Мужчина подошел к бару, открыл, налил рюмку «Х.О.» и выпил маленькими глотками, смакуя. Только потом вернулся за стол и нажал кнопку, отмыкающую дверь. Теперь Герман мог войти.
— Кришны больше нет, — равнодушно констатировал тот, застыв перед столом.
— Вы уверены?
— Усиленная разрывная пуля двенадцатого калибра не имеет преград при поражении. Естественно, если перед ней не тяжелый танк.
— Кришна куда опаснее целой танковой армии…
— Мертвый он не опасен никому.
Так же спокойно Герман вынул из внутреннего кармана видеокассету:
— «Хай-8», дает картинку качества «Бетакам»… Хотя условия съемки оставляют желать лучшего, то, что нужно, здесь зафиксировано. Включить воспроизведение?
— Да.
Магистр замер перед экраном.
— Расстояние великовато, но ближе подойти было нельзя.
— Ты имеешь в виду киллера?
— Нет, себя. На видео снимал я сам. Чем меньше людей посвящены, тем меньше трупов.
— С каких это пор ты стал «чистоделом», Герман?
— Много трупов — это непрофессионально.
— Так сколько всего?
— Проводник, его брат, оборудовавший засаду, два боевика сопровождения и киллер. Естественно, и сама жертва: Кришна.
— Терпила, — смачно произнес Магистр. Повторил:
— Терпила…
— Что? — удивленно приподнял белесые брови над водянистыми глазами Герман.
— Кажется, так блатные называют потерпевшего от нападения.
Герман пожал плечами.
— Кто бы мог представить, что этот вальяжный барин, корчивший из себя то стоика, то борца, в конце концов подохнет тер-пи-лой! Кажется, он всю жизнь желал походить на своего патрона…
— Вы имеете в виду Петра Юрьевича Дорохова?
— Только не вышло… Не вышло!
— Обоих было за что уважать.
— Врагов не уважают. Их убивают, — произнес Магистр с неожиданной яростью.
— Это вы мне говорите? — удивленно приподнял брови Герман.
Упырь! Настоящий упырь! Эти глаза свинячьи, эта бледная кожа, на которую никогда не ложится загар, эти белесо-рыжие волосы… Вместо ответа. Магистр уставился в жижево Германовых глаз черными расширенными зрачками. Если сейчас эта мразь вякнет хоть слово, он завалит его немедленно, здесь, сейчас!
Герман ускользнул. Как липкий угорь. Он и глаз не отвел, но из-под взгляда ушел, уставившись в ведомую ему точку на лбу босса.
— Извините, Магистр. Я не точно выразился, — произнес он, по обыкновению, без всякого выражения. — Я хотел сказать: чтобы победить врага, нужно уважать не его, а его профессионализм. Чтобы совершенствовать свой. Я не мастер говорить. Я по другим делам.
Выскользнул… До поры… А там — как знать… Магистр вдруг обмяк. Словно порвалась, лопнула державшая его до сих пор пружина. Он бросил взгляд на часы — а ведь он на ногах уже больше суток, ничего не ел, кроме пары бутербродов, пил попеременно очень крепкий кофе и коньяк… Нервы. Магистр понял вдруг, что он боялся. И дикое, страшное напряжение последних суток, когда он отдал приказ устранить Кришну… «Любовь изгоняет страх?..» Вот уж нет! Именно страх правит этим миром, и надежнее правителя и господина нет! Люди лживы, лукавы, сребролюбивы, их влечет нажива и унижение себе подобных, и только страх способен привести это уродливое стадо хоть в какой-то порядок… Страх — есть не что иное, как ожидание боли и смерти, и в этом он, может быть, еще мучительнее, чем сама боль и сама смерть… «Боящийся несовершенен в любви…»
Ну а поскольку нет людей, не подверженных страху, то и любовь — фикция, пустой звук, заумь… А если нет любви, то и Бога нет. Есть просто шелуха словесная, пользительная для управления этим обожравшимся и вечно голодным стадом, называемым человечеством… И еще — есть Замок. По крайней мере, хоть в его коридорах не нужно извращать мозги, расшифровывая глупые словоречения; все просто: жизнь есть отсутствие смерти, и чтобы сохранить ее, нужно следовать установленным правилам. У каждого уровня эти правила свои; древние сохраняли дома, государства, империи, пока следовали ими же начертанному: «То, что положено Юпитеру, не положено быку». А Юпитеру положено все, что он пожелает…
Теперь, когда Кришны нет, нет и человека, обладающего властью, подобной власти Магистра, Черного Рыцаря Замка… Остался… Остался Гончаров… И кто еще?.. Ладно, это потом.
— Теперь этот сыскной пес начнет рыскать… — произнес Магистр.
— Гончаров? Скорее, хватать всех за ноги… Как говорил батька Бурнаш в «Красных дьяволятах»: «В бессильной злобе красные комиссары засылают к нам своих наймитов, чтобы мутить народ…» На Замок ему не выйти.
— Почему?
— Побредет к Гераклу.
— Он талантлив. Может наплевать на ложащуюся под ноги тропку и ломануться напролом…
— Это вряд ли. Концы уж больно ровно легли: частью нашими стараниями, частью случаем.
— Что киллер?
— Сгорел. На боевом посту.
— Напалм?
— Топливно-воздушная смесь. «Закладку» приготовили заранее, рассчитали на десятисекундную задержку после выстрела.
— А если бы он промахнулся?
— Такие спецы не промахиваются.
— Высокий уровень?
— Крайне. Выше не бывает.
— Это кто же из «батьков» отдал на убой такого виртуоза?
— Ахмад Абдул Латиф.
— Ого!
— Его личная, как говорили у нас, креатура.
— Шейху Ахмаду стали уже не нужны классные снайперы в родных горах?
— Али был не просто профессионал. Убийство стало его религией.
— Религией?
— Вроде того. Думаю, Абдул Латиф принял наше предложение с радостью.
Своего лучшего стрелка шейх просто-напросто боялся. И, нужно сказать, обоснованно. Никогда не знаешь, что в голове у психа. А тут — кто-то берет на себя труд устранить эту угрожающую гангреной занозу, да за это еще и платит. И очень неплохие деньги.
— Кто выходил на Ахмада?
— Я.
— Через кого?
— Старые связи…
— Мотивировка?
— «Порошок». К тому же без наших контактов по переработке и переброске он зависнет в своей азиатской дыре на сырье, как на груде первоклассного и бесполезного дерьма.
— Ты используешь запасные каналы?
— Конечно. Рисковать основными глупо. «Порошок» может засыпать не только цепочку, но и…
— Замок?
— Нет. Замок засыпать нельзя. Ни «снегом», ни «порошком». Ничем.
— Я рад, что ты это осознаешь.
— Я тоже.
— Каждый живет, пока следует правилам. Не так ли, Герман?
— Да, это так.
— Это, по-твоему, справедливо?
— Это, по-моему, удобно.
— Ты странный малый, Герман.
— Обыкновенный. Просто…
— Что — просто?
— У меня нет иллюзий.
— Давно?
— Очень давно.
— Наверное, это лучше всего.
— Может быть. Сравнить не с чем.
— А хочется?
— Не уверен. Я знаю, какая жизнь плохая. Я знаю, какая жизнь хорошая. Если бы были нужны иллюзии — «порошка» под рукой — сугробы. Мне не нужно иллюзий.
— И это правильно. С иллюзиями люди живут насыщенно, но недолго. Совсем недолго.
Зато они живут, а не существуют. Но произносить это вслух Магистр не стал.
Как только этот мужчина приобретет хоть одну иллюзию, или мечту, или амбицию стать чем-то большим, чем он есть, его придется устранять. Немедленно. Это с «яйцеголовыми» можно поиграться в «чет-нечет», Герман привык играть сам. Но пока банкует он. Магистр. А крупье, как известно, всегда в выигрыше.
— Благодарю, Герман. На сегодня ты свободен.
Мужчина встал, простился полупоклоном и скрылся за дверью. Кажется, царь Соломон изрек: «Не так ценится храбрость, как умение себя держать». Что ж, Герман был хороший ученик. Из него выйдет мастер.
Когда дверь за помощником закрылась. Магистр неспешно встал, снова подошел к бару. На этот раз он налил коньяку в широкий толстостенный стакан, поднес к лицу, зажмурился, вдохнул аромат… Исключительно, неповторимо… Смесь коллекционных коньяков лучших урожаев века — тысяча девятьсот девятнадцатого и тысяча девятьсот тридцать второго… Наверное, французы все же ближе других к восточному пониманию жизни: удовольствие не в достижении, а в процессе. И не во всяком, а в процессе наслаждения: властью, успехом и, как следствие, роскошью и богатством… Недаром Франция много веков специализируется на производстве роскошных вещей: одежды, тканей, украшений, духов, вин… Собственно, трудно понять, что придает особый, изысканный вкус и шарм: или действительные качества напитка, или сознание своей особости, неповторимости, неповторимости личной, не делящейся ни с чем: ни с обществом, ни с нацией, ни с культурной традицией…
Напряжение последних суток спало. Теперь, когда Кришна мертв, можно спокойно довести дело с расшифровкой дороховских бредней, и не просто проконтролировать, но и использовать для своих целей так кропотливо собранные банкиром невероятные средства.
Магистр нажал кнопку вызова. Валериан Эдуардович появился через пять минут. Карие глаза, казавшиеся огромными под толстыми линзами, смотрели внимательно, словно со скорбным укором: «Что еще надо от скромного гения вашему сиятельству?»
