на пол рядом с лестницей.
— Ты ничего не обязана мне доказывать.
— Я не думала, что всё это было для того, чтобы что-то доказывать. Я думала, это просто начинания.
— Тем не менее.
— Считаешь меня скромницей?
Он засмеялся, и, клянусь, в ответ на это вода вокруг нас пошла рябью.
— Чем-чем, а этим словом я вряд ли бы мог тебя назвать.
Я должна бы ужаснуться. Как минимум, смутиться. Но из его уст это звучало как приятный комплимент.
— Я просто упомянул, что тебе не обязательно что-либо кому-либо доказывать, и точно не мне. Если тебе будет некомфортно прыгать нагишом в ледяную воду, тогда тебе наверняка не стоит это делать. Распитие какао позволит нам засчитать эту ночь.
— Это было единственное начинание — твоё. А ККН не разрешает каждому члену новое начинание во время колдовского часа? — я постукивала по подбородку. — Может, это ты сомневаешься, и чтобы сохранить лицо, тебе легче переложить вину на меня?
Хотя, если честно, за всю жизнь я так не нервничала, как сейчас. Мне приходилось стоять перед камерами и толпой, я знала, чего стоят ожидания и корона. При этом, стоя здесь посреди ночи, слушая пение сверчков — единственный звук, помимо наших голосов — мои колени были угрожающе близки к тому, чтобы затрястись.
— Не думаю, что она хлорированная.
Я оторвала взгляд от мозаики, сверкавшей со дна мелководья в нише рядом с нами, чтобы вернуться к его глазам. И сейчас, в зале появилось другое золотое сокровище — его янтарные глаза мерцали также завораживающе, как огни и свечение вокруг нас.
— Полагаю, это значит, что нам лучше не писать в бассейн.
— Ты часто планируешь писать в бассейнах, Эльз?
Я скинула одну сандалию и швырнула ею в него. Он легко увернулся.
— Хорошо, — он хлопнул ладонями. — Не писаем и не глотаем.
Я наморщила нос.
— Ты часто планируешь пить воду из бассейна, Крис?
Он замер, его глаза широко распахнулись, и я, вдруг поняла, что впервые обратилась к нему неполным именем, несмотря на его недавнюю просьбу. И всё же, я почувствовала в этом что-то интимное, естественное и знакомое одновременно.
Крис, Эльз.
Но, когда он оправился, то стащил свой ботинок, чтобы запустить им в меня. Я еле успела увернуться, прежде чем он упал в воду.
— Что ж, теперь ты сделал это, — сказала я, пока он опускался на дно. — Мы должны войти туда, хотя бы, чтобы спасти твой ботинок, — уголок моего рта изогнулся кверху.
Он снова усмехнулся:
— И никакого мелководья. Мы отправимся к глубинам или вернёмся домой с поражением.
Он точно отправится к глубинам.
Какое счастье, что свет здесь был приглушён. Я прочистила горло и указала в сторону трамплина над нами.
— Если мы должны это сделать, мы должны начать оттуда.
Он наклонил голову и изучил его.
— Метра три, наверное.
Я кивнула.
— И бассейн три метра глубиной. Пальцы коснутся дна прежде, чем мы вынырнем.
От задорного огонька всё его лицо преобразилось.
— Такое чувство, будто нам шестнадцать лет, и мы идём наперекор родителям.
В нём разгорался азарт.
— Мы отказались от совершеннолетия на этой неделе, помнишь?
Я хлопнула себя по лбу.
— Точно. Конечно же, — и тогда, не в силах сдержаться, — а ты плавал голым в шестнадцать?
Он закусил губу. Ещё один заманчивый взгляд.
— Вообще-то в пятнадцать. На озере Комо. Мы с Лукасом встретили каких-то местных девчонок и решили так развлечься.
— Развлеклись?
— Нас почти сразу увидели охранники. Вол… — теперь он прочистил горло. Затем последовала горькая ухмылка. — Мать не была рада. К счастью, никто не сфотографировал, и это не дошло до прессы, — он скинул второй ботинок. — А ты?
Я последовала примеру.
— А, вот и настал момент, когда ты узнаешь, что я и в правду скромница: девственница, в плане купания голышом.
Он стягивал свой свитер через голову, открывая вид на белую футболку, обтягивавшую хорошо просматриваемые мускулы.
— Итак, говоришь, что ты, сходящая с ума, двадцативосьмилетняя девственница?
Я оторвала свои глаза от его груди и сконцентрировалась на расстёгивании своей кофты.
— Увы, только в этом.
— Так мы сегодня, и правда, чпокнем твою вишенку?
О, Господи! Мы в холодильнике, а с меня пот льёт ручьём. Я слишком разгорячилась.
— Дерзай или заткнись, ага?
Он схватил за нижний край своей футболки одной рукой и дёрнул наверх. Я ляпнула, боясь потерять ту малую часть пристойности, что у меня была:
— И всё равно не подсматриваем.
Он задержал руку с задранной футболкой. Стараться не глазеть на то, что оказалось наиболее совершенным прессом, что я видела на человеке — было, и в самом деле, серьёзным подвигом.
— Как, по-твоему, мы будем подниматься наверх?
— Не так, чтобы с закрытыми глазами или, — Боже всемогущий, я что, веду себя прямо сейчас, как самая настоящая девственница, сходящая с ума? — А, забудь. Пожалуйста, продолжай.
Он продолжил.
И я удивилась, почему я решила, что сегодня холодно.
Он бросил мне одно полотенце, я поймала его до того, как оно упало в воду. Кристиан был неестественно спокоен, даже серьёзен. Я не могла определить, хорошо это или плохо — наши подколы, то ранящие, то в порядке флирта, какими становятся всё чаще, всегда оставляли меня с чувством, будто мы дружим целую вечность, а не несколько дней.
Непосредственно перед тем, как я, как идиотка, просверливала в нём похотливые дыры, Кристиан прошёл к лестнице, дойдя до платформы справа.
— Увидимся внизу?
Я мигом вернулась в реальность, чтобы кивнуть и направиться к лестнице с левой стороны.
Несмотря на свои протесты, Кристиан был джентльменом, в чём я упрекала его в самый первый день. Будучи по другую сторону лестницы, он отвернулся, чтобы я знала, что он не мог видеть того, как я раздевалась. И я сделала то же самое, так как точно не смогла бы преодолеть что-либо сегодня, если всё, что буду делать, это глазеть на его «слишком идеальное» тело. Как только холодный воздух поцеловал мою обнажённую кожу, я обернулась в полотенце.
— Сначала девушки? — крикнул он с другого края.
Я приняла вызов. Я медленно вскарабкалась вверх по лестнице, с каждым шагом по мозаике возвращаясь к спору, не снится ли мне всё это?
Когда я добралась до верха, то увидела повёрнутого ко мне голой спиной Кристиана, сидевшего у основания лестницы со своей стороны. Был виден намёк на изгиб его ягодиц, и от этого вида меня бросило в жар. Он мог бы быть одной из статуй этого зала, так как выглядел чересчур живописно.
Кристиан и его чёртова «слишкомость».
Что
