Андрей Ильич был очень расстроен, но стал забывать об этой замечательной особи, как вдруг столкнулся с ним еще раз нос к носу поздней ночью. Мастодонт вышел из ресторана и пошел пешком навстречу своей смерти.
Профессор среагировал моментально, он выстрелил. Он так быстро выстрелил, что не успел подумать ни о чем хорошем. И только когда зверь упал, вспомнил, где и когда впервые увидел эту милую морду, этот симпатичный оскал. Увы, это было не очень приятное воспоминание. Он видел эту морду год или два тому назад, когда смотрел телевизор. Это был не очень крупный, но достаточно видный политический деятель. Председатель одной из фракций в Государственной Думе. Очень агрессивный и очень правый. Теперь он лежал вниз лицом на заснеженном асфальте, и его тело сотрясали предсмертные судороги.
Андрей Ильич побежал прочь. Обернулся на всякий случай. Просто так, из любопытства. И обнаружил, к своему великому удивлению, что за ним гонятся два молодых, коротко стриженных, крепко сбитых парня. Такого раньше не случалось, это была большая неприятность. Они выскочили из того самого автомобиля, который он по своей рассеянности и не заметил, из того самого красивого автомобиля, на котором господин N две недели тому назад уехал со своей самочкой. Они были еще далеко, но расстояние неумолимо сокращалось.
После пяти минут бешеной гонки оно стало сокращаться значительно быстрее, потому что Андрей Ильич выбился из сил. Он бежал и думал: «Дыхание у меня на самом деле ни к черту, опять колет и щекочет в груди, и горло огнем горит. Если не убьют сегодня, если выживу, буду каждый день по утрам бегать, независимо от того — сытый, голодный, выспался или нет».
Иванов забежал за угол дома, а потом нырнул тихонечко в подъезд. Повезло. Лифт стоял наготове на первом этаже, он как будто знал о том, что за Андреем Ильичом гонятся, и сочувствовал — железная дверца была приоткрыта. Иванов вошел, закрыл дверь и нажал на кнопку. Кабинка поехала вверх. На последнем этаже она остановилась. Тихонечко ступая на носочках, он вышел на лестничную клетку. Здесь было очень темно. Он разглядел лестницу, которая вела наверх, на чердак, и одновременно с этим услышал шаги преследователей внизу, их голоса.
— Ты уверен, что он зашел в подъезд?
— Да, я видел.
— Тогда стой здесь на выходе, а я поднимусь наверх. Нет, иди со мной, я — впереди, а ты — чуть сзади. Вызови лифт и открой дверь.
Учащенно билось сердце. Оно так громко стучало о грудную клетку, что Иванову казалось — они там внизу услышат. Андрей Ильич застегнул пальто на все пуговицы, потихонечку пошел вверх по лестнице, ведущей на чердак, и оказался перед запертой дверью.
«Ничего, ничего, — успокоил себя Андрей Ильич. — В крайнем случае, буду стрелять». Он быстренько проверил ружье. Оно было не заряжено. А карманы, где он обычно носил патроны, были совершенно пусты. Все шесть. Четыре кармана на пальто и два на брюках. Телохранители убитого зверя медленно, но верно поднимались все выше и выше. Деваться было некуда. Тогда Андрей Ильич стал звонить в двери на лестничной площадке в надежде, что ему откроют. Он звонил поочередно — сначала в одну, потом в другую. Но никто не открывал.
Делать было нечего, Андрей Ильич сдался: он сел на холодный пол около одной из этих самых дверей и стал ждать, когда сорвавшиеся с цепи собаки доберутся до последнего этажа. Он сидел и смотрел перед собой остановившимся взглядом. Руки его были в карманах, ему захотелось перед смертью согреть их. Он вспоминал свою такую странную, сначала такую счастливую, а затем такую несчастную жизнь. Но его правая ладонь была против капитуляции. Именно она нащупала, отыскала какой-то странный металлический предмет в правом кармане. Это был ключ от квартиры. Иванов рассмотрел его внимательно. От той самой квартиры на Малой Грузинской, в которой он когда-то был по-настоящему счастлив. Инстинкт самосохранения сработал моментально. Один его знакомый рассказывал, что одним ключом открывал пять дверей в разных домах. А вдруг произойдет такое же счастливое совпадение, а вдруг этим самым ключом получится открыть одну из двух дверей?
Андрей Ильич нащупал указательным пальцем замок, вставил в него свой ключ. Ключ вошел в скважину легко, как нож в масло. Он попробовал повернуть его вправо, но из этой попытки ничего не получилось. По спине пробежал озноб. Он обернулся и увидел в расщелине между двумя проемами багровое лицо одного из хищников. Андрей Ильич бросился к другой двери, вставил ключ, тихонечко повернул влево. О чудо, замок хрустнул и втянул в себя язычок! Андрей Ильич надавил на дверь плечом, на четвереньках заполз в чужую квартиру и так же тихо закрыл сначала за собой дверь, а потом и замок на ощупь на два оборота. Сердце колотилось, как сумасшедшее. На всякий случай, чтобы оно не лопнуло, он пробрался ладонью сквозь свитер и рубашку и, поглаживая нежно то место, где оно трепетало, стал говорить своему сердцу хорошие слова. В прихожей было темно, хоть глаз выколи. Он сидел на полу и шептал: «А ну-ка успокойся, самое страшное позади, все будет хорошо. Тише, тише. Ах ты, мое драгоценное. Тише. Тише. Реже. Еще реже. Ты успокоишься или нет? Некрасиво себя так вести. Что за истерика? Спокойно, ритмично, семьдесят два удара в минуту, не чаще. Мое хорошее, я тебя люблю, успокойся. У меня только ты и осталось. В целом мире только ты и я. Не хватало мне еще и тебя потерять. Вот увидишь, все будет хорошо». Он где-то слышал: если сердце болит, надо разговаривать с ним, как с живым. Чтобы оно не паниковало, чтобы успокоилось.
Он говорил сердцу, а сердце отвечало ему. Они беседовали. Сердце говорило, задыхаясь, с присвистом и легким стенокардическим шумом. В действительности это были не сердечные шумы, это шумела вода. Иванов понял, что он в квартире не один, что кто-то моется в ванной: славный высокий женский голосок стал напевать мелодию из «Кармен-сюиты». «Вот почему мне не открывали дверь, хозяйка в ванной. Представляю, как она обрадуется, когда увидит в своей квартире незнакомого человека. Она закричит, и ее сердце станет так же учащенно биться, как и мое. О господи, а если она еще увидит и ружье!»
Андрей Ильич спрятал ружье под трельяж, захотел встать на ноги и предпринять что-нибудь для того, чтобы знакомство было не таким страшным, чтобы насмерть не перепугать хозяйку. Но раздался звонок в дверь, который тут же мгновенно парализовал его волю. Он опять свалился на колени. Сомнений не было. Это звонили они. Звонок означал, что марафон выживания еще не закончился. Разумеется, они так просто не уйдут. И, как назло, женщина отключила воду, и стало тихо. И опять позвонили в дверь. На этот раз звонили сильно, агрессивно и настойчиво. Наконец она услышала. И запричитала: «Иду, иду, минуточку». Андрей Ильич почувствовал такую неимоверную апатию, ему все стало безразлично. Испугается она его или не испугается. Откроет дверь или не откроет. Его убьют сегодня или оставят в живых. Это все ему было уже безразлично.
Вспыхнул свет в прихожей. Она предстала перед его потухшим взором в китайском ярком халате с полотенцем на голове. Это все было ничего. Она не закричала. Следующий стресс имел для Иванова совершенно иное происхождение. Она не закричала. Вот что странно. Более того, она обратилась к нему по имени.
— Андрюша, — сказала она, — почему ты сидишь на полу, ты что, не слышишь: в дверь звонят, тебе что, лень открыть? Почему ты сидишь на полу, а ну-ка, вставай. Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Еде ты так вымазался?
Андрея Ильича осенило. Он узнал ее. Это была его родная жена, Наташа, по девичьей фамилии Сомова. Такая же, как прежде, розовощекая, полненькая, и брови вразлет. Более того, он узнал прихожую своей собственной квартиры. Той самой, в Грузинах. Вот оно, зеркало, бордовые стены, высокие потолки и маленький столик с инкрустацией.
— Ты вернулась? — прошептал он.
— Я сегодня весь день дома, я никуда не уходила.
— Тише, пожалуйста, говори, я не это имею в виду.
— А что?
— Ты ушла от меня, ты передумала, да?
— Драгоценный, единственный, ты заговариваешься, куда же я от тебя уйду? И почему я должна говорить шепотом?
Вести дальнейшее расследование обстоятельств было некогда. В дверь еще и еще раз позвонили. Очень долго, очень страшно, очень настойчиво.
— Встань, — сказала Наташа, — я открою, встань, я не могу открыть дверь, ишь разлегся.
— Умоляю тебя, не открывай, за мной гонятся. Это за мной. Умоляю тебя, тише. Нас услышат. Они убьют меня. Не подходи, не открывай.
Как назло, они позвонили еще разочек.
— Я больше не могу, мне это действует на нервы, — сказала Наташа, отодвинула рукой Андрея Ильича и открыла наконец дверь.
В прихожую вошла девочка лет двенадцати-тринадцати с нотной тетрадью под мышкой. Она была в яркой, почти фосфоресцирующей курточке, платьице и высоких гольфах. У нее тоже были брови вразлет, а нос такой же вздернутый, как у Андрея Ильича. Он узнал ее, это была его дочь, это была Поленька.
