Что он мог бы сделать в таком случае? Накричать на нее? Бесполезно. Побить? Это не в его правилах. Выгнать из дома? Дорогое удовольствие. При любой из его возможных реакций на ее признание он ее потеряет. Не оставалось ничего другого, как смотреть на ее поведение сквозь пальцы и молча страдать.
И то бешенство, которое он испытывал по отношению к жене, он, даже не сознавая этого, перенес на Донату. На нее-то он мог нападать, мог назвать ее шлюхой, мог с ней порвать, не опасаясь одиночества. В его глазах Доната была столь же виновной, сколь и его собственная жена. С его точки зрения, Донату не оправдывал и тот факт, что она — в отличие от Алины — не обязана быть кому-то верна. Ее покойный муж был другом Штольце, почти ровесником ему. Поэтому Артур инстинктивно, не утруждая себя рассуждениями, считал неоспоримым, что Филипп, будь он жив, тоже уже не мог бы сексуально удовлетворять Донату. И если бы она сейчас была за ним замужем, все равно вот так же, очертя голову, бросилась бы в объятия Тобиаса. Впрочем, во всем этом полной ясности у него не было, как и в ситуации, связанной с его супружеством. Если бы Доната без обиняков сказала ему, что с ним творится, он стал бы это яростно оспаривать. Однако и ей было известно не больше, чем ему самому, что она стала лишь козлом отпущения за потенциальные грехи его жены. Если бы кто-то сказал ей об этом, она наверняка нашла бы такое объяснение смешным.
Из-за ухода Штольце в механизме фирмы возникло недостающее звено, что, однако, ощущалось лишь Донатой. Сотрудники никогда не смотрели на коммерческого директора как на человека из их среды, видя в нем, скорее, надзирателя, который их контролирует.
Донате волей-неволей пришлось принять на себя его обязанности. Лишь из практических соображений она перешла в его кабинет, села за огромный письменный стол и стала рассматривать одно за другим дела по ходу выполнения отдельных заказов. Еще изучая их, она с облегчением установила, что все детали отложились в ее памяти «Тогда, вообще, зачем он мне был нужен?» — подумала она. Но это был глупый вопрос, и она сразу же это поняла. Ведь именно его состояние обеспечивало фирме уверенность. А должность коммерческого директора была, так сказать, изобретена еще ее покойным мужем, чтобы привлечь Штольце к работе в фирме и вызвать у него ощущение активного участия в ней.
У Донаты не было первоначально желания переезжать в его кабинет, который казался ей слишком официальным и помпезным. Прежнее небольшое помещение вполне ее удовлетворяло.
Но сидя в его чрезвычайно удобном кожаном кресле, со спинкой особой формы, дающей отдых спине, она передумала. Ведь в ее прежней комнате определенно не найдется места для всех этих папок с текстами договоров и документов по строительству. Почему же тогда не остаться здесь самой? Она, в конце концов, глава фирмы. Можно притащить сюда бочку с каким-то растением, например, с пальмой, это придаст кабинету больше уюта, а, если еще и поместить сюда же чертежную доску, кабинет уже не будет казаться непомерно большим.
Она встала и, вращая кресло вокруг вертикальной оси, опустила его под свой рост на несколько сантиметров ниже, потом снова села, чтобы попробовать, как это получилось. Теперь оно подходило ей тютелька в тютельку. Пусть даже, подумала она, ее облик не столь внушителен, как у Артура Штольце, все же она вполне может принимать здесь клиентов.
После этого она позвонила по телефону в комнату госпожи Сфорци и попросила ее организовать перенос ее чертежной доски из прежнего помещения в новое. Она открыла дверь, и вскоре Гюнтер Винклейн и Тобиас вдвоем принесли требуемое в кабинет.
— Значит, твоя резиденция теперь будет здесь? — осведомился Тобиас.
— А что, может быть, ты и сам бы хотел вселиться сюда?
— Ну что ты, Доната. Я уж лучше останусь среди равных по рангу.
— А что будет в твоем прежнем кабинете? — спросил Винклейн.
— Можешь взять его себе.
— С величайшим удовольствием. Спасибо, Доната. В моем возрасте хорошо иметь место, где можно время от времени уединяться.
— Меня устраивает, что это говоришь именно ты, — заметила Доната. — Потому что всех остальных я не хотела бы оставлять без наблюдения.
— Значит, от меня ты не ждешь, что я мог бы соблюдать порядок самостоятельно? — спросил Тобиас.
— Я еще об этом не думала, — уклончиво ответила она. — Но теперь, раз уж ты меня побудил к решению такого вопроса, я скажу. Нет, не думаю, что от человека твоего типа можно ожидать строгого самоконтроля.
— А почему нет?
— Потому что ты пока еще не заслужил полного доверия («Уж, во всяком случае, в отношениях с женщинами», — чуть не добавила она.). — Потом, устремив на него полный любви взгляд, добавила — Ты для этого слишком уж артистичен.
— А я, значит, нет? — протестующе спросил Винклейн.
— Ой, дорогие мои, не осложняйте мне жизнь понапрасну. Будто вы не знаете, что я имею в виду. Лучше помогите мне передвинуть мебель. Думаю, надо переставить письменный стол. Лучше всего налево. А чертежную доску поставьте под правый плафон.
Они принялись за работу. На покрывающем пол ковре, на том месте, где стоял тяжелый письменный стол, остались глубокие вмятины. Тобиас сразу же начал разглаживать их с помощью какого-то ключа.
— Ты бы мог ему помочь, Гюнтер, — заметила Доната, — я и сама бы приняла участие, если бы не эта моя очень уж узкая юбка.
Пока мужчины были заняты разглаживанием вмятин, Доната ногами расправила красную персидскую дорожку и переместила ее так, чтобы она снова лежала перед письменным столом.
— Теперь мне нужен еще только мой бокс с карандашами.
Зная, что Тобиас его сейчас же принесет, она поблагодарила и отпустила Гюнтера Винклейна, а дверь оставила открытой.
Через несколько минут Тобиас ввез снабженный колесиками бокс и поставил его рядом с чертежной доской.
— Спасибо, Тобиас. — Она осмотрелась. — А помещение-то похорошело. Выглядит довольно симпатично, правда? — произнесла она, явно довольная переменой места работы.
Но у него было грустное лицо.
Она тихонько погладила его по щеке.
— Может, ты загрустил, полагая, что я и в дальнейшем собираюсь использовать тебя в качестве вспомогательной рабочей силы? Но это же только сегодня, в совершенно исключительном случае. Я и сама не была готова к этим перестановкам, а то надела бы джинсы и все бы сделала собственными руками.
— Ну, это-то я знаю, — промолвил он, но лицо его не просветлело.
— Но? — подбодрила его она. Он заставил себя улыбнуться.
— А, чепуха.
— Мы ведь обещали друг другу быть честными в наших отношениях, — напомнила она.
