– Как под Севастополем? – перебил его Саша.
– А, так ты же, поди, без новостей. Плохо под Севастополем – Корнилов погиб на бомбардировке.
Голос Федьки изменился. Он, уже без прежней весёлой тараторки, остановился, снял фуражку, плавно перекрестился. Саша повторил за ним.
– Ядром убило. Плохо теперь будет. Одно радует, Нахимов остался. Он Севастополь не сдаст.
– Ты думаешь, до весны продержится?
– Если порох пришлют да командование дадут Нахимову, может, до весны поборется. Это все нам благодаря, морякам («Значит, он морской кадет», – поняла Джейн). Сухопутные только топчутся в г..не, ничего сделать не могут. Последняя новость-то самая – про Инкерман. Не слышал? Наши решили англичашек штыками пошевелить, да не вышло. Даже по нашим реляциям видно, что много войска пропало зазря. Теперь неведомо, когда опять решатся ударить.
Саша быстро переводил. Джейн прикусила губу. Она в очередной раз попыталась дать себе клятву: слыша о потерях английской армии, не думать в первую очередь об отце. Хотя все же отметила: вряд ли морская пехота стояла в первых рядах.
За такими разговорами подошли к «Доминику» – кондитерской на углу Невского и Садовой. Свободных мест было изрядно, но Федька усмотрел самый дальний и тёмный угол.
– Туда давай. Вдруг начальство заглянет. Сейчас, конечно, война, не до строгостей, но все равно бережёного… Сядь-ка вот так, чтобы были как ширма. И ты, Ганс, тоже поработай экраном…
Джейн передвинула стул туда, куда указал Федька.
– Боишься чуток? – усмехнулся Саша.
– По мелочи попасться боюсь, – ответил Федька. – Знаешь же, какая в корпусе главная кара для гардемаринов? В унтера отдать, а то и в солдаты. Я, когда понял, что флот драться не будет, долго думал, чего бы так напроказить, чтобы под барабан загреметь. Не стал. Если мало нашалить, будет простое взыскание, никакой радости. Да, чего пить-то будем? Хорошо бы с мороза да за встречу, ну хотя бы глинтвейнчика, да по бокальчику. Пойдёт?
– Пойдёт, – сказал Саша, перевёл по-французски Джейн. Та сказала, что выпила бы шоколаду.
– Только вот что, – голос Федьки стал смущённым, впрочем, в отличие от Саши, краснеть он и не пробовал. – Тут матушка опять, ну короче… Прислала пряников, яблок, орехов, а денег – запамятовала. Ну совсем чуток. Слушай, может, без глинтвейна?
Саша резко махнул рукой. Похоже, этот жест был прекрасно знаком Федьке. Он обрадовался, избавился от смущения и даже вспомнил, зачем на самом деле они зашли в «Доминик».
– А ты ещё про пирожки да пирожные говорил.
– Можно и пирожных, – согласился Саша. – Каких?
– Да пирожные такое дело, сам не знаешь, на какое разлакомишься. Пусть большую тарелку несут.
Официант принял заказ. В такую погоду глинтвейн варился загодя и был подан быстро.
– За встречу, брат Сашка. Давай рассказывай, как скатал в Чухляндию. До Або или только до Свеаборга?
Саша рассказал ему две трети своих приключений. В этой версии он отплыл в море, но финны рассказали ему о падении Бомарзунда, после чего он возвратился, а уж на обратном пути, в Гельсингфорсе, повстречал Иоганна. Тот сбежал из дома, к отцу – офицеру роты эзельских егерей, направленных в Финляндию, но узнал, что рота послана под Севастополь.
Время от времени Саша останавливался и переводил для Джейн на французский. «Как врать научился!» – удовлетворённо подумала она.
Федька дослушал и, в перерыве между двумя пирожными, одобрил решимость Иоганна.
– Молодца, немец-перец! И ты молодец, брат Сашка. Чего сейчас до весны на Балтике делать? Сейчас там до марта за нас будет адмирал Лёд воевать, как в двенадцатом году генерал Мороз. Англичан-то видали?
– Да, только издали, – ответил Саша, заодно переведя на французский. Джейн поддакнула, с трудом удержавшись, чтобы не добавить: «С детства насмотрелась!»
– И мы за лето изрядно. Ты не застал, верно, а на нынешний сезон это была главная забава, как Павловский курзал. На пролётках ездили к Ораниенбауму посмотреть в подзорные трубы на английские корветы. Для всех зрелище, цирк, а для нас… ну, всех, кто по морскому делу, – позор. Я же тогда гардемарином был на «Марии». Все ждал, когда по эскадре приказ придёт: поднять паруса, помолиться и из Маркизовой лужи к Толбухину маяку, в драку. Так и не дождались приказа-то!
Свой глинтвейн Федька допил почти до капли. Даже в тени Джейн хорошо видела, как покраснело его лицо.
– Сашка… Брат Сашка… Как я тебе завидовал, денди ты наш, из прогрессивного пансиона. Помнишь, как смеялся, бывало, над тобой, весной особенно? Мол, я, твой друг закадычный, в бой пойду навстречу джекам, а ты будешь читать своего Диккенса да Теннисона.
– Было такое, – коротко заметил Саша.
– Ну вот, пришла пора, и что? Ты из своего пансиона сбег на войну. А я все приказа жду… Вот все говорят: французы, лягушатники. А ведь помнишь Трафальгар? Французы из Кадиса вышли в бой, Нельсона не испугались. Нель-со-на, – по слогам растянул Федька. – А мы какого-то Нэпира…
А тебе, вампир,Адмирал Нэпир,Будет у нас не пир! –
презрительно произнёс Федька. – А вот, пожалуйста, все лето пировали британцы в Финском заливе, пили свой портер и грог, поглядывали на наши берега. Петергофский дворец небось видели в свои подзорные трубы.
Федька проверил кружку на остатки глинтвейна и продолжил, правда тихо, до шёпота:
– И Государь на них смотрел, из дворца.
Замолчал, не зная, как продолжить. Саша молчал, не зная, что ответить. Джейн, почти ничего не понявшая, допивала шоколад маленькими глотками. «Хорошо, что я не знаю, о чем они говорили, упоминая Нельсона и Нэпира, – думала она. – Судя по интонации, этот разговор испортил бы мне удовольствие от шоколада, самое меньшее, наполовину».
Кроме того, чтобы облегчить труды Федьке, Джейн взяла с тарелки пирожное. Откусила, зажмурила глаза. Такого лёгкого, воздушного крема она никогда не ела. Уши наполнил тихий говор непонятной речи с соседних столиков. От тепла, да ещё долгой поездки по морозцу, тянуло в сон. «Вот засну, крепко-крепко, и проснусь в Освалдби-Холле, и узнаю, что Лайонел ходит обеими ногами и нет никакой войны, и не нужно папе никуда ехать…»
«Инкерман», – донеслось с одного из соседних столиков, и Джейн с обидой поняла, что проснуться ей так и не удастся.
«Кстати, я же что-то важное хотела сказать Сэнди, когда нас повстречал этот веснушчатый кондитерский проглот», – вспомнила Джейн.
– Сейчас-то куда собираешься? Хочешь барона на вокзал проводить или сам?..
– Я провожу барона под Севастополь, да там с ним и останусь, – уточнил Саша.
Федька чуть не подпрыгнул на стуле.
– Точно, Сэнди-денди? («Идёт ему это имя», – подумала Джейн.) Слушайте, а возьмите меня с собой! Ась? В дороге втроём всяко веселее, да и легче. Только вот…
– Боишься, что тебя в Корпусе дезертиром объявят? – спросил Саша. Федька махнул рукой.
– Хорош дезертир, в самое пекло! Смотри, как я рассчитал: если в пути не тянуть, будем в Крыму в начале февраля, не позже. В дороге поймают или уж в Севастополе дадут поворот, так я всяко успею на Балтику, до новой кампании. Опять глаза мозолить, смотреть, как бритты плавают по Финскому заливу. А если под Севастополем успеть командирам приглянуться, то все, меня с бастионов только царским указом выцепишь. Вот только другая у меня забота.
На этот раз Федька действительно смутился и покраснел.
– На чугунку[46] у меня наберётся… Вот дальше будет трудно. Не заезжать же к маменьке, в Сосновки, – дай, маменька, денег, на войну навострился. А в Корпусе, у товарищей, брать нельзя, не сказав, на что берёшь. А, Сашка?
Сашка думал несколько секунд.
– Если в дороге пирожные не есть, то, может, втроём и доедем, – сказал он.
– Ну и отлично, – ответил Федька. – Я ими на год налопался.
Действительно, тарелка была пуста. Федьке понравились все пирожные. Кроме одного, съеденного Джейн.
Из дневника Джейн
«Ноябрь 1854 года. Москва – вторая столица России
Дорогой дневник, на этот раз мне придётся победить сон и сделать эту запись. Как мы поедем дальше, пока ещё не решили ни Сэнди, ни Тедди, я же не знаю тем более.
Поэтому я пишу о нашем вчерашнем переезде из одной столицы России во вторую.
Как спутник в путешествии Тедди оказался очень полезным. Он взял деньги у Сэнди, сбегал на терминал, узнал расписание, а заодно присмотрел поблизости недорогую гостиницу. Он сказал также, что сегодня ещё переночует в Морском корпусе, а сбежит завтра, чтобы не тратиться на номер. Пока Тедди бегал по городу, мы сидели в «Доминике», а когда стемнело, продолжили прогулки. Подобно Лондону, центральные улицы Петербурга освещены газовыми фонарями. На улицах светлее, чем у нас, потому что снег отражает фонари.
Впрочем, как раз вблизи фонарей Сэнди не задерживался. Он сказал, что боится встретить мистера Говарда (кстати, я так и не спросила его, уехал ли подданный Её величества из России после начала войны) или кого-нибудь из пансионных учителей. Я поняла, что Сэнди боится не того, что его возьмут за руку или за ухо, как меня на корабле, и отведут в пансион, а что просто заставят дать слово вернуться. Это лишний раз убедило меня, что наше путешествие состоялось лишь потому, что на «Пасифике» Сэнди воздержался от обещания не убегать.
