рассказчика).
– Ну? – не выдержал Васильич.
– И точно! – ухмыльнулся Кошка. – Сидят. Только шапки из травы торчат. И задницы светятся, – неожиданно добавил он.
Нахимов вытаращил усталые глаза – решил, что послышалось:
– Что светится?
– Что делают-то? – в нетерпении подсказал Васильич. – Почему ж не выступили?
Кошка посмотрел на него, словно умоляя догадаться.
– Сидят, – терпеливо повторил. – В траве. Жопами сверкают.
И как-то смущенно глянул на Батю. Как человек, которому не поверят. Ни за что.
– Да ты по-человечески объясни! – вскипел Васильич.
– Докладывай как есть, – спокойно убедил Батя. – Всякие сведения разведки нужны и ценны.
Матрос Кошка зарумянился. Вперил глаза куда-то поверх Батиного погона. Пробормотал смущенно и скоро:
– На три метра против ветра, не считая мелких брызг.
Батя шумно всосал ноздрями воздух. От матроса пахло вареной говядиной. Небо пахло вареной говядиной. Весь мир пах вареной говядиной. Это придавало рассказу матроса известную правдивость. Батя приподнял полог, чтобы впустить воздух. Мир снаружи успел стать перламутровым.
«Вышла младая с перстами пурпурными Эос», – вдруг подумал Батя, расправляя складки на лбу. Происшествие странным образом ободрило его. Врага, у которого есть задницы, трудно бояться; если врага берет понос, дело поправимо. Он чуть не засвистел и даже надул щеки. Но сдержался. Его задумчивость матрос Кошка понял по-своему: как недовольство слишком витиеватым стилем доклада. Желая его развеять, щелкнул пятками, гаркнул:
– Докладаю как есть! Срут!
***
И часа не прошло, а лорду Фицрою Реглану показалось, что от холода лицо его треснуло. Но не отвалилось кусками, а так и стыло ледяной плитой.
Хотелось втянуться внутрь мундира, как черепаха в панцирь.
По штабным прошло движение. Взлетели к глазам трубы. Лорд Реглан осторожно, чтобы не обжечь холодным металлом кожу, поднес к векам окуляр.
С коня хлопьями летела пена. Вестовой приник к гриве. Шапку то ли потерял в бешеной скачке, то ли сбило пулей.
От сэра Джона!
Лорд Реглан принялся вертеть кольца трубы, наводя на резкость: что у вестового на лице? Победа? Полная?
Отдаленный писк волынок просочился сквозь наушники. Тоньше комариного. Штабные озадаченно переглядывались. Лорд Реглан нахмурился. Опять далекий писк. Что? Не терпелось! Лорд Реглан с риском отморозить ухо приподнял ватный наушник.
Вой пробуравил голову насквозь. Что?! Лорд Реглан позволил себе вскинуть бровь. Вестовой скатился с коня. Напоролся на эту вскинутую бровь. Вытянулся. Остолбенел.
– Сэр Фицрой! Господин фельдмаршал!.. – он задыхался. От скачки, от волнения. От позора. – Сэр Джон… приказал отст…
Лорд Реглан нетерпеливо махнул рукой:
– Начните с хороших новостей, мой друг. Не может же быть, чтобы хороших не было вообще.
Вестовой заморгал. Другом фельдмаршалу он не был, дело пахло гауптвахтой.
– Есть! Хорошие новости… – заморгал чаще, как будто веки были соединены с зубчатыми колесиками в голове и колесики эти завертелись на предельной скорости. – Русские вооружены какими-то допотопными железками. Кремневыми ружьями!
По штабу пронесся тихий удивленный шорох. Кремневые? Ружья? Бог мой, из всех, кто здесь были, видел такие лишь сам сэр Фицрой – когда лорд Веллингтон навалял Наполеону при Ватерлоо. И еще потом, в Париже, когда там были русские kossaks.
– Обмундирования им не хватает. Одеты в старье. Валялось на армейских складах поди еще с Наполеона! – оживился адъютант.
И сник. Хорошие новости кончились.
– Их там – как саранчи.
Лорд Реглан засопел, раздувая бакенбарды:
– Не будете ли вы любезны высказаться точнее?
Вестовой вытянулся, щелкнув каблуками:
– Есть!.. Сто восемьдесят батальонов пехоты! Сто шестьдесят четыре эскадрона кавалерии! Полсотни артиллерийских рот. С десяток инженерных.
Брови сэра Фицроя заползли под шляпу. Сэра Джона можно было обвинить в трусости, но не в том, что он не умеет считать.
Но как? Как такое возможно? Сто восемьдесят батальонов одной лишь пехоты! Откуда?
Фельдмаршал стянул перчатки. Содрал наушники. Тянул и рвал шарф. Подштанники кололи. Свитер взмок. Всего несколько секунд назад фельдмаршал дубел от холода. Теперь – клокотал. Шарф душил его. Фельдмаршал боролся с ним, как Лаокоон – со змеей.
– Сэр Фицрой? Сэр!
Лорд Реглан оставил шарф. Откинул плечи. Обвел глазами озадаченный штаб.
– Почему не вступили шотландские горные стрелки?
Они бы первыми приняли удар неприятеля. Или хотя бы предупредили.
– Они… прошу прощения… сэр… Они… Похоже, их сильно прихватило. Мисс Найтингейл подозревает холеру. Сэр.
– Всех разом прихватил понос?.. Чертовы бабы! – выругался командующий, шлепнув шарфом о сухую твердую землю. – Я не про мисс Найтингейл, – все же уточнил.
Бабы виноваты были во всем: и эти, и те, и все вообще. Всегда! Копни любую проблему – под ней непременно отыщется баба. Сэр Фицрой ненавидел беспорядок и смятение, которое все они неизбежно приносили с собой в мужской мир: ясный, логичный, товарищеский. Разве им здесь место? Но, увы, знал ответ. Отделаться от госпож Шелли, Радклиф и Остин было не в его власти. Кабинет Палмерстона держался на этих бабах, как плоская земля на слонихах.
– Что ж, господа, – бодро объявил лорд Реглан (ибо считал бодрость главным качеством хорошего командира), – новый день и очередные хорошие новости. У неприятеля – отсталое вооружение, устаревшее обмундирование. Теперь мы знаем это наверняка. Что вы думаете, мистер Канобер? Мистер Сен-Арно? Да, я согласен, – не дал сказать и слова. – Наиболее разумным решением будет перебросить наши силы на южную сторону. Там нам обеспечено регулярное подкрепление с моря. Все согласны, господа? Вижу, что согласны. Вперед!
Они устремились навстречу небесному перламутру.
Красота его не трогала Лермонтова.
Лермонтов мрачно смотрел. В никуда. На все сразу. С равнодушной орлиной остротой вбирал одновременно и небо, и чаек, и траву. Пушистые облачка татарских овец внизу и овечьи клочья облаков вверху. Белый плюмаж волн и пенистый гребень на шляпе лорда Реглана. Шляпа удалялась.
На тонких губах Лермонтова дрогнула полуулыбка. Он не ошибся. Генералы, искрясь орденами и погонами, сбились в кучку и двинулись за фельдмаршалом. Туда же, куда под визг волынок текла человеческая каша отступавшей английской армии. Звук ее волынок отдавал зубной болью. Лермонтов на миг поморщился.
Глянул на небо. Да, пора. Поспешно обернулся туда, где стояли они. Фантомные защитники северной стороны Севастополя. Вот только разве фантомные? – защитили ведь: значит, настоящие, реальнее некуда.
Эос уже распростерлась над морем вся – нагая, золотисто-розовая. И только небо засветилось, все шумно вдруг зашевелилось. Сверкнул за строем строй.
Лермонтов вскинул ладонь к виску, отдавая честь.
Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами. (Французов досыпал в последний момент. Для массовости. Но был осторожен: подоткнул ими арьергард – чтобы подлог не бросился в глаза современнику Ватерлоо лорду Реглану.)
Сердце сжала печаль при виде знакомых мундиров.
Самоварным жаром ужалили глаза панцири кирасиров. Сосновым бором прошли великаны-гренадеры. Белой березовой рощей пронеслись кавалергарды. Колко сверкнули казацкие пики. Летучая гряда гусар обещала сорваться с места в любой миг. Но не сорвалась – растаяла в утренних лучах. Как все. Все промелькнули перед нами, все побывали тут.
Осталась одна нагая стена – открытая к атаке. На вершине ее суетились инженеры генерала Тотлебена. Солдаты, как муравьи по цепочке,
