Вот такие воспоминания вновь и вновь растревожили Эрвина. История Магнуса сейчас не увлекла его уже потому, что он слушал ее невнимательно. И удивился, когда тот спросил:
— Верите теперь в дружбу? А ведь у нас без этих аристократических, как в старых романах, страдальческих жестов самопожертвования, у нас никто не требовал, чтобы дружбу доказывали кровью.
И Эрвин вдруг пожалел, что не выслушал рассказа. Он почувствовал, что перед ним стоит интересный и сильный человек. А потом рассердился: что же это, в конце концов, происходит? Какой-то сопленосый мальчишка, с этой противной бородавкой на носу, учит его — Эрвина, штурмана дальнего плавания, исходившего полсвета?!
— Я вас чем-то обидел? — тронув его за руку, очень тихо и сердечно сказал Магнус. — Не обижайтесь, люблю говорить прямо. Идемте в дом, Рита уже заметила нас, видите?
Да, в окне на третьем этаже приветливо махала загорелой оголенной рукой девушка в легком, с короткими рукавами платье, и ее большие черные глаза даже на таком значительном расстоянии больно, в самое сердце кольнули Эрвина. Айме, его Айме — ни дать, ни взять! И ямочки на щеках — ее же!..
Давно ли это было — она так любила его, и он нисколько не сомневался в ее любви, в ее преданности, он был счастлив без меры. Только один раз теща — эта немногословная и мудрая женщина, воспитавшая трех таких красавиц, как Айме, сказала ему: «Хочу, чтоб вы всегда были вместе и всегда веселы. Только не надо смотреть на жену как на красивую игрушку — игрушка может сломаться, даже если она твоя…» К чему это было сказано? На что намекала мать Айме? Уж не выходит ли из всего случившегося за последние годы, что Эрвин не уберег свою «красивую игрушку» и беззаботно сломал ее?
Он тяжело повернулся к изумленному Магнусу. И пошел прочь, едва простившись.
5.
— Есть предложение посидеть! — тоном, не допускающим возражений, гудел Сулев, собственноручно расставляя на столе рюмки и ловко откупоривая многочисленные бутылки с вином, коньяком и прохладительными напитками. — И брось, Эрвин, печалиться, трубку мы в понедельник заменим, а сейчас нас ждет один сюрприз…
«Сюрприз», собственно говоря, уже стоял на пороге, а перед ним, радостно повизгивая, как на пружинах, на одном месте прыгала малышка Сирье. Эрвин ревниво отметил, как обрадовались приходу Виктора и Фанни, и мать Сулева — они буквально не знали, как ему услужить, куда лучше повесить пальто, шляпу, дорожную сумку. А он, счастливо улыбаясь, выволакивал из многочисленных карманов подарки — от себя, от жены, от сына-школьника. Приятная для всех суматоха в коридоре продолжалась минут десять.
Какое-то смешанное чувство, не поддающееся анализу, захватило Эрвина. Ему хотелось поскорее поздороваться с Виктором, он искренне радовался встрече. Но неподдельное сердечное радушие всей семьи Сулева к Виктору неприятно поразило его: он вспомнил, что так радостно здесь еще ни разу не встречали его самого. Комок обиды подступил к горлу, он с трудом сдержал себя.
Но Виктор уже стоял перед ним, и его моложавое, слегка лоснящееся лицо сияло неудержимой солнечной улыбкой. Он был меньше своих друзей ростом, но стройный и необычайно подвижный — рядом с ним никто не мог остаться без движения, усидеть на месте.
— Здравствуй, Мореход! — звонко сказал Виктор, и этот звон, кажется, повторила висевшая над столом люстра.
— Мореход… — горько скривил губы Эрвин. — Налетевший на скалу…
— Но-но! — энергично перебил друг и поддал ему в бока маленькими кулаками. — Безответственное заявление, совершенно безответственное!
— Хандрит, итоги подводит, — шутливо бросил Сулев, подходя к ним и обхватывая обоих своими могучими, длинными руками.
И трое на миг застыли в едином, взволнованном объятии. Вот такой же была их первая встреча в конце войны…
Хотя — нет, не такой.
Эрвин и Сулев прошли войну бок о бок — сначала дрались в истребительном батальоне, потом служили в гвардейском национальном корпусе.
Не могли разлучить их и ранения: они неизменно оказывались рядом — однажды даже в медсанбате. У обоих поровну оказалось и боевых наград. А Виктор пропал после ожесточенного боя на подступах к Таллину, и до января 1945 года друзья не знали о нем ничего. Не хотели верить, что уже тогда, в первых схватках с наступающим врагом, погиб их веселый и неутомимый Тенор, как прозвали его еще в школе за мелодичный и чистый голос, но ведь шла война — и еще какая!.. И вдруг встретились в штабе корпуса, на площадке лестницы, которая вела на второй этаж здания. В первую минуту все трое так растерялись, что остановились, как будто пристынув к плиткам паркета, не в силах оторвать от них подошвы сапог. Потом двинулся вперед Виктор, и три солдата без слов, обнявшись, загородили лестницу. А вечером они сидели недалеко от штаба, где нашла временное пристанище мать Сулева, и не могли наговориться, насмотреться друг на друга.
— Ох, ребята, и не верю, что это вы, — сказала тогда, вытирая заплаканные глаза, мать Сулева. — В таком огне уцелели…
Блестя зелеными глазами, Виктор за всех звонко ответил:
— А мы еще не все сказали, мать, на этом свете. Нам вот Гитлера-собаку закопать надо, разрушенное восстановить, новую жизнь построить. Одним словом, дел много! — И, помолчав, сурово добавил: — Да еще предателей, которые по лесам помогали ловить нас, надо к стенке поставить.
Как оказалось, последнее у Тенора было кровавой кипенью в сердце. За годы партизанской жизни в вируских и тартуских лесах его трижды схватывали молодчики из «омакайтсе», и только чудо спасло от смерти.
А они, эти бывшие омакайтсчики, не дремлют и по сей день. Это один из них, укрывшийся в «нейтральной» стране, стал причиной свалившихся на Морехода неожиданных испытаний.
Сейчас, много лет спустя после той памятной январской встречи, каждый из троих друзей мысленно перебирал пережитое, и даже в ожесточившееся сердце Эрвина проникло тепло от братского объятия. А маленькая Сирье уже с громким криком бежала на кухню.
— Мама, мама… сматли — абнимаются!..
И друзья, любовно посматривая один на другого, расцепили руки, засмеялись, прошли в большую комнату.
— За стол, мушкетеры, за стол! — нетерпеливо подгонял Сулев, разливая коньяк.
Фанни торжественно водрузила в центре стола фарфоровую посудину с еще дымящимся огромным гусем, комната наполнилась вкусным запахом.
6.
Эрвин долго ворочался на своем диване, курил и никак не мог заснуть. События минувшего дня одно за другим вновь и вновь всплывали перед глазами, будоражили мозг, вызывали на размышления. Интересно, спит ли Виктор? Как он вдохновенно, радостно пел весь вечер!..
Странно и порой забавно в жизни складывается. Жили-были в городе трое мальчишек, трое одноклассников. Вместе бегали на Штромку — ближайший пляж и лесопарк на берегу залива, через забор нередко проникали на ипподром — убедиться, что любимые рысаки все еще берут призовые места, ездили в Пирита — покупаться, поозорничать, поглазеть на развлекающихся иностранных и местных «джентльменов» и их томных спутниц, гуляли по аллеям и полянам старинного Кадриорга, отдыхали под вековыми кленами и дубами, посаженными при Петре Великом, и нельзя было сказать, кто из троих верховодит — были все равны, ребячья демократия стояла на самом высоком уровне. Только, пожалуй, Сулева признавали негласным центром троицы, и не потому, что он был крупнее и сильнее, а просто так уж сложилось… А потом мальчишки закончили школу и на правах взрослых пошли искать работу — детство кончилось. Потом — июнь-июль сорокового, революция, советская власть, и не успели улечься страсти, как нагрянула черная буря, подхватила и понесла…
Не попал Тенор в консерваторию, не встал за штурвал корабля Эрвин, не изобрел ничего мечтавший выучиться на инженера Сулев. В истребительный батальон все трое вступили одновременно, без колебаний. Грозное было время!
Кто бы мог сказать, что маленький соловушка Виктор станет бесстрашным бойцом-партизаном, что за его голову немцы, их «служба безопасности» будут обещать большую награду! И опять этот Виктор, друг, которого знал, как самого себя, не похож на человека со столь героической биографией, стал новым, непостижимым — респектабельный интеллигент, правда, по-прежнему быстрый и неугомонный. Вместе с Сулевом заочно окончил политехнический, руководит в Пярну крупным цехом.
А Сулев? «Товарищ директор у себя? Один?» — почтительно осведомлялись о нем рабочие и служащие, когда Эрвин как-то присел напротив секретарши, ожидая друга. Их Сулев — директор! А в войну часто из одного котелка щи хлебали. Возвращаясь из разведки под Нарвой, от одного снаряда были ранены — Сулев тяжело, в спину, а Эрвин в плечо. Пять часов под вражеским огнем, по болотным кочкам выволакивал на себе обессилевшего товарища и только вот сейчас, вспомнив это, подумал, что маленького Виктора вынести к своим было бы куда проще!..
