И хотя оба вышеперечисленных события не являлись событиями глобального масштаба, сам факт того, что они случились, и когда они случились, наводил на мысль о том, что и другие мои усилия, тоже, ни к чему не приведут, и, что я попросту неправильно оцениваю ситуацию. Но процессы были запущенны, и только будущее могло показать, смог ли я, хоть немного, повлиять на тектонические процессы истории.
Глава 34
Василий Петрович Копейников отхлебнул чаю из блюдца и вздохнул. Дело, которое ему предложили, было рискованным, но, в случае успеха, сулило солидную прибыль и достаток, которого он не видел уже много лет. Но ежели дело не выгорит, то вместо обеспеченной старости, Василию Петровичу светила необеспеченная бедность. Вот и раздумывал Василь Петрович, вложить ли последние десять тыщ рублев или же потихонечку их проедать, что он и делал в последние десять лет.
До крестьянской реформы Василий Петрович был мелким помещиком и имел два десятка душ в своем имении под Полтавой. Имение это принадлежало роду Копейниковых уже более сотни лет. Все благодаря прапрадеду, который, будь благословенна его память, сумел отличиться еще при Петре Алексеевиче, за что и был пожалован небольшим поместьем. С тех пор не многое менялось в жизни рода. Хозяевами они слыли рачительными и имение свое держали крепко, что позволило скопить небольшой капитал, который и унаследовал Василий Петрович, как единственный сын. Но тут грянула Крестьянская реформа и, в одночасье, Копейников лишился земли, оставшись лишь с усадьбой, и небольшим участком в пять гектаров. И хотя, как и многие соседи, он возмущался новым порядком, отнявшим у него источник существования, сделать что-либо он не мог. Ибо попробуй он сопротивляться, его бы живо прижали к ногтю вчерашние крепостные, как случилось с некоторыми соседскими помещиками. Так что Василь Петрович радовался уже тому, что бывшие крепостные не портили ему жизнь и не подпалили его усадьбу. Вчерашние холопы, почувствовав свою силу, нередко вымещали свою злобу на бывших хозяевах.
Три года Копейников жил в усадьбе, не решаясь ее покинуть, но сыновья росли, а дочь стала на выданье, и пришло время что-то решать. Оставаться далее в усадьбе, без источника дохода и среди озлобленных крестьян стало невозможно. Поэтому он продал свою усадьбу за полцены и переехал жить в Полтаву, где купил небольшой домик. Вскорости, он устроился писарем в местную управу, но на зарплату писаря тяжело поднять четверых детей, и деньги, скопленные поколениями Копейниковых, потихоньку таяли. Но вчера, после посещения Артема Ивановича, у Копейникова появилась надежда поправить свое положение.
Артем Иванович Захаренко был соседом Копейникова в прошлой жизни. И как Василий Петрович он продал свое поместье и переехал жить в город. Таких как они - вчерашних помещиков, в Полтаве жило много. Кто сам продал свое родовое гнездо, а у кого поместье окрестные крестьяне. Большинство устроилось чиновниками или открыло небольшие лавки. Каждый выживал, как мог. Захаренко, в отличие от многих, времени зря не терял. Два года он провел в Европе и не зря насмотрелся, как там как люди живут.
Оказывается, во Франции и Пруссии научились производить сахар из свеклы. А император еще пять лет назад учредил субсидии и освобождение от налогов тем, кто займется производством сахара в империи. Дабы не зависеть от иностранных купцов. Так как цена сахара была высокой, Артем Иванович утверждал, что дело это очень выгодное и окупиться за года три-четыре. Вот он и предложил Василию Петровичу, как старому знакомому, которому он доверяет, войти в пай. Оно конечно дело новое и рискованное, но зато и прибыль сулит значительную. В пае уже участвовали Никитин Акинфий Федорович и Чигирин Михаил Павлович, тоже бывшие соседи помещики, которые осели неподалеку в Полтаве. Деньги для закупки земли и для постройки завода требовались большие, но иначе не имело смысла начинать. Вот и обратился Артем Иванович к бывшим соседям.
«А ведь ежели не рискнуть, то все равно эти деньги проедим, - подумал Копейников, - Пойду, завтра, к Артем Ивановичу, и обрадую его».
Василий Петрович был не один. Таких как он за последние десять лет появились тысячи, и этот процесс лишь набирал силу.
Глава 35
Вереница фургонов и телег, трясясь и подпрыгивая на ухабах, неспешно пылила по тракту. Идя рядом со своим фургоном, Степан Игнатьевич Афанасьев немного щурил глаза из-за пыли, поднятой ехавшими впереди соседями, отчего, его и так обветренное лицо покрывалось сеткой мелких морщинок, которые сходились к блекловатым голубым глазам. Лошадьми же правил старший сын Иван, которому недавно исполнилось двенадцать лет, и который был горд оказанным доверием. И хотя они тряслись по тракту уже как месяц, и Иван успел уже попривыкнуть, все равно, каждый раз, когда отец давал ему править фургоном, он чувствовал себя совсем взрослым. Семья Афанасьевых, размещенная в фургоне, насчитывала шесть душ. Помимо Степана и его старшего сына в фургоне ехали: Елена - жена Степана, и трое младших - два дочки и совсем маленький, двухлетний Николай. Бог дал Афанасьевым еще двоих, но один из них умер в младенчестве, а пятилетняя дочурка угасла в три дня от холеры.
Афанасьевы стали одними из последних, кто отселялся. После освобождения крестьян и передела земли между ними, около трети их общины в Нижегородской губернии должны были ее покинуть, ибо на них попросту не хватало земли. Часть людишек подалась в город на заработки, но большинство не захотело менять привычный уклад. Да и земли, тем, кто переселялся, обещали дать не пять-семь десятин, то есть гектаров по-нынешнему, а все десять-пятнадцать. То есть в два раза больше.
И хотя сначала ехать совсем не хотелось, после начала реформы в общине случился раскол. Ибо каждый хотел остаться, да и после, когда решили, кто отселяется, никак не могли решить, кто будет первым. Вдобавок, община как таковая исчезла, потому как любой мог ее покинуть. И многие это сделали, дабы вести хозяйство по-своему, на своей землице. Поэтому, Степан был даже рад, когда, наконец, очередь дошла и до них. В родном селе им стало не уютно.
Земля их располагалась в новосозданной Омской губернии. И хотя путь до нее предстоял не близкий, зато они получили целых пятнадцать гектаров. Вдобавок, на семью, Афанасьевы получили сто рублей подъемных, которые выдавались в виде ссуды, сроком на двадцать лет. Немного конечно, но и таких денег Степан никогда за глаза не видел. Так что для вчерашнего крепостного, это были огромные деньги.
В путь тронулись по весне, как только сошла вода и немного подсохла земля. До Казани, где находился перевалочный пункт, они добрались на собственной телеге, запряженной одной савраской. В телеге вся семья и ее нехитрый скарб не умещалась, очтего Степан с Иваном попеременно шли пешком. Впрочем, и у других положение было не лучше. Поэтому, когда дошли, обувь уже давно как износилась и подошвы привязывали веревками, чтобы сапоги совсем не развалились.
Возле Казани, были разбиты несколько огромных лагерей, где переселенцев формировали в караваны в соответствии с местом назначения. Так, из дюжины семей покинувших родное Устиново, только Степан да его сосед отправились с тем же караваном. Остальные переселялись в другие места: кто за Урал, а кто и в южные степи. На семью выдали по фургону, в котором им и предстояло ехать до самого Омска. В перевалочном лагере они провели неделю, ожидая, пока сформируется караван. Недалеко от Казани начинался тракт, который вел через Уфу и Челябинск в Омск и следовал далее, до Красноярска. Вначале, тракт представлял собой проторенную повозками тропу, но пять лет назад, когда программа переселения набрала темп, его начали расширять и посыпать поверхность утрамбованным гравием. Делалось это лишь местами, вблизи населенных пунктов, но, потихоньку, тракт продолжал расширяться. Вдоль дороги, вблизи почтовых станций выросли небольшие поселки, с постоялыми дворами, рынками и скотобойнями. А небольшие городки, типа: Уфы, Челябинска и Оренбурга, выросли как на дрожжах, став перевалочными пунктами для переселенцев.
На шесть душ фургон оказался довольно тесным, зато в нем не так сильно трясло. По вечерам фургоны съезжали с дороги, и образовывали круг, посреди которого ставили палатки и разводили костры. Обычно, несколько семей ужинали вскладчину, вместе усаживаясь у костра. А на следующий день все начиналось сызнова: дорога, скрип колес, да заунывное пение - крик русской души.
На расстоянии двух недель пути находились перевалочные лагеря, где переселенцы проводили пару дней, отдыхая и отмываясь.
К сентябрю, как раз до начала морозов они, наконец, достигли Омска, где им предстояло перезимовать. На зиму население города вырастало вдвое, за счет поселенцев. Размещали их в бараках на окраине города. Условия в бараках были тяжелые. Две печурки с трудом обогревали помещение, а большая скученность зачастую приводила к болезням и ссорам. Благо при бараках построили бани, куда еженедельно ходили все. Еды было не много, в основном хлеб, но его хватало. Всю зиму он, как и большинство мужиков, провел на лесопилке, где они заготавливали бревна и доски для будущих домов. Женщины подрабатывали на текстильных фабриках, что выросли как грибы после дождя, ибо поток переселенцев породил небывалый спрос на товары, редкие в этом забытом богом забытом краю. Наиболее предприимчивые из мужиков устроились на строительство паротурбинного завода, а так же на завод по производству сельхозинвентаря, принадлежащему местному купцу, с приятной для уха купца фамилией - Барышников.
