Квинт опустился на стоящий тут же стул, на котором до этого сидел медик, взял мою руку и поднес к губам, обжег дыханием:
— Я боялся потерять тебя, — низкий голос будто переворачивал все внутри. — Тебя и ребенка. Обоих.
Я молчала, не зная, что отвечать на такое неожиданное признание, на этот жест. С одной стороны, эти слова казались вполне естественными, а с другой — почти непозволительными. Господин говорил с рабыней. Он мог ничего не говорить. Но сказал. А мне так хотелось верить, что это было правдой, что я не удержалась от слез. Они беззвучно катились по вискам. Я понимала, что он не должен был этого видеть, но сейчас было почти все равно. Наверное, сейчас это можно. Сейчас мне простят.
Он утер мои слезы большими пальцами:
— Я должен был оградить тебя… В моем собственном доме… — в голосе звучала неподдельная боль, перемешанная с задавленным гневом.
Я молчала. Квинт вновь поднес мои пальцы к губам:
— Виновные будут наказаны. Обещаю.
Я заглянула ему в глаза:
— Мира… Она умерла.
Квинт лишь молча кивнул.
В эту самую секунду я подумала о том, какое счастье, что Сильвия заняла Гаар. Иначе я могла лишиться обеих.
Я сжала его пальцы. Так сильно, как только могла:
— Это — Полита. Я уверена.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Это серьезное обвинение.
Я прикрыла веки, не имея возможности кивнуть:
— Я знаю. Она угрожала мне. Уже давно. Говорила, чтобы я ходила и оглядывалась. Чтобы смотрела, что ем и что пью. Это она.
Приборная панель за моей спиной издавала отвратительный пульсирующий писк.
Медик неожиданно подал голос:
— Прошу прощения, мой господин, но чтобы рабыне решиться на подобное, нужно лишиться ума. Полита не слишком умна, но уж совсем не похожа на самоубийцу. — Он приблизился, почтительно поклонился, будто извинялся: — Я вынужден предостеречь, мой господин, что Лелии лучше сейчас отдохнуть. Система говорит о критическом возбуждении. Это может быть опасно.
Квинт тут же поднялся, не выказывая возражений:
— Конечно, Тимон — здесь ты главный. — Он наклонился, легко коснулся губами моих губ, не обращая внимания на медика: — Ты поправишься. И теперь все будет иначе.
Тимон что-то вновь нажал на панели, и я почувствовала, как тело наполняется дремотной тяжестью. Но я была благодарна за это — сон избавит меня от мыслей. Едва различимо, будто далеко-далеко я услышала удаляющиеся шаги и последние слова Квинта, обращенные к медику:
— Я жду образцы.
Глава 34
Полита вздрогнула всем телом, когда я вошел в камеру. Сделала несколько торопливых шагов и упала в ноги:
— Мой господин…
Она казалась напуганной, беспомощной, кроткой. Она могла казаться кем угодно, но быть при этом кем-то другим… Обвинения, выдвинутые Лелией, были очень серьезными, но я даже не сомневался в том, что подозрения были искренними. Так же, как и не сомневался в том, что Полита способна на угрозы. Подрагивающие плечи, склоненная голова. Она казалась растерянной, беззащитной.
В словах Тимона было рациональное зерно: чтобы решиться на подобное, надо растерять последний разум. Но Варий настаивал, что обиженная женщина и не на такое способна.
Донсон поднял Политу с колен. Я не завидовал управляющему. Он только-только вступил в должность, осмотрелся в доме. Толку от него сейчас было совсем не много — он еще не знал людей. И окажись сейчас на его месте Огден — все разрешилось бы в два счета. Тот бы наверняка сообразил, где копать. А может, сумел бы и предотвратить. Но Огдену больше не было доверия. И человеку Вария я теперь доверял больше, чем своему собственному. Донсон посоветовал не разглашать о том, что Лелия жива. Мне показалось это дельной мыслью.
Тем не менее, не случись всего этого… я бы не увидел выход. Теперь я получил неоспоримый повод. Даже Варий не отыщет аргументов против. Моя мать была фаталисткой. Всегда говорила, что все происходит к лучшему. Я верил в долг и разум, как и отец. Жить по правилам. В делах, в стремлениях, в мыслях. Соответствовать вбитым в голову идеалам, никогда не допускать ошибок. Сейчас воззрения матери обретали иной смысл. Но какой могла оказаться цена! При одной мысли о том, что и мой ребенок, и его мать могли погибнуть, внутри все закипало.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я не разделял их, как должен был. Лелию и ребенка. Не хотел разделять. Но принял эту мысль лишь тогда, когда Донсон принес ужасную весть. Когда увидел Лелию беспомощной и почти мертвой на больничной кушетке. Уже было плевать, кто она, плевать на ее статус. Она была моей. Только моей. И я ее терял. Я был готов пожертвовать собственной кровью внутри нее, если бы это понадобилось для ее спасения. Не мог представить, что больше не увижу ее. Не коснусь.
К черту Вария! Сейчас я думал об этом с особым наслаждением. К черту Вария и его советы! Я заслужил право хотя бы один раз поступить так, как хочу. А не заслужил — тоже плевать. Она — моя, и останется со мной. Я уничтожу того, кто пытался отнять ее у меня. Кем бы он ни был.
Я посмотрел в лицо Политы, залитое холодным светом. Она была заплаканной, на темной коже оставались подсохшие белесые полосы.
— Ты знаешь, в чем тебя подозревают?
Она осмелилась посмотреть мне в лицо, но тут же опустила голову. Кивнула несколько раз. Плечи вздрагивали от рыданий. Полита вновь упала на колени, сжалась:
— Поверьте, мой господин, я бы никогда не посмела. Никогда, мой господин! Эта рабыня носила ваше дитя, об этом знал весь дом. Кто бы осмелился?
Я кивнул:
— Но кто-то осмелился. Покуситься на нее — все равно, что покуситься на меня. Это кровь высокородного. Нет преступления страшнее.
Полита лишь кивала:
— Это великое преступление, мой господин. Но моей вины нет.
Я не верил ей, ни единому слову.
— Говорят, ты угрожала Лелии.
Лигурка вздрогнула всем телом, сжалась:
— Никогда, мой господин. Все это сплетни. Лелия бы сама подтвердила, что такого никогда не было.
Даже если Полита не виновна в покушении, она уже была виновна во вранье. Я больше не хотел слушать ее.
— Позвольте мне сказать, мой господин, — от дверей вышла маленькая сиурка. Я не помнил ее имени.
Донсон схватил ее за руку и хотел выставить, но я остановил:
— Пусть говорит.
Сиурка поклонилась:
— Мой господин, я служанка Лелии. Я сама слышала, как Полита угрожала ей. Однажды даже кинулась драться. Я сама прогоняла ее.
Полита вскинула голову, сжала кулаки:
— Это все ложь! Ложь! Не было такого!
— Замолчи, — я раздражался. Повернулся к сиурке: — Говори дальше.
— У меня есть основание полагать, что вчера вечером Сильвия намеренно заняла меня в бельевой. Это не входило в мои обязанности. Вечером я должна была оставаться в покоях Лелии и вернуться в тотус только для того, чтобы переночевать. Возможно, это было сделано с умыслом, для того, чтобы оставшись в покоях, я не помешала. Или чтобы не пострадало… имущество моего господина. — Она снова почтительно поклонилась, не решаясь смотреть мне в лицо. — Я не знаю этого наверняка, мой господин, это лишь предположения. Но накануне я видела, как Сильвия и Полита разваривали на лестнице.
Полита встрепенулась, вскинула голову, лицо исказилось:
— Обвинять в том, что я разговаривала со старшей рабыней? Разве это преступление, мой господин? Велите ей замолчать!
— Будешь говорить только тогда, когда спросят. — Я посмотрел на Донсона: — Сильвию сюда.
Управляющий вышел, а на пороге камеры показался Невий. Горящий взгляд, заинтересованность на лице. Кажется, у него было прекрасное настроение. Он даже слегка склонил голову в знак приветствия:
— Мое почтение, отец.
Невий перевел взгляд на Политу, и та вся сжалась. Вновь посмотрел на меня:
— Кажется, здесь что-то интересное. Могу я поприсутствовать с вашего позволения?
Его колкости сейчас волновали меньше всего. Я кивнул:
