Однако мерзкое чувство, поселившееся однажды в его душе, не исчезло. Все злое, что опадает в наши сердца с черных крон скорби, остается там навсегда. И теперь, показывая кому-то свои изобретения, Иль-Закир не мог освободиться от ощущения, что вновь отчитывается о своей работе перед строгими дознавателями, ведавшими казной Гильдии некромантов.
Я знаю, как это бывает, когда, в глубине непроглядной ночи мне снится, что война в Лернее все еще продолжается и Высокий Совет снова отправляет меня туда. И хотя я знаю, что эта кампания давно позади и мир вновь воцарился и среди туманных болот Лернея, и в странах, которые оказались втянуты в эту мясорубку, мир в мою душу так и не может прийти.
Я следовал за своим провожатым молча и этим! наверное, очень его порадовал. За нашими спинами раздавались звон бронзы и сосредоточенное пыхтение Френки.
11
Зала, в которой мы оказались, полностью отвечала духу педанта-холостяка. На мгновение мне стало стыдно за то, в какое неудобное положение я поставил Франсуаз пару минут назад. Оглядывая холодные стены и столы зачарованного дерева, я не мог отделаться от мысли, что, не встреться я с демонессой и не продай ей свою душу, моя жизнь сейчас мало бы отличалась от той, которую вел Абдулла Иль-Закир, мудрец из города Маназира.
Подобная мысль мне не понравилась, и я поскорее прогнал ее. А подумав о том, как Френки сейчас старается над разрушенной пирамидкой, еще и злорадно поулыбался.
– Все это я придумал сам, – произнес Иль-Закир, обводя комнату рукой.
Тонкие пальцы мудреца, изогнутые в форме чаши, словно вырастали из широкого рукава одеяния.
Здесь не было ничего лишнего. Простой, уверенный в себе практицизм. Его обычно называют суровым, но это неверно. Скорее его следует назвать «грустным», и это печаль одиночества.
– Взгляните сюда.
Закир подвел меня к одному из широких столов. В уголках его глубоких глаз появилась веселая, озорная искорка, усы немного раздвинулись.
– Конечно же, это простой пустячок. Я разработал механизм в качестве своей дипломной работы, когда учился механике у гномов. Моим наставником был Джиованни Браманте – вы знали его?
– Да. В моей коллекции древностей есть несколько его работ. Недостает, впрочем, только одной – шагающего дерева, выточенного из черепа саламандры.
Иль-Закир снова улыбнулся.
– Боюсь, вы так и не сможете ее найти. Мэтр Браманте сломал эту безделушку прямо на глазах у своих учеников, среди которых был и я.
– Сломал? Отчего же?
– Не просто разбил, а еще долго топтал ногами. Не знаю, правда, почему он так поступил. Причуда талантливого человека, наверное, – другого объяснения я не вижу. Впрочем, и не ищу…
Он снова обратился к тому, что лежало на деревянном столе.
– Как я уже сказал, это была всего лишь дипломная работа. Своего рода аттестат зрелости юного механика. Но скажу без чрезмерной скромности, мистер Амбрустер, этим прибором до сих пор пользуются во многих странах мира… В ста девяноста трех, если быть точным и считать горные кантоны.
– И что же это?
Лицо Иль-Закира просияло.
Неприятные мысли, которые совсем недавно скреблись в его душу, теперь рассеялись полностью. Мудрец был горд и счастлив рассказать кому-нибудь о своих изобретениях.
И вновь я вспомнил о Френки.
Таковы великая слабость и великая опасность, подстерегающие всех тех, кто предпочел жить в одиночестве. Их дни проходят в неторопливом разговоре с самим собой; но стоит им заполучить живого собеседника, как они слишком быстро теряют за собой контроль. Трогательно беспечно.
– Это усовершенствованная дыба, мистер Амбрустер. Орудие для четвертования. С ее помощью вы можете отсечь приговоренному голову, руки, ноги, хвост, половые органы – разумеется, если таковые у него или нее есть.
Тонкие пальцы мудреца прошлись над начищенными до блеска рычагами.
– С любой скоростью и интервалами, а главное – в любом порядке. С помощью этих шарниров вы можете настраивать механизм так, чтобы он подходил существу любого размера. От халфлинга до огра. Не правда ли, занятное изобретение?
– Вы правы! – не стал я кривить душой. – Знаете ли, мистер Закир. Мне немного неловко заводить разговор об этом. Может показаться, что мне хочется похвастаться своими успехами – ну, единственно из чувства соперничества. Уверяю вас, это совсем не так. Однако же это ваше изобретение напомнило мне теорию, которую я разрабатывал в бытность свою аспирантом.
– Конечно же, – отвечал Закир. – Очень любопытно было бы послушать.
– Раз так… – Я постарался не проявлять чересчур много скромности, ибо излишняя скромность – это лишь еще один вид навязчивости. – Я искал способ искоренить человеческие пороки. Конечно, сейчас, когда я повзрослел, подобная затея не может не показаться ребячеством. Но тогда…
– В молодости все мы склонны к мечтам, – произнес Иль-Закир и снова улыбнулся.
Мне показалось, что он сказал гораздо больше, чем произнесли его губы.
Слушая меня, мудрец думал о том, что некоторые из нас – самые отважные – продолжают сохранять верность своим мечтам даже после того, как растает, маленькими каплями росы, прячущее нас до поры от мира облако детства.
Я знал, что человек может остаться верен мечте всю свою жизнь. Знал и другое. Мечта обязательно его предаст.
– Однако вы говорили о своей теории, – напомнил мне Иль-Закир. – В чем она заключалась?
– Я полагал, что нашел верный способ раз и навсегда освободить человечество от греховности. Исходил я из того, что первые злые помыслы появляются у ребенка примерно в десять лет.
Иль-Закир хотел было возразить, что это достав точно спорное утверждение. Однако он промолчал из профессиональной тактичности.
– Поэтому, – развивал я свою тему, – я заключил, что решение проблемы достаточно просто. Тогда в мире не останется ни зла, ни пороков, ни преступлений. Для этого каждый ребенок по достижению им десяти лет должен быть немедленно умерщвлен.
Мудрец посмотрел на меня так, словно его здесь не было. Только развешенный в воздухе портрет. Так бывает с людьми, которые не знают, как себя вести.
Некоторое время он ждал, что я обращу все в шутку.
Я рассматривал приспособление, установленном наследующем столе.
– В таком случае человечество скоро исчезнет, – вымолвил наконец Иль-Закир.
– Вот именно! – я просиял. – Рад, что вы сразу ухватили суть моего метода. К сожалению, никто из властей не захотел воплотить его в жизнь… Впрочем, это неудивительно. Для бюрократа ценность имеет только он, бюрократ, а идеи других для него просто не существуют – даже идеи блестящие. Для чего служит этот механизм?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
