Ее супруг уже как неделю не появлялся дома, после того как его выгнали за пьянство с последнего места работы охранником в магазине. С работы, за которую он не держался. И которую он даже с радостью потерял, освободив время для друзей‑бездельников, к которым немедленно присоединился, уехав на чью‑то дачу, якобы, чтобы помочь строить баню. А на самом деле, чтобы целыми днями и ночами пить с ними водку и играть в карты. Ещё проигрывать деньги на спортивных ставках, которые умудрялся на кабальных условиях получать займами в мутных ростовщических конторах. Оставив ее одну обслуживать его почти не ходячую восьмидесятилетнюю мать, смотреть за дочерью и домом и успевать ходить на работу. При этом, принося в дом единственный небольшой источник дохода, за исключением мизерной пенсии старухи, которая та до копейки отдавала сыну, чтобы он их тут же спускал на выпивку и ставки.
Бабка же, с первого дня, как они с ее сыном поженились и как он привел ее в их неказистый, трехкомнатный, отапливаемый углем дом, невзлюбила ее, при любом удобном случае унижала и заставляла работать по дому без права на отдых. Даже когда она, после трех выкидышей, родила дочь, пережив пять лет безуспешных попыток зачать. Но и тогда она не получила похвалы от свекрови, обвинившей ее в том, что ее чресла способны только давать гниль или выплевывать девок, тогда как она надеялась получить внука.
Наверное, как она думала, бабка вела себя таким образом из ревности к единственному сыну. Или из простой природной вредности. А может потому, что и над бабкой в свое время измывалась ее свекровь. И теперь та брала назад то, что отдала, когда была молодой.
Такова была ее жизнь. Трудная. Лишенная радости. Полная агрессии и несправедливости. Жизнь, заставляющая ее, все еще молодую тридцатилетнюю девушку, выглядеть на все сорок. Но другой жизни она не знала. Так как и сама была из похожей семьи, из которой сбежала, как только встретила первого предложившего жениться парня.
Женщина прошла знакомым путем от главной дороги к своему дому. Вдоль покосившегося забора, освободив руку и выудив из сумки нужные ключи от калитки и дома. И с удивлением обнаружила, что калитка была настежь открыта.
Пройдя во двор, она взглянула в сторону крыльца, где по обыкновению, каждый теплый день устраивалась бабка, на своем привезенным из деревни старом рассохшемся деревянным стуле, ожидая ее прихода с работы, готовая выдать снохе новую порцию поручений и унижений.
Но на крыльце никого не было.
Женщина пересекла двор и поднялась на крыльцо, на котором стоял пстой бабкин стул. Она подошла к двери и дернула за ручку. Дверь была закрыта. Попытки открыть дверь ключом также не увенчались успехом. Дверь была закрыта не на замок, а на щеколду с внутренней стороны.
– Бабуля!!! – выкрикнула она, пытаясь привлечь внимание старухи.
Никто не ответил.
Оставив девочку на крыльце, она подошла к ближайшему окну и всмотрелась внутрь дома. Не обнаружив движения, она обошла дом и всмотрелась в другое окно.
– Бабуля, открывайте! Мы пришли! Вы закрыли дверь изнутри. Откройте! – продолжала выкрикивать она, ощущая как нарастает тревога и предчувствие того, что с бабкой случилась беда.
И тут, она заметила внутри движение.
– Бабушка! Я тут! – радостно завопила она, увидев старуху в темноте коридора между комнатами.
Та вела себя странно. Бабка стояла посреди коридора и бормотала бессвязные фразы. Будто оглохшая и ослепшая. Безуспешно пытаясь пойти по направлению к голосу снохи. Словно обезглавленная курица, она тыкалась сначала в одну сторону, уткнувшись в стену, а потом в другую, уперевшись в шкаф. Выражение ее лица было необычно беспомощным, слабым и просящим. Словно лицо ребенка, вымаливающего прощение у строгого родителя. У нее. У снохи. У самого бесправного члена их семьи.
– Я тут! Я тут! Бабушка! Я тут! – кричала женщина, размахивая руками, но бабка продолжала топтаться на месте, растерянно озираясь по сторонам.
И тут она поняла, что с бабкой случился либо инсульт, либо кровоизлияние в мозг. Она помнила, что старуха, сколько она ее знает, страдала от высокого давления, и каждый день принимала таблетки от гипертонии. Это у них было семейное. И от чего, как правило, умирала вся их родня, в основном в промежутке между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами жизни. Так что было даже удивительно, что бабка протянула до восьмидесяти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Дверь откройте! Дверь!!! – не оставляла попытки докричаться до свекрови она, дергая руками решетки, установленные на окне, а также и на всех остальных окнах дома, не позволяя забраться через них внутрь.
Что она чувствовала тогда в тот момент? Она и сейчас не могла в себе разобраться. Прежде всего, страх. Больше от неожиданности произошедшего. И еще от того, что если бабка умрет, то только на ее плечи лягут похоронные заботы и все связанные расходы. Еще и жалость к старухе. Несмотря на долгие годы унижений, ей все же было больно видеть ее такую, непривычно беспомощную и страдающую. Но еще, она услышала в себе стыдный и предательский голосок злорадства. Что, наконец, бабка получила, что заслуживала. Что ее конец настал. Что она избавиться от злобной ведьмы, которая только и делала, что пила ее кровь. И что теперь, она сможет освободиться от обязанностей по уходу за ней и начнет жить свободно.
Потом была беготня, звонки и призывы о помощи. Дверь пришлось выламывать соседским парням. А бабку через час увезли на скорой в больницу. С кровоизлиянием в мозг, как она и предположила.
А двумя днями позже, она, не надеясь на других родственников, а тем более на мужа, чей телефон перестал принимать звонки, примчалась проведать ту в больницу. Невзирая на опасность передвижения в зараженном «ковидом» городе. Несмотря на то, что ненавидела старуху всем сердцем. Несмотря на то, что доктора по телефону отговаривали ее от посещения, учитывая сложную ситуацию в городе и больнице. Просто она не могла поступить по другому. Ее воспитали таким образом, что нужно уважать старших. А после замужества чтить и заботиться о свекрови. И она пошла, словно заведенная кукла, выполняя сценарий, придуманный другими. Сварив суп и пельмени, распределив еду по банкам. Прихватив дочь, которую не с кем было оставить дома.
Она добралась до больницы. Прошла через карантинные кордоны. Через жесткий контроль при входе в отделение. Облачилась в халат и надела маску.
И впервые за два дня увидела старуху. В палате на три кровати. У стеночки. Лежащей на спине. Ровно и аккуратно. Укрытая ровно до середины груди больничным одеялом. Будто мертвая в гробу. С закрытыми глазами. С серым лицом с глубоко впавшими скулами. С сухими губами.
Но стоило женщине подойти ближе, то старуха немедленно открыла глаза, словно чутко ждала ее появления.
От неожиданности женщина отпрянула, словно испугалась ожившего покойника. А потом, взяв себя в руки, подошла вплотную к кровати….
Сорок один камень
– Пришла…, ‑ тихо прошептала старуха сухим скрипучим голосом, словно кто‑то провел гвоздем по заржавелому железному забору, – думала сдохну…? а вот на тебе…! Выкуси…! Не дождешься…!
Услышав подобное приветствие, женщина закусила губу, стараясь удержаться от того, чтобы не кинуть бабке сумку с едой в лицо и не выбежать прочь из палаты.
Напротив, взяв себя в руки, она вежливо спросила.
– Как вы себя чувствуете, бабушка?
– А тебе есть дело, что ли? – огрызнулась старуха, злобно улыбнувшись и обнажив ряд неровных почерневших зубов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Женщина не ожидала встретить бабку в подобном здравии, с четкой речью и ясным сознанием, помня из рассказов знакомых, что пережившие кровоизлияние в мозг зачастую умирают, а если и выживают, то очень медленно восстанавливаются, зачастую учась заново говорить и двигаться. Также и лечащий врач, с которым она успела поговорить перед тем как пройти в палату, упомянул, что пациентка на его удивление сохранила ясность сознания, несмотря на обширное кровоизлияние и преклонный возраст.
