пакость, да ещё с диким радиационным фоном. Мы радиофагом облопались, а потом ещё дезактивацию помещения пришлось проводить.
Через два дня приехал Исай Митрич и схватился за голову: хозяйство в упадке, доходу нет, клиенты разбежались, а Очкастый облысел от схваченной дозы.
Но застрелил он Очкастого не тогда, а месяц спустя.
Из жалости, кажется.
* * *
Слушатели помолчали, но потом Селифанов сказал мрачно:
— Всё это хорошо, но только ведь пирамидка над могилой стоит себе и стоит…
Петрушин вскинулся:
— Так и поставили! Поставили! Как же терпеть это разорение! И поставили!
— Да кто поставил?! Вояки, что ль? Тимуровцы!?
— Тьфу на тебя! Причём тут тимуровцы?
Зрители и слушатели начали уже откровенно ржать.
Среди них было много подошедших после, а оттого не сидевших, а стоявших рядом со столом — и это придавало сцене некоторое сходство с картиной художника Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
Наконец все устали, Мушкет вышел на улицу, а я с ним.
Он зашёл за угол, и я тут же услышал звук струи, бьющей в стену. Он запел:
Зачем же нам девчонки, девчонки, девчонки,Коль есть у нас ручонки, ручонки, ручонки?!
Глава шестнадцатая
Он не видел в темноте озера, но знал, что оно начинается за этими соснами. Он любил приезжать сюда летом, когда густой смоляной воздух был расчерчен желтыми стволами деревьев и белыми солнечными лучами, пробившимися сквозь игольчатые могучие кроны. Он тогда уходил в чащу, ложился в высокую траву и лежал недвижно — часами.
Это желание приехать к озерцу было в нем каким-то автоматическим, и порой Штирлиц боялся своего постоянного желания, ибо — чем дальше, тем больше — он уезжал отсюда расслабленным, размягченным, и его тянуло выпить…
Юлиан Семёнов «Семнадцать мгновений весны»
Зона, 15 мая. Олег Мушкетин по прозвищу Мушкет. В поисках «аксельбанта». Маленькая пасека. Пух летит, а пули — пока нет. Гравитация и ветер. Наука и гранты. Не думай, что тебе удастся убить Семецкого — не таков нынче мир.
С утра у меня было отвратительное настроение — во-первых, Атос погнал меня в Зону за этим чёртовым «аксельбантом». Нет, он, конечно, как всегда расписал мой маршрут, минимизировал опасности, и всё такое.
