Здесь было гораздо уютнее, чем у Инки (так он мысленно называл свое ночное жилище) и даже в кутузовских хоромах. Анна проявила неожиданный талант к обустройству гнезда. Повела Роберта в хозяйственный, поставила в длинную очередь за обоями и краской, а ремонт провела сама. Где научилась – непонятно. Неделю ходила чумазая и очень довольная. Дарновский был при ней чернорабочим. Она его ни о чем не спрашивала, мнением не интересовалась, лишь командовала: подай, принеси, подержи, да не так, глупый.
Получился настоящий парадиз. Ярко, легко, празднично и главное – каждый сантиметр наполнен Анной. Здесь была территория полного, беспримесного счастья.
Днем Роберт жил в раю, вечером и ночью возвращался в ад, но оба эти времени – и светлое, и темное – неслись с невероятной скоростью. Страна, называвшаяся диковинным негеографическим именем «Советский Союз», с тошнотворным ускорением летела куда-то под гору, с откоса.
Жизнь необратимо и стремительно менялась, причем исключительно в худшую сторону. Многие вокруг, позабыв о пионерском детстве и комсомольской юности, вдруг уверовали в Христа, принялись штудировать Священное Писание. Наибольшей популярностью у неофитов пользовалось «Откровение Иоанна Богослова». Выяснилось, что «чернобыль» по-украински означает «полынь», и все заговорили о близости Апокалипсиса, ибо в Книге было сказано: «Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».
В московских магазинах ввели невиданный режим – внутрь пускали только по паспортам со столичной пропиской. При этом на полках все равно не было ничего кроме пластиковых пакетов и трехлитровых банок с березовым соком. В универмагах картина была совсем уже сюрреалистическая. Толпа стояла у пустых прилавков и ждала, не выкинут ли хоть что-нибудь – неважно что. С осени начались перебои с хлебом. Даже в Институте капстран, всегда снабжавшемся продовольственными заказами по цековскому лимиту, теперь можно было добыть в лучшем случае тощую синюю курицу да банку сайры. Затравили, добили борьбой с привилегиями и многолетнего друга семьи – «кормушку», до самого последнего времени исправно снабжавшую Всеволода Игнатьевича колбасой, красной рыбой и прочими раритетами.
И что же? Дрогнул отставной генерал Строев, пришел в уныние, дал родным пропасть? Ничуть не бывало.
Его замечательный Центр «СОС», среди всяких прочих удовольствий, оказался адресополучателем гуманитарной помощи, хлынувшей в бывшую Империю Зла из бывшего Мира Чистогана. Всеволод Игнатьевич, посмеиваясь, рассказывал, что в Центре посылки вскрывают на предмет санитарного контроля и экологической безопасности – в полном соответствии с международными нормами. Продукты не долговременного хранения (то есть всё за исключением сахара и круп) изымают на предмет профилактического уничтожения. Этими самыми «профилактически уничтоженными» ветчинами, сырами, мидиями, а бывало, что и гусиной печенкой, тесть питал любимую дочь и изменщика зятя лучше, чем во времена номенклатурных привилегий. Чем кормилась остальная часть населения, для Роберта было загадкой. Но как-то выкручивались, с голода никто не умирал. И ждали близкой развязки, потому что все чувствовали – так жить нельзя.
В Прибалтике и Закавказье туземцы хотели независимости, за это в них стреляли из автоматов и били острыми саперными лопатками.
Депутаты на съезде требовали отставки президента.
Самые смелые и самые дальновидные члены КПСС публично сдавали партийные билеты.
Газетные аналитики предсказывали два возможных исхода: или фашистская диктатура в русском (то есть в еще более диком, чем германский) формате, или гражданская война. Свободомыслящая интеллигенция отдавала предпочтение второму варианту.
Ощущение всенародного помешательства отлично соответствовало внутреннему состоянию Роберта. Он тоже был не в себе, ежедневно перемещаясь из маниакальной дневной зоны в депрессивную ночную. Никакая психика не выдержала бы этот контрастный душ, эту перемежающуюся лихорадку. Перед всеми Дарновский был виноват – и перед Анной, и перед Инной, и перед благодетелем-тестем.
Если бы жена хоть раз возмутилась, если б попробовала уличить его во вранье, он взорвался бы, всё ей рассказал, и будь что будет. Но Инна была тиха, кротка и доверчива.
Окончательно потеряв совесть, Роберт и по воскресеньям стал удирать в Кузьминки. Сначала на часок, потом на дольше. Жена снесла и это. Находясь с ней, он чувствовал себя подлецом, скотиной, палачом. И тем больше рвался из мира тьмы в мир света. Очень давно уже он столько не ходил пешком. Машину Анна не любила, они гуляли по улицам. Посмотреть со стороны – идут двое, взявшись за руки. Друг на друга не смотрят, молчат. На самом же деле они говорили, только не вслух. Обо всем на свете. Иные из их бесед не очень-то и перескажешь, потому что нет таких слов. Но были и разговоры, вполне поддающиеся пересказу.
Разговоры с Анной
Например, такой – про Дар.
Откуда он у Анны взялся, она не рассказывала. Роберт предполагал, что, скорее всего, с того странного эпизода, когда она два дня бродила по лесу, а потом вдруг разучилась говорить вслух. Попробовал спросить, но Анна сразу отключилась – она умела делать свои мысли непроницаемыми, если не желала касаться какой-то темы.
Как-то само собой определилось, что вопрос о рождении Дара обсуждению не подлежит, он под запретом. Между прочим, Роберту про аварию и Белую Колонну говорить почему-то тоже не хотелось. Даже с ней.
А Дар, как выяснилось, у Анны был несколько иного свойства. Может быть, даже противоположного.
«Ты людей слышишь, а я их вижу. Ты их читаешь, а я будто кино смотрю». И от того, что она внутреннюю суть не слышала, а видела, внешний облик человека для нее то ли вовсе не существовал, то ли не имел значения. Красота и уродство распределялись по каким-то иным критериям.
Обнаружилось это однажды в январе, когда Роберт, оцепенев, смотрел репортаж про события в Литве. Популярный ведущий славил подвиг десантников, которые убили полтора десятка безоружных людей и захватили Вильнюсский телецентр.
– Настанет день, и этим ста шестидесяти парням, спасшим Литву, поставят памятник в бронзе, – с пафосом вещал красавец-блондин.
Роберт болезненно морщился.
Анна, совершенно безразличная к политике, рассеянно подняла взгляд от альбома репродукций.
«Как только таких на экран выпускают?».
«Да, законченный мерзавец», согласился Дарновский.
Она удивилась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
