Проверить и взвести «парабеллум» – дело пары секунд. Тридцать быстрых шагов – и вот он, окопный бой, – рукопашная схватка. В ход идёт всё, что может убивать: ножи, приклады, сапёрные лопатки. Изредка звучат автоматные очереди и одиночные выстрелы. Чёрные матросские бушлаты и полевая, цвета мучнистой плесени, форма вермахта слились в единую пляску смерти. Герман видит нескольких гитлеровцев, что, стоя на бруствере, поливают сверху моряков автоматным огнём. По ним он и начинает стрелять. Трое падают, остаётся ещё двое. Заметив Германа, они направляют на него стволы, но обоих сносит очередью из «ППШ» оказавшийся рядом оратор-комиссар. Короткий обмен взглядами, и они с Германом выбирают себе новые цели. Расстреляв все патроны в «парабеллуме», Крыжановский берётся за «ТТ». Это оружие ему незнакомо, но к счастью удаётся интуитивно разобраться в особенностях его немудрёной конструкции, и вот уже рука содрогается от весьма ощутимой отдачи «Токарева», а очередной гитлеровец валится на землю.
Глаз цепляется за цвета «хаки» гимнастёрку «Швейка»-Кулебяко. Среди моряков – он один в пехотной форме. Боец намертво схватился с дюжим немцем, причём, явно проигрывает схватку – держа обеими руками кинжал, фашист давит, что есть мочи, и клинок уже почти касается груди советского штабиста. Силы тому явно не достаёт: предвидя скорый конец, он тоненько подвывает…
Герман стреляет в гитлеровца, но пуля, пустив короткую искру, рикошетит от округлого бока вражеской каски. После выстрела «Токарев» встаёт на затворную задержку, показывая, что магазин пуст. Для Кулебяко это – приговор, отсроченный лишь на короткое мгновение, необходимое немцу, чтобы потрясти головой и разобраться, что случилось. А дальше… Дальше оказывается, что этого мгновения вполне хватило и Герману: в его руке тускло блестит старая добрая приятельница – опасная бритва. Профессор прыгает вперёд, быстрый взмах и лезвие аккуратно перерезает сонную артерию немецкого солдата. Фонтан радикально алой арийской крови заливает спасённому от верной смерти Кулебяко всё лицо и грудь. Чтобы самому не испачкаться, Герман отпихивает умирающего немца ногой и, хищно пригнувшись, озирается по сторонам. Сражение в окопе близится к концу, моряки добивают врага, пленных никто не берёт.
Крыжановский ловит на себе удивлённый взгляд старшего батальонного комиссара – тот стоит, прислонившись к стенке окопа, а неизвестно откуда взявшаяся санитарка деловито перебинтовывает ему голову.
– Вы корреспондент? – хрипло спрашивает комиссар. – Из какой газеты?
– Нет, я учёный! – слышит Герман собственный голос.
– Тогда какую же науку вы здесь представляете? – бровь комиссара удивлённо ползёт вверх, и от этого движения из-под марлевой повязки выползает и скатывается по щеке капля крови.
Ответить Герман не успел – его поспешно подхватил под руку выскочивший, откуда ни возьмись, начальник разведки.
– Товарищ профессор, зачем же вы ввязались в драку! Если бы с вами что случилось, с меня бы три шкуры спустили! Пойдёмте скорее, уже стемнело, немцы после бегства не сразу смогут сомкнуть линию фронта – значит, сейчас самый что ни на есть благоприятный момент для перехода на ту сторону.
Когда они удалились, раненый комиссар, видно получив исчерпывающий ответ на свой вопрос, подмигнул оруженосцу Кулебяко, и веско изрёк:
– Теперь понятно!
К радости Крыжановского, никто из его товарищей не погиб, и не был ранен в этом бою: Фитисов хорошо за ними присмотрел, но начальник разведки всё равно попытался отчитать славного моряка – дескать, тот оставил «товарища профессора» одного. Впрочем, Герман поспешил вмешаться и объяснил, что таково было его собственное приказание как руководителя группы. Начальнику разведки не оставалось ничего другого, как лишь махнуть с досады рукой, и снова повторить свой посыл относительно самого благоприятного момента.
Впрочем, уход группы задержал нагрянувший батальонный комиссар, который долго тряс Герману руку и рассыпался в благодарностях за «спасение простого русского солдата».
Когда комиссар отбыл восвояси, на профессора набросился Никольский.
– Как же вы могли, Герман Иванович?! – вскричал он нервно, а потом затараторил так, что не остановишь. – Степенный человек, руководитель, вся операция на вас… Да если бы вас убили, мне самому – хоть стреляйся… А всё ради кого?! Ради врага! Да будет известно, что этот Кулебяко – махровый троцкист и английский шпион, его в сороковом разоблачили. Везучий, сукин сын, оказался – если бы в тридцать седьмом, то к стенке поставили, а так – всего двадцать пят лет дали. Только этот везунчик и лагерей, как следует, не попробовал – в конце сорок первого среди зеков призыв был, так он добровольно в штрафбат пошёл. Там ему в очередной раз повезло – почти сразу ранило, искупил вину кровью, как говорится. Направили мерзавца сюда, в сорок вторую бригаду, и опять ему везение – комиссар к себе взял, мол, раз Кулебяко – политически неблагонадёжный, то нуждается в индивидуальном политвоспитании. А мерзавец нашёл к комиссарову сердцу подход – и художник он, и киномеханик, и на машинке печатной может. Вот комиссар и растаял… А теперь ему ещё и благодаря вам везение вышло…
…Примерно через четверть часа Крыжановский уже полз по-пластунски, таща на спине тяжёленный рюкзак, и борясь с позывами к чиху от моментально набившейся в нос дорожной пыли. Впереди мелькали стоптанные подошвы сапог бойца Чугунекова, а позади тихо чертыхался Артюхов. Фитиль урезонивал археолога со всей доступной его натуре ласковостью:
– Я вас умоляю, дорогой товарищ, зачем так высоко отклячен ваш зад, и зачем в звуках вашего голоса столько экспрессии? Ритенуто! Пианиссимо! Берите пример с нашего индийского следопыта… Я уже не говорю за такого героя, как Динэр Никольский… Но ша, тихо!
Они замерли, и некоторое время лежали, слушая темноту, потом продолжили земной путь – теперь, само собой, молча. К радости Артюхова, слишком долго пахать брюхом землю не пришлось – из ночи вынырнула разрушенная стена, и разведчики один за другим проникли в пролом, ведущий внутрь здания. Сразу же, без дополнительных команд Суслин, Нестеров и Семечка осмотрели руины: в них не оказалось ни души. Тотчас Чугунеков со Слюсаром бросились на второй этаж. Фитиль тихо сказал:
– Дальше самый цимес – у немцев должны быть выставлены наблюдатели, а може, и того лучше – снайперы, так это самое любимое блюдо нашего Ивана-Абрама, он их всей своей подвздошной интуицией чует, и как только обнаруживает, так сразу же даёт целеуказание Тюльке. А дальше уже – дело техники... Белочка, красавица, воротник мне нравится…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
